– Не хочешь? – с необъяснимой злобой сказал Брайт. – Ладно, обойдусь без тебя. – Высунувшись из кабины, он громко спросил: – Хей, майн хэрр! Ви альт зи? Вифиль? Вифиль ярен? Зи, зи! Эй, господин! Сколько вам лет? Сколько? Сколько лет? Вам, вам! (ломаный нем.)


Немец молчал. Руки его, сжимавшие трость, дрожали.
Дребезжащим, старческим голосом он наконец пролепетал:
– Ахт унд зибцих…
– Что он бормочет? – обернулся Брайт к Воронову. – Сколько?
– Семьдесят восемь.
– О’кэй! – удовлетворенно произнес Брайт. – Значит, не воевал.
Резким движением расстегнув нагрудный карман своей рубашки, Брайт вытащил пачку денег, перехваченную резинкой.
– Держи! – крикнул он, обращаясь к немцу по-английски. – Возьми, я сказал.
Растерянный старик молчал.
– Немен! – снова гаркнул Брайт, на этот раз по-немецки. Еще дальше высунувшись из машины, он протянул руку и сунул деньги старику за отворот пальто. Затем откинулся на спинку сиденья и дал газ.
– Слушай, Чарльз, – не выдержал Воронов. – Можешь ты объяснить, что все это значит?
– Могу, парень. Только не сейчас.
Ответ Брайта прозвучал задумчиво, почти печально.
Рядом с Вороновым сидел за рулем еще один – как бы третий – Чарли Брайт. Первый был лихой, хвастливый парень очень похожий на тех американских ковбоев, которых Воронов много раз видел когда-то на московских киноэкранах. Второй предстал перед Вороновым в подвале – немногословный человек, умеющий быть злым и жестоким. Теперь перед ним был третий Чарли Брайт – тихий задумчивый, охваченный необъяснимой грустью. Этот третий Чарли и машину вел неуверенно и безвольно.
– Мы правильно едем? – спросил он после долгого молчания.
– Правильно.
– Как ты сказал, кто такой этот Шопенгоор? – Философ. Философ-пессимист.
– К черту пессимистов! – словно очнувшись, воскликнул Брайт своим привычным бесшабашным тоном. – Слушай, Майкл-беби, давай переименуем твою улицу. Назовем ее улицей Рузвельта. Нет, лучше авеню Сталина.
Все-таки вы были первыми в этой воине!
– Ты думаешь, названия улиц зависят от нас? – улыбнулся Воронов.
– Все зависит от нас, парень, – убежденно ответил Брайт. – Решительно все! Кажется, мы приехали? – спросил он, притормаживая машину.
Осторожно, чтобы никого не разбудить, Воронов открыл дверь ключом. В передней горел свет. Ложась спать, хозяева позаботились о том, чтобы Воронову не пришлось добираться до своей комнаты в темноте.
Было еще не так поздно – около одиннадцати, но в доме стояла тишина.
Вольф, видимо, рано ложился спать, так как уходил на работу рано утром.
Медленно, чтобы не скрипели ступени, Воронов поднялся к себе.
Он был под впечатлением того, что произошло в «Андерграуннде».
До сегодняшнего вечера Воронову казалось, что все ждут предстоящей Конференции с радостным единодушным нетерпением. Это нетерпеливое ожидание как бы сближало людей разных национальностей и разных взглядов.
Но дело, по-видимому, обстояло сложнее. Еще никто, по крайней мере из журналистов, не знал, какие вопросы будут на Конференции обсуждаться, а борьба вокруг нее – вернее, вокруг подготовки к ней – уже началась. Поездка в «подполье» убедила Воронова в этом.
«Но не преувеличиваю ли я?» – думал он. В конце концов, вызывающе вел себя только Стюарт. Остальные журналисты как будто отнеслись к Воронову более или менее дружелюбно.
Однако достаточно было и одного Стюарта.
Воронов понимал, что невозможность получить необходимые сведения всегда раздражает журналистов. То, что им не только не разрешили встретить Сталина, но до сих пор держали его приезд в секрете, не могло не вызвать у них естественного недовольства.
От западных журналистов – это было общеизвестно – читатель ждет сенсаций. Ему всегда хочется заглянуть в замочную скважину запертой двери, будь то кабинет президента или спальня кинозвезды. Серьезные мысли доходят до него лишь в обрамлении сенсационных подробностей.
Каким же образом западные журналисты могут удовлетворить запросы своего читателя сегодня? В Бабельсберг их не пускают. Приезд Сталина держат в секрете. Прибытие Трумэна и Черчилля они уже достаточно «обыграли».
Что им остается? Строить всевозможные догадки? Снова и снова твердить о том, что предстоящая Конференция должна решить послевоенные судьбы Европы?
«Ладно, хватит попусту тратить время!» – сказал себе Воронов. Усилием воли он заставил себя закончить статью. Завтра утром ее надо было сдать на узел фельдсвязи, чтобы она в тот же день смогла уйти в Москву. Ведь там ее должны еще отредактировать, перевести на иностранные языки и передать в английские, американские и в другие телеграфные агентства…

…Он проснулся в половине седьмого. Машина должна была прийти к семи. Столовая в Бабельсберге открывалась тоже в семь. Значит, у него еще будет время перепечатать корреспонденцию, позавтракать и выяснить у Герасимова, как планируется сегодняшний день. Конференция открывается сегодня, но Воронов полагал, что раньше десяти она не начнется.
Спустившись по лестнице, он думал только о том, чтобы избежать встречи с Германом или Гретой. Но это ему по удалось. Дверь из столовой открылась, и в переднюю вошел Герман. На нем была серая потертая спецовка, из-под которой выглядывал аккуратно повязанный галстук.
В руке он держал кепку. Очевидно, Вольф собрался на работу.
– Доброе утро, хэрр Воронофф, – приветливо сказал он. – Мы не думали, что вы встанете так рано. Как же вы пойдете, даже не выпив чашку кофе?
– Доброе утро, господин Вольф. Я позавтракаю в Бабельсберге.
Они вышли на крыльцо. Машина уже стояла у тротуара.
– Ваш завод далеко? – спросил Воронов, чтоб поддержать разговор.
– О нет! Два-три километра в сторону от Потсдама.
Я обычно выхожу из дому пораньше. Утренний моцион.
– Садитесь в машину, – предложил Воронов. – Я вас подвезу.
– О нет, нет, что вы! – поспешно и, как показалось Воронову, даже испуганно воскликнул Герман.
«Не хочет утруждать господина офицера? – подумал Воронов. – Или не желает ехать в советской машине, потому что боится своих соотечественников?»
– Садитесь! – скорее приказал, чем попросил он.
На лице Вольфа снова промелькнуло испуганное выражение, но категорический тон Воронова сделал свое дело.
Они расположились на заднем сиденье.
– Куда ехать? – спросил Воронов.
– В обратную сторону, – нерешительно произнес Вольф.
Несколько улиц они проехали молча. Вольф указывал направление. Вскоре машина оказалась на окраине Потсдама.
– Спасибо, хэрр Воронофф, – сказал Вольф, – мы приехали. Отсюда мне совсем близко.
– Я довезу вас до места, – упрямо ответил Воронов.
– О нет, нет, прошу вас этого не делать! – уже с явным испугом воскликнул Вольф.
«Не хочет, чтобы его видели в советской машине», – окончательно решил Воронов. Никакого завода поблизости не было видно. Правда, он мог скрываться за руинами, громоздившимися впереди.
Воронов пожал плечами.
– Хорошо, – холодно сказал он. – Желаю вам успешного рабочего дня. До свидания.
– Спасибо, хэрр Воронофф! – с облегчением откликнулся Вольф, выходя из машины. – Большое спасибо!
Он сделал несколько шагов, обернулся, приветливо помахал Воронову и зашагал еще быстрее. Вскоре его фигура исчезла среди развалин.
– Слушай, друг, – неожиданно для самого себя сказал Воронов своему водителю, – сделай-ка небольшой бросок в ту сторону, куда пошел этот немец. Посмотри-ка, что за завод там расположен.
– Яволь! – понимающе подмигнув, ответил старшина. – Сейчас проверим, товарищ майор!
– Только поторопись, а то на объект опоздаем.
– В два счета!
Минут через пять старшина вынырнул из развалин и бегом направился к машине…
– Ну что? – нетерпеливо спросил Воронов.
– Был, товарищ майор, завод, да сплыл! – махнул рукой старшина, усаживаясь на свое сиденье.
– Что это значит?
– Лом железный – вот и все, что от завода осталось, – трогая машину, ответил старшина. – Наверное, фугасок десять в него угодило…
Воронов ничего не понимал. В том, что никакого завода здесь нет, он уже не сомневался. Но зачем Вольф обманывал его?
– А вашего фрица я там видел! – весело сообщил старшина. – И еще десятка два фрицев.
– Что же они там делают? – с удивлением спросил Воронов.
– А хрен их знает, товарищ майор, извините за выражение. Железяки разбирают и в кучи сносят. Тряпочкой вытрут – и в кучу! Одним словом, мартышкин труд!
«Может быть, немцы восстанавливают разрушенный завод?» – подумал Воронов. В Берлине уже к концу мая действовало несколько линий метро, вступили в строй железнодорожные станции и речные порты. Правда, всеми этими работами руководило советское командование.
– Послушай, – обратился Воронов к старшине, – наших солдат там не было?
– Ни одного не видел, товарищ майор.
– А немцев, говоришь, сколько?
– Десятка два с половиной, не больше.
– Неужели они такими силами хотят восстановить завод?
– Не могу знать, товарищ майор.
Старшина отвечал, поминутно оглядываясь на Воронова и в то же время следя за дорогой.
«Зачем же все-таки ходит туда этот Вольф? – думал Воронов – Кто ему платит? Кому могла прийти в голову нелепая мысль силами двух десятков человек, без всякой техники восстановить разрушенный до основания завод?..»
Между тем машина пересекла Потсдам. Перед въездом в Бабельсберг ее остановил советский военный патруль.
Доставая свои пропуска, Воронов сразу забыл и о Вольфе и о разрушенном заводе. Все заслонила собой самая главная мысль: сегодня, семнадцатого июля, открывается Конференция!

Глава десятая
ПЕРВОЕ ЗНАКОМСТВО

Тот день был не похож на все другие. В первой его половине Черчилль поехал в Берлин.
Он обошел то, что осталось от рейхстага, осмотрел развалины новой имперской канцелярии и бункер Гитлера.
Вернувшись в свою резиденцию, Черчилль прошел через пустые комнаты на террасу и, не снимая шляпы, мокрый от нестерпимой жары, в покрытом пылью костюме, грузно опустился в кресло, отмахиваясь от назойливых комаров.
Сойерс принес виски.
Лорд Моран, давно изучивший своего пациента, знал, что после короткого отдыха Черчилль придет в себя.
– Вы не забыли, сэр, – сказал Моран, – что сегодня вам предстоит визит к президенту Трумэну?
– Я никогда ничего не забываю, – раздраженно отозвался Черчилль, продолжая сидеть неподвижно. – Разрушения ужасны, – произнес он после долгого молчания.
Моран наклонил голову в знак согласия – вместе с Кадоганом он уже успел съездить в Берлин.
Сознавая, что Черчиллю необходим отдых и его надо хотя бы на полчаса удержать в кресле, Моран попытался завязать беседу.
– Что произвело на вас наибольшее впечатление? – спросил он.
– Наибольшее впечатление, если хотите знать, на меня произвел плакат, – резко ответил Черчилль.
– Какой плакат, сэр? – с недоумением переспросил Моран.
– Большой плакат в ярко-красной рамке. Он установлен перед рейхстагом. Мне перевели то, что на нем написано. По-русски и по-немецки. Красными буквами.
– Что же на нем написано?
Черчилль закрыл глаза и медленно произнес:
– «ОПЫТ ИСТОРИИ ГОВОРИТ, ЧТО ГИТЛЕРЫ ПРИХОДЯТ И УХОДЯТ, А НАРОД ГЕРМАНСКИЙ, А ГОСУДАРСТВО ГЕРМАНСКОЕ – ОСТАЕТСЯ. СТАЛИН». – Открыв глаза и сощурившись, он спросил: – Как вам это нравится?
– Вы хотите сказать… – начал Моран.
– Я хочу сказать, – прервал его Черчилль, – что Сталин уже открыл свою Потсдамскую конференцию. Притом задолго до ее начала.
Моран с удивлением смотрел на своего пациента.
– Неужели вы не понимаете? Сталин начал войну за души немцев. Заявил, что вопреки американцам не собирается расчленять Германию. Самое же главное, он успокоил немецкий народ, отделив его от Гитлера. Объявил, что не намерен мстить. Как вам нравится этот хитрый византиец?
– До сих пор, – сказал Моран, – насколько я знаю, русские везде писали: «Смерть немецким оккупантам!»
– Вот именно! – воскликнул Черчилль. – Но они никогда не писали: «Смерть немцам!»
– Вы хотите сказать, что Сталин всегда думал о том дне, когда его войска войдут в Германию? Не переоцениваете ли вы его дальновидность, сэр?
– Запомните, Чарльз, – нравоучительно произнес Черчилль, – когда речь идет о русских, всегда опаснее недооценить их, чем переоценить.
Наступило молчание. Черчилль сосредоточенно смотрел на озеро, раскинувшееся неподалеку отсюда. На противоположном берегу виднелись фигуры советских солдат.
Моран понял, что именно на этих солдат пристально глядит сейчас Черчилль.
Как бы очнувшись от своего раздумья, Черчилль вновь обратился к Морану.
– Лейбористы утверждают, – сказал он без всякого перехода, – что я буду иметь большинство в тридцать два голоса. Этого мало. Если преимущество будет столь незначительно, мне придется подать в отставку.
Морану показалось, что Черчилль ждет его возражений, хотя в своих предвыборных речах премьер-министр заявлял, что не потерпит никакой победы на выборах, кроме абсолютной. Теперь его, видимо, устроило бы незначительное большинство голосов.
Но Моран промолчал. В конце концов, он был только врачом, заботившимся о душевном спокойствии своего пациента.
– Забудьте о выборах, сэр, – сказал он. – Считайте, что победа вам обеспечена.
– Там! – Черчилль кивнул головой куда-то в сторону. – А здесь?
…Во второй половине дня Черчилль поехал к Трумэну с визитом вежливости.
Это была первая беседа Трумэна с английским премьер-министром. Около часа президент слушал все то, что Черчилль писал ему в течение последних трех месяцев.
Несколько раз прерывал Черчилля одобрительными замечаниями и, как показалось англичанину, рвался в бой со Сталиным.
Во время визита к президенту Черчилля сопровождали Иден и его заместитель Кадоган. Вернувшись в свою резиденцию, премьер-министр сказал им, что доволен беседой.
Трумэн произвел на него впечатление человека решительного, энергичного и, судя по всему, готового дать отпор русским.
Поздно вечером Черчилль вновь остался наедине со своим врачом. Моран спросил его, что он думает об американском президенте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48