Мы нисколько не боимся ни самой мисс Прентайс, ни того, что она может сказать или сделать. Ни для меня, ни для Генри это не имеет никакого значения.
Нижняя губа Дины дрожала. Она добавила:
— Мы просто рассматриваем её с точки зрения психоанализа, и нам её немного жаль. Только и всего. Она издала звук, похожий на всхлип. Ректор сказал:
— О, моя дорогая, какая чепуха. Дина отошла к окну.
— Что ж, — мягко произнёс Аллен, — давайте продолжим разговор и все проанализируем несколько по-иному. Что каждый из вас делал в субботу после полудня? Это было вчера.
— Мы оба были здесь, в доме, — ответила Дина. — Папа пошёл спать, а я повторяла свою роль.
— В котором часу вчера вечером вы пришли в ратушу?
— Мы вышли из дома в половине седьмого, — сказал Коупленд, — и пошли по дорожке через наш сад и рощу.
— Там кто-нибудь был?
— Да. Там была Глэдис Райт, так ведь, Дина? Она одна из лучших наших помощниц и отвечала за программки. Глэдис находилась в вестибюле ратуши. Кажется, остальные девушки либо уже были там, либо пришли вскоре после нас.
— Вы можете мне точно рассказать все, что вы делали до момента убийства?
— Конечно, могу, — подхватил ректор. — Я убедился, что один экземпляр пьесы и велосипедный звонок, которым я должен был воспользоваться, лежат на своих местах, затем я сел в кресло на сцене, чтобы не мешать подготовке остальных и следить, чтобы никто из зрителей не заходил за кулисы. Я был там до тех пор, пока Дина не позвала меня поговорить с мисс Прентайс.
— Вы ожидали, что мисс Прентайс не сможет играть?
— Честно говоря, нет. Наоборот, она сказала мне, что палец её почти не болит. Это было вскоре после её прихода.
— Вам было сложно убедить её отказаться от игры на рояле?
— Да, на самом деле сложно. Она была настроена решительнейшим образом, но её палец оказался в очень плохом состоянии. Играть больной рукой невозможно, и я сказал ей, что буду очень недоволен, если она станет упорствовать.
— И, исключая это время, вы ни разу не покидали сцены?
— О! О да, я до этого подходил к телефону, когда мы пытались дозвониться до миссис Росс. Это было в половине восьмого. Телефон в ратуше соединён с нашим, а горничная Мэри глуховата и подолгу не берет трубку.
— Мы все были как ненормальные, — раздался голос Дины. — Эсквайр, Генри, папа и я — мы все стояли вокруг телефона и слушали указания мисс Кампанула. Хотя она не говорила, а рычала. На эсквайре не было брюк, только шерстяные розовые кальсоны. Мисс Прентайс подошла к нам, но когда увидела эсквайра, закудахтала, как курица, и убежала. Больше никто не обратил внимания на вид эсквайра, даже мисс Кампанула. Мы все так волновались из-за опоздания других актёров. Папа уже собирался идти домой, чтобы позвонить оттуда, когда мы наконец дозвонились до Мэри.
— Затем я вернулся на сцену, — добавил ректор.
— Я не могу сказать вам точно, что я делала, — сказала Дина. — Я была везде.
Она внимательно вглядывалась в окно.
— Вот идёт Генри.
— Почему бы вам не встретить его? — предложил Аллен. — Расскажете ему, как я вас тут третирую.
— Нет, вы не третируете, но я пойду, — сказала Дина. Она открыла окно и перелезла через низкий подоконник прямо в сад.
— Прошу прощения, — произнёс Аллен, когда окно захлопнулось.
— Она хорошая дочь, — грустно прошептал ректор.
— Вне всякого сомнения. Господин Коупленд, вы понимаете, в каком странном положении мы находимся? Если предполагаемой жертвой была мисс Прентайс, нам необходимо проследить за каждым её движением, её разговорами.., да если возможно, то даже за её мыслями в течение этих последних дней. Мы находимся в необычном положении, имея, несомненно, живую жертву при совершенном убийстве. Существует даже возможность, что убийца может предпринять вторую попытку.
— Нет! Нет! Это было бы слишком ужасно.
— Я уверен, что, как сказала ваша дочь, вы многое знаете об этих двух женщинах, то есть о фактической и, насколько мы понимаем, о подразумевавшейся жертве. Не могли бы вы рассказать мне что-нибудь, что могло бы пролить свет на эту тёмную путаницу чувств?
Ректор сжал кулаки и устремил взгляд на огонь.
— Я очень сильно обеспокоен, — сказал он. — Но не вижу, чем мог бы вам помочь.
— Вы хотите сказать, что пользовались их доверием и что при обычных обстоятельствах никогда бы не рассказали того, что знаете?
— Разрешите мне самому объяснить. Как вам, конечно, уже известно, я слышал исповеди многих прихожан. Ни при каких обстоятельствах я не нарушу тайны исповеди. Это само собой разумеется. Более того, если бы даже я это сделал, то это ничего бы не дало. Я говорю вам это, чтобы вы не думали, что я имею ключ к тайне.
— Я признаю вашу точку зрения, — сказал Аллен, — и уважаю её.
— Я очень рад. Я знаю, что многие рассматривают таинство исповеди в англо-католической церкви как любительскую подмену римского ритуала. Это не совсем так. Римская церковь говорит: “Ты должен”; протестанты-нонконформисты говорят: “Ты не должен”; англокатолическая церковь говорит: “Ты можешь!"
Но Аллен пришёл сюда не для того, чтобы спорить о различных церковных доктринах. Да и ни при каких обстоятельствах не стал бы этого делать.
Он сказал:
— Я понимаю, что священник, который слушает исповеди, независимо оттого, к какой конфессии он принадлежит, должен рассматривать этот ритуал как нечто неприкосновенное. Я веду речь не об этом. Может быть, вас терзают сомнения, не рассказать ли мне о чем-то, что вы слышали от одного из ваших кающихся грешников вне исповеди?
Ректор в изумлении посмотрел на него, ещё крепче сжал кулаки и сказал:
— Я не думаю, что это в чем-то вам поможет. Просто я обременён воспоминаниями и ужасными сомнениями. Вы говорите, что убийца может опять нанести удар.
Я не думаю, что это возможно, и даже уверен, что этого не произойдёт.
— Почему? — удивился Аллен.
— Потому что я думаю, что убийца уже мёртв, — ответил ректор.
* * *
Аллен развернулся на своём стуле и несколько секунд молча смотрел на господина Коупленда. Затем он спросил:
— Вы думаете, что она сама это сделала?
— Я в этом уверен.
— Вы мне скажете почему?
— Полагаю, что я должен это сделать. Господин Аллен, я, к сожалению, не обладаю твёрдым характером и всю свою жизнь стараюсь избегать трудностей. Я знаю, что это очень нехорошо, и пытаюсь победить в себе эту слабость. Я колебался, когда должен был настаивать, тянул время, когда были необходимы решительные действия. Из-за этих самых настоящих грехов упущения я считаю, что несу моральную ответственность, во всяком случае, частичную, за это ужасное происшествие.
Он замолчал, все ещё продолжая смотреть на огонь.
Аллен ждал.
— В пятницу вечером, — вновь заговорил господин Коупленд, — в нашей гостиной собрался кружок книголюбов. Обычно книголюбы собираются в ратуше, но на этот раз из-за подготовки к спектаклю они пришли сюда. Председательствовала мисс Кампанула. Я заходил к ним на короткое время. Дина читала им вслух сцену из “Двенадцатой ночи”, а затем они продолжили чтение другой книги. Честертон, “Шар и крест”. Мисс Кампанула одолжила у меня мой экземпляр. Когда они закончили, она вошла ко мне в кабинет, чтобы вернуть его. Я был один. Это было приблизительно в четверть одиннадцатого.
— Так.
— Господин Аллен, мне очень трудно и неприятно рассказывать вам об этом инциденте. Действительно, я.., я не знаю, как начать. Возможно, вы не знакомы с делами прихода, но, я думаю, многие духовные лица могут сказать, что есть, к сожалению, такой тип прихожан, который доставляет много беспокойства приходским священникам. Я не знаю, поймёте ли вы меня, если я скажу, что часто это.., леди.., которые не очень молоды и у которых нет других интересов.
Теперь ректор покраснел по-настоящему.
— Думаю, что я вас понимаю, — сказал Аллен.
— Правда? Что ж, к сожалению, несчастная мисс Кампанула была активной.., представительницей такого типа. Бедная душа, она была одинока и обладала кипучим темпераментом, который, я уверен, она изо всех сил старалась усмирить, но я не мог иногда не думать, что на помощь ей надо звать доктора, а не священника. Я даже говорил ей об этом.
— Очень мудрый совет, сэр.
— Но она не прислушалась к нему, — тоскливо произнёс ректор. — Она рассчитывала в этом на меня, сэр, и боюсь, что я подвёл её.
— Так что же было в пятницу вечером? — деликатно напомнил Аллен.
— Да, да, я знаю. Я уже подвожу свой рассказ к этому. Но мне, право, очень трудно. Произошла ужасная сцена. Она.., она вбила себе в голову, что если Дина выйдет замуж или опять уедет… Дина — актриса, вы знаете.., то я буду так же одинок, как и она. Она говорила очень много. Я был слишком поражён и встревожен и терялся в сомнениях, что ей ответить. Я думаю, она не правильно поняла моё молчание. Я не могу точно припомнить весь порядок событий. Это было похоже на плохой сон, который до сих пор никак не закончится. Она очень сильно дрожала и смотрела на меня с таким отчаянием в глазах, что я.., я.., я…
Он зажмурился и добавил очень торопливо:
— Я взял её руку в свою.
— Это был абсолютно естественный жест, так ведь?
— Вы не говорили бы так, если бы видели его результат.
— Правда?
— Правда. В следующий момент она оказалась, откровенно говоря, в моих объятиях. Это было, без всякого сомнения, самое ужасное, что когда-либо случалось со мной. Она рыдала и смеялась одновременно. Я был как в бреду. Я не мог высвободиться. Мы никогда не задёргиваем штор в этой комнате, и я оказался в таком дурацком и даже смешном положении. Я был вынужден.., поддерживать её. И мне к тому же было жаль её. Как мучительно сознавать, что ты совершила ужасную ошибку! Она пребывала в истерическом восторге. Мне стыдно повторять вам все это, и потом, это звучит довольно грубо.
— Понимаю, — сказал Аллен. — Но я уверен, что вам следует мне все рассказать.
— Я бы предпочёл, прежде чем делать это, попросить совета у кого-либо из моих собратьев-духовников, но нет ни одного, кто… Однако это не относится к делу. Вы очень терпеливы.
— Как все это закончилось?
— Очень плохо, — сказал ректор, широко открыв глаза. — Хуже быть не могло. Когда она немного успокоилась.., а на это ушло довольно много времени.., я поспешил высвободиться и первое, что я сделал, — это задёрнул шторы. Видите ли, некоторые члены кружка книголюбов могли ещё не уйти. Многих из них встречают молодые люди. Ещё хуже было то, что мисс Прентайс позвонила утром и сказала, что вечером хочет поговорить со мной. Но в то время, когда мисс Кампанула ещё была у меня, она позвонила и сообщила, что не придёт. Это было примерно в десять пятнадцать. С ней разговаривала Дина и потом сказала мне, что у мисс Прентайс был очень расстроенный голос. Я.., боюсь, что был вынужден проявить к ней строгость… Я хочу сказать.., в качестве священника.., в тот день. Я дал ей некоторые предписания, которые должны были удерживать её дома, и, возможно, её палец разболелся ещё больше. Но в тот момент я ещё ждал её прихода, и если бы она видела, это было бы.., ну, правда… Ректор глубоко вздохнул и быстро добавил:
— Но это к делу не относится. Я задёрнул шторы и в суматошном волнении сказал что-то о том, что мисс Прентайс должна прийти. Оказалось, что я не мог сказать ничего более ужасного, потому что, когда я попытался объяснить этой несчастной душе, что она ошиблась, она связала это с визитом мисс Прентайс.
— О, Боже! — воскликнул Аллен.
— Что вы сказали? Да, да, действительно. Она просто взбесилась и выдала в адрес мисс Прентайс поток такой брани, что я никогда не осмелюсь повторить её. Одним словом, она предположила, что мисс Прентайс оттеснила её на задний план не только в делах прихода, но и в том, что касается моего личного отношения. Я рассердился, справедливо рассердился, как мне тогда показалось. Как её священник я приказал ей замолчать. Я упрекнул её и напомнил о смертном грехе зависти. Я сказал, что она молитвой и постом должна вытравить эту злобу из своего сердца. Она притихла, но, уходя, произнесла одну фразу, которую я теперь никогда не забуду. Она повернулась ко мне в дверях и сказала: “Если бы я убила себя, она страдала бы за это, но если бы, стоя здесь, в этой комнате, я могла бы нанести Элеоноре Прентайс смертельный удар, я бы тоже сделала это!” И прежде чем я успел что-либо ответить, она вышла, хлопнув дверью.
* * *
— Дорогая, — говорил Генри, — я думаю, что лучше рассказать ему.
— Но почему?
— Потому что мне кажется, что если я этого не сделаю, это сделает Элеонора.
— Разве она сможет? Ей будет очень стыдно. Ей придётся рассказывать о том, как она себя вела.
— Нет, об этом она даже не заикнётся. Поступит по-другому. Поведает, что она застала нас в компрометирующей ситуации, что ты покраснела от стыда, а я взбесился и пригрозил свернуть ей шею.
— Но, Генри, это будет умышленная попытка навести на тебя подозрение.
— Я не стал бы отрицать, что она на это способна.
— А я стала бы. Попытайся ты её убить, тебе это великолепно бы удалось, и теперь у неё не имелось бы причин для беспокойства.
— Что ж, в этом что-то есть. Пожалуй, я тоже могу чувствовать себя спокойно.
— Я бы даже сказала, что это самое лучшее.
— Дина, — сказал Генри. — Как ты думаешь, кто?
— Я не могу об этом думать. Кажется невероятным, что кто-то из нас сделал это. Это просто невозможно. Папа считает, что она сама это сделала. Но почему, он не скажет.
— Как? Подстроила ловушку Элеоноре, а в последнюю минуту решила сама в неё попасть?
— Я думаю, у них с папой был какой-то разговор.
— Что ты думаешь об Аллене? — отрывисто спросил Генри.
— Он мне нравится, ей-богу. Я была с ним груба, — сказала Дина, подбросив полено в камин.
— Это правда, дорогая?
— Я намекнула, что считаю его недостаточно благородным.
— Ну, это была ложь, — весело произнёс Генри.
— Да, я знаю. И он вёл себя очень мило. Но как я могла! Папа побледнел как полотно. , — Естественно. Но это было честно, Дина!
— Я знаю.
— Я люблю. Моя любовь будет такой же долгой, как путь от Земли до Большой Медведицы, вокруг Южного Креста и обратно до Земли.
— Генри, давай никогда не будем завидовать и ревновать, — неожиданно произнесла Дина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39