Наблюдая за ним, президент постепенно пришел к выводу, что растерянность и даже испуг, которые он испытал, впервые увидев Сталина, были лишены оснований. Видимо, он просто переоценил Сталина, поддался слухам о нем и стал придавать самым обычным его словам некий особый смысл.
Но то, что Сталин время от времени пристально смотрел ему прямо в глаза, как бы оценивая его, все-таки продолжало смущать Трумэна.
«Почему он так смотрит?» – с тревогой и в то же время с раздражением думал Трумэн. В пристальном взгляде Сталина он хотел бы прочесть то или иное отношение к себе, но близорукость мешала ему сделать это. Он не мог определить даже, какого цвета глаза у советского лидера.
Неожиданно ему пришло в голову, что точно такими же оценивающими взглядами встречали и провожали его сотрудники Белого дома в тот памятный апрельский вечер.
Так же, как и они, Сталин конечно же сравнивал его с Рузвельтом. От впечатления, которое он, Трумэн, произведет сейчас на Сталина, во многом зависят все их дальнейшие отношения.
Трумэну страстно захотелось произвести на Сталина впечатление человека волевого, способного принимать самостоятельные решения. Наблюдая за своим гостем, за его спокойной, несколько усталой, однако добродушно-мягкой и подчеркнуто вежливой манерой держаться, Трумэн уверял себя, что произвести такое впечатление на Сталина ему удалось.
Сталин, задавший своп неожиданно резкий вопрос о Черчилле, был вовсе не похож на Сталина, сидевшего сейчас за обеденным столом. Этот Сталин вежливо слушал президента и отвечал ему любезными общими фразами.
Только однажды он проявил явно неподдельный интерес.
Подали мясо. Негр-официант разлил по бокалам красное вино.
– Очень хорошее вино, – сказал Сталин, сделав небольшой глоток. – Я как грузин знаю толк в винах. Какое это вино – французское или немецкое?
– Американское, – с гордостью ответил Бирнс. – Калифорнийское.
– Очень рад узнать, – улыбнулся Сталин, – что у американцев есть еще одно хорошее качество – умение производить такое отличное вино.
Трумэн сделал знак Бирнсу. Государственный секретарь на минуту отлучился. В тот же день в резиденцию Сталина был послан ящик калифорнийского вина.
Наконец Сталин посмотрел на часы. Все стали подниматься.
Сталин уже готов был откланяться, но Трумэн попросил его и Молотова выйти на балкон, чтобы американские фотокорреспонденты и кинооператоры могли запечатлеть эту встречу.
Сталин сразу согласился. На мгновение Трумэну показалось, что советский лидер выполнил бы сейчас любую его просьбу.
Балкон, куда хозяева пригласили гостей, выходил в небольшой сад. Среди деревьев толпились, мешая друг другу, американские кино– и фотожурналисты.
Сталин протянул руку Трумэну. Президент поспешно пожал ее.
Встреча советского и американского руководителей была запечатлена для истории.
Через несколько минут Сталин, Молотов и Павлов покинули виллу Трумэна.
– Ну?.. – спросил Трумэн, оставшись наедине с Бирнсом.
– Дядя Джо показал зубы, – с усмешкой ответил Бирнс, – но, в общем, вел себя вполне благопристойно.
В конце концов, это же он пригласил нас в Бабельсберг.
Хозяин должен быть учтивым.
– При чем тут учтивость? Этому человеку наплевать на все условности. Если он и стал вести себя, как вы выразились, благопристойно, то лишь потому, что получил отпор.
– Какой отпор?
– Он полагал, что одно упоминание о помощи на Дальнем Востоке заставит нас трепетать перед ним. Но этот номер не прошел.
Еще совсем недавно Бирнс, стремясь поддержать нового президента, уверял его, что Рузвельт сильно переоценивал личность Сталина. Но теперь он опасался, что президент воспринял его слова слишком буквально. Хвастливый и самоуверенный тон Трумэна покоробил его.
Бирнс был достаточно умен и хорошо понимал, что Трумэн отнюдь не та личность, которая может поставить Сталина на колени.
Давний знакомый Трумэна, Бирнс в душе никогда не считал его деятелем крупного масштаба. Настанет время, когда Бирнс заговорит о кем попросту пренебрежительно.
Мысленно ругая себя за неосторожный разговор об отношении Рузвельта к Сталину, Бирнс решил, пока не поздно, исправить дело.
– Я думаю, сэр, – сказал он, – что нам все же не следует недооценивать Сталина. С ним всегда надо быть настороже. Говоря, что распространенное мнение о нем сильно преувеличено, я вовсе не имел в виду…
– Чепуха, Джеймс! – прервал его Трумэн. – Все мы убедили себя в том, что это человек-загадка, дьявол во плоти. Макиавелли по хитрости и уму, Тамерлан по могуществу и жестокости. Современный Геракл с мечом в руке! Но все это блеф. Самовнушение! Вы читали Амброза Бирса?
Бирнс недоуменно приподнял брови.
– Вы мало читали, Джимми, – со снисходительной усмешкой произнес Трумэн. – Амброз Бирс – знаменитый американский писатель.
Бирнс молчал.
Трумэн понял, что задел его больное место. Почти в каждой газетной статье, где упоминался Бирнс, говорилось что новый государственный секретарь, будучи опытным и даже изощренным политиком, страдает, однако, полным отсутствием общей культуры.
– Может быть, вы только выиграли от того, что мало читали, – как бы в утешение Бирнсу сказал Трумэн. – Я например, любил читать и расплатился за эту любовь своим зрением. Так вот, в одном рассказе Бирса речь идет о человеке, который умер от разрыва сердца из-за пары башмачных пуговиц.
– При чем тут пуговицы?
– Они были блестящие. А человек знал, что змеи обладают магнетическим взглядом.
– Но пуговицы…
– Вот именно. Человеку почудилось, что на него смотрит страшный удав. Он хотел убежать, но вместо этого, словно загипнотизированный, в ужасе сам двинулся навстречу своей гибели. И умер от разрыва сердца!
– Но при чем тут пуговицы? – нетерпеливо повторил Бирнс.
– Они были вставлены вместо глаз какому-то чучелу. А человек оказался под их магнетическим воздействием. И погиб.
– Детская сказка! – презрительно заметил Бирнс.
– Сказка? Конечно! Но не для детей. Речь идет о пагубной силе самовнушения. Вы были совершенно правы: и Черчилль, и Гарриман, и Дэвис внушили себе, что Сталин – сверхчеловек. А он просто босс огромной нищей страны Вы знаете, сколько стоила ему война? Четыреста восемьдесят пять миллиардов долларов! Что делает бизнесмен явившись на деловые переговоры с таким дефицитом за спиной? Блефует! Хочет внушить кредиторам, что у него есть тайный золотой запас. Но как только трюк разгадан – дебитор обречен! Он заплатит тот процент, какой продиктуют ему партнеры. Или объявит себя банкротом и выйдет из игры. Процент, который заплатит нам Сталин, – это Польша, Болгария, словом, Восточная Европа. За это мы разрешим ему немножко ободрать Германию. Вот вам ключ к нынешней Конференции.
Решительно взмахнув рукой, словно отрезая уже отсутствующему Сталину все пути к наступлению, Трумэн сделал несколько быстрых шагов взад и вперед по кабинету.
Самоуверенный тон президента по-прежнему раздражал Бирнса. Впрочем, ему было ясно, что вызвала этот тон не нарочитая простота Сталина, не благожелательность, с которой советский лидер похваливал калифорнийское вино, а … телеграмма Гаррисона. Именно она светила Трумэну путеводной звездой.
Так или иначе, было бы ошибкой сеять в душе президента сомнения сейчас, когда до открытия Конференции оставались буквально минуты…
– Вы правы, Гарри, – переходя на интимный тон, произнес Бирнс. – Тем более что если у Сталина только башмачные пуговицы, то у вас…
Трумэн остановился как вкопанный и, понизив голос, быстро спросил:
– Есть что-нибудь новое?
– Не знаю.
– Может быть, во время нашей беседы… Срочно свяжитесь со Стимсоном, – приказал Трумэн. – Передайте Вогану, – добавил он, посмотрев на часы, – чтобы готовились к отъезду. Конференция начнется через двадцать минут. Мы уже опаздываем.

…В то время как Сталин обедал у Трумэна, советские кино– и фотокорреспонденты изнывали от нетерпения в зало заседаний Цецилиенхофа. Осветители уже который раз включали и выключали юпитеры, операторы то и дело припадали к своим камерам, нацеливая их то на двери, которые вели в комнаты делегаций, то на огромный стол, за которым еще никого не было.
Воронов попал в этот зал впервые. От нечего делать он пересчитал ступени широкой двухмаршевой деревянной лестницы, сфотографировал кресла с высокими спинками и набалдашниками в виде мифологических фигурок, а также флажки трех государств, укрепленные на широких белых настенных панелях. Офицеры охраны рассказали Воронову, что стол, за которым предстояло работать Конференции, был заказан в Москве и доставлен сюда в специальном товарном вагоне. Что касается мебели, то ее привезли из дворцовых помещении парка Сан-Суси. «Сукин принц» вывоз из Цецилиенхофа все, что только было возможно.
Воронов понимал, что его фотографии не нужны никому кроме него самого. Ему было важно другое – то, что он находится в этом зале, которому наверняка суждено войти в историю. Коллеги же его интересовались лишь тем что можно запечатлеть на кино– и фотопленке.
Разглядывая зал, Воронов старался запомнить как можно больше деталей, в том числен не поддающихся фотографированию. Все эти детали он сможет использовать в работе над своими корреспонденциями.
Стрелки часов приближались к пяти. В зале по-прежнему никого, кроме советских журналистов, не было. Но напряжение возрастало. Советские офицеры охраны – в военной форме и в штатском – заняли свои посты у дверей. Герасимов приказал прекратить все приготовления.
Воронову почудилось, что сама История отсчитывает секунды на своих невидимых часах…
Без четверти пять Герасимов резким движением вскинул руку. В то же мгновение в зале вспыхнул ослепительно яркий свет.
Дверь на которую сейчас были устремлены все объективы, открылась. В зал вошел Сталин.
Воронов щелкнул затвором своей «лейки», быстро перевел кадр, снова щелкнул затвором.
Сталин медленно подошел к столу. Постояв несколько секунд, он посмотрел на две другие плотно прикрытые двери.
– Ну вот… – негромко сказал Сталин. – Один раз захотел прибыть вовремя…
Эти слова были произнесены с несколько ворчливой и вместе с тем добродушной интонацией. Усмехнувшись, Сталин безнадежно махнул рукой и ушел. Как только он перешагнул порог, кто-то невидимый быстро закрыл дверь изнутри.
Журналисты с недоумением смотрели на Герасимова.
Как бы в ответ им, из открытых окон зала послышались вой сирен и резкие автомобильные гудки.
Воронов устремился к выходу. Оказавшись под порталом, прикрывающим главный вход в Цецилиенхоф, он увидел, как прямо к замку мчатся американские мотоциклисты.
Сталин приехал в Цецилиенхоф так тихо, что его прибытие вряд ли было замечено кем-нибудь, кроме сотрудников охраны.
Американцы же мчались на своих мотоциклах и в автомобилях будто на пожар.
Особенный грохот издавали мотоциклы – казалось, что у них нарочно были сняты глушители.
Сиденья мотоциклистов располагались так близко к рулю, что длинные полусогнутые развилки охватывали их точно рогатины. Поблескивали пряжки на широких белых поясах, ослепительно горели красные фары, завывали сирены, шуршал гравий под колесами, нетерпеливо раздавались автомобильные гудки,.
«Свадьба приехала!» – услышал Воронов чье-то ироническое замечание.
Обернувшись, он увидел одного из офицеров-пограничников.
– Почему свадьба? – спросил Воронов.
– С шиком ездят, – усмехнулся тот в ответ.
Все это механизированное скопище, мчавшееся, как стадо обезумевших быков, не доезжая до замка, на полном ходу свернуло налево. Перед глазами Воронова мелькнули «виллисы», за ними – уже знакомый ему огромный «кадиллак» с голубыми стеклами, за «кадиллаком» – мотоциклисты, за мотоциклистами – еще три или четыре «виллиса» и, наконец, грузовик с солдатами, державшими наготове автоматы и ручные пулеметы.
После всего этого грохота и треска приезд Черчилля показался Воронову почти бесшумным. Автомобиль английского премьер-министра подъехал к своему входу, сопровождаемый лишь двумя «виллисами».
Воронов поспешил в зал и занял место неподалеку от двери, из которой выходил Сталин.
Через несколько минут в зал с шумом ввалилась ватага американских и английских корреспондентов. Раздались громкие возгласы, послышался смех и тут же началась борьба за места.
Советские журналисты уже давно обосновались на своих позициях, а оставшуюся территорию бурно делили между собой американцы и англичане.
– Хэлло, Майкл! – услышал Воронов знакомый громкий голос.
Брайта зажали в дверях. Видимо, о» приехал последним и, несмотря на свою прыть, отстал от остальных. Теперь он барахтался в дверях, высоко держа над головой свой новый «Спид-грэфик».
– Мистер Брайт, подойдите сюда! – крикнул Воронов.
Брайт сделал попытку прорваться.
– Пропустите! – завопил он. – Меня зовет тот русский парень!
Упоминание о русском парне, видимо, привлекло общее внимание. Брайт воспользовался этим. Сделав отчаянный рывок, он оказался рядом с Вороновым.
– Становись на мое место, – быстрым шепотом сказал Воронов.
Сам он присоединился к советским кинооператорам.
Наконец наступила тишина. Снова вспыхнули юпитеры. Почти одновременно открылись все три двери. В зале появились Сталин, Трумэн и Черчилль.
Несколько секунд они неподвижно стояли в дверях, как бы помогая кинооператорам и фотографам выполнить свои обязанности. Затем, сопровождаемые переводчиками, не спеша направились к огромному круглому столу. На полдороге переводчики задержались, давая возможность журналистам запечатлеть встречу глав государств. Сталин был в светло-кремовом кителе, с золотой звездочкой на груди. Трумэн сменил «бабочку» на темный галстук, оставшись, однако, в своих любимых двухцветных туфлях, Черчилль был в военном мундире, с орденскими планками на груди. Во рту он держал сигару.
Все трое подошли к столу и обменялись рукопожатиями, более продолжительными, чем обычные.
Приблизились переводчики, Сталин, Трумэн и Черчилль сказали друг другу несколько фраз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48