– Вероятно, я сейчас повела себя не лучшим образом, – по-свойски призналась она, – но если честно, то все эти оголенные душевные раны меня удручают. Мистер Ретисбон сказал, что скоро возвращается ваш муж. Представляю, как вы радуетесь и волнуетесь.– Да, – кивнула Агата. – Угадали.– А все остальное будто куда-то отодвинулось и стало нереальным и даже двухмерным, да? Со мной было бы именно так.– Да, точно. Меня это отчасти сбивает с толку.– Если на то пошло, то Анкреды и в самом деле фигуры двухмерные. Особенно мой свекор. Вам это облегчало работу над портретом или наоборот?Вопрос был занятный, но Агата не успела на него ответить, потому что в эту минуту Седрик, раскрасневшийся и самодовольно сияющий, распахнул дверь и, встав в романтическую балетную позу, помахал платочком.– Мои дорогие! – крикнул он. – Алле оп! Великий миг настал. Приглашаю вас в наш маленький театр. Милейшая миссис Аллен, вас сегодня следовало бы чествовать вместе со Старцем. Вообразите: юные девы в образе голубок опускаются вниз на хитроумной конструкции и, красиво помахивая золочеными крылышками, увенчивают вас лаврами. Дядя Томас мог бы организовать. Панталоша в роли воздушной чаровницы – это был бы восторг! Идемте же.Мужчины уже собрались в театре. Ярко освещенный партер и ложи, казалось, с надеждой ждали более многочисленной публики. В зал, булькая, неслась музыка патефона, спрятанного где-то за занавесом, который – неизбежная деталь – был украшен гербом Анкредов. Агата почувствовала, что из второстепенного персонажа неожиданно превращается в «звезду». Сэр Генри провел ее по проходу и посадил рядом с собой в первый ряд. Остальные расселись позади них. Седрик с деловым видом суетливо побежал за кулисы.Сэр Генри курил сигару. Когда он галантно наклонился к Агате, она поняла, что он пил бренди. И, словно в подтверждение, в животе у него громко забурчало.– Я скажу всего несколько слов, – жарко прошептал он.Да, его речь была недолгой, но, как обычно, вызвала у Агаты ощущение неловкости. Он шутливо описал ее нежелание браться за портрет. И красочно обрисовал свое удовольствие от каждого сеанса. Затем последовало несколько наивных цитат об искусстве из Тимона Афинского, и наконец:– Не смею более испытывать терпение публики, – раскатисто прогремел сэр Генри. – Занавес, мой мальчик! Занавес!Огни в зале погасли, занавес пополз вверх. В тот же миг лучи четырех мощных прожекторов ударили с потолка на сцену. Малиновые шторы раздвинулись, и портрет, совершенно некстати залитый ослепительным светом, предстал взорам зрителей.Над горделиво повернутой головой в просвете облаков по темному небу летела пририсованная кем-то изумрудно-зеленая корова с алыми крыльями. Из коровы вываливался подозрительный катышек – возможно, черная бомба, но, может быть, и нечто другое. Глава восьмая ТРАГЕДИЯ I Охватившая Агату паника на этот раз прошла почти мгновенно. То место картины, где была нарисована корова, давно затвердело, и Агата сразу же вспомнила сходные обстоятельства. Тем не менее случившееся вывело ее из себя. Сквозь шум аплодисментов, автоматически грянувших, едва занавес пошел вверх, и смолкших, лишь когда зрителям открылся вид летящей коровы, Агата услышала собственный громкий голос:– Нет, знаете, это уже слишком!Седрик – судя по всему, это он поднимал занавес – высунулся из передней кулисы, недоуменно посмотрел в зал, обернулся, увидел портрет, в ужасе прикрыл рот ладонью и вскрикнул:– Боже мой! Катастрофа!– Дорогой! – окликнула его Миллеман из заднего ряда. – Седди, милый, что случилось?Сэр Генри тяжело задышал и, готовясь свирепо взреветь, издал первый рык.– Все будет в порядке, – заверила его Агата. – Пожалуйста, ничего не говорите. Сейчас я вернусь.Она гневно прошагала к сцене, поднялась наверх и, пожертвовав своим лучшим кружевным платком, вытерла холст. От коровы осталось только мутное зеленое пятно.– Здесь где-то был скипидар, – громко сказала Агата. – Пожалуйста, дайте его сюда.Поль приковылял на сцену со скипидаром и протянул ей свой носовой платок. Седрик примчался с охапкой тряпок. Пятно устранили. Мисс Оринкорт заливалась звонким истерическим смехом, оторопевшие Анкреды гудели, как пчелы. Швырнув за кулисы тряпку и носовой платок, Агата с пылающим лицом вернулась на место. «Не будь это так смешно, я разозлилась бы меньше», – мрачно подумала она.– Я требую! – кричал сэр Генри. – Я желаю знать, кто этот наглец!В ответ, перекрывая поднявшийся гул, раздался голос Полины:– Нет, это не Панталоша! Повторяю тебе, Миллеман, она давно спит. Ее уложили еще в пять часов. Папочка, я протестую! Это не Панталоша!– Чепуха! – сказала мисс Оринкорт. – Она уже неделю только и знает, что рисует зеленых коров. Я сама видела. Бросьте, дорогуша.– Папочка, я тебе клянусь!..– Мама, подожди!..– Не собираюсь ждать ни секунды! Папочка, у меня есть основания полагать…– Да послушайте же, подождите! – крикнула Агата, и они разом замолчали. – Все уже в порядке, – сказала она. – Картина не испорчена. Но я должна сказать вам одну вещь. Я приходила сюда перед самым ужином: меня беспокоили эти красные занавески по бокам. Я боялась, что они заденут холст и смажут сырую краску. С картиной тогда все было нормально. Если Панталоша спит и точно известно, что без десяти девять она была в постели, значит, это не ее работа.– Спасибо, большое вам спасибо, миссис Аллен, – забормотала Полина. – Папочка, ты слышал? Вызови мисс Эйбл. Я требую, чтобы послали за мисс Эйбл! Мой ребенок невиновен, и я это докажу!– Я сам схожу к Каролине и спрошу, – вдруг заявил Томас. – Она, знаете ли, не из тех, за кем посылают или кого вызывают. Я пойду к ней и спрошу.Он вышел из зала. Анкреды молчали.– А я подумала, может, это современный стиль, – неожиданно сказала Миллеман. – Как же он называется?.. Сюрреализм?..– Милли! – взвизгнул Седрик.– И какую же особую символику ты усмотрела в летающей корове, которая вела себя, как невоспитанная чайка, прямо у папочки над головой? – спросила Дженетта.– Поди знай. В наши дни все возможно. – Миллеман неуверенно засмеялась.Дездемона стояла, склонившись над отцом.– Он ужасно расстроился, – сообщила она. – Папочка, я бы тебе посоветовала…– Я иду спать, – заявил сэр Генри. – Я действительно расстроен. И неважно себя чувствую. Я иду спать.Все встали. Он жестом остановил их.– Я пойду один. И лягу.Седрик побежал открыть ему дверь. Даже не взглянув на портрет, сэр Генри прошествовал между рядами – его темный силуэт величественно выделялся на фоне сияющей светом сцены – и с гордым достоинством вышел из театра.Анкреды тут же хором заговорили. Агата поняла, что у нее не хватит сил заново выслушивать неизбежный перечень проделок Панталоши, гневные протесты Полины, шуточки Седрика и самоуверенные банальности Миллеман. Увидев в дверях слегка взъерошенного Томаса и Каролину Эйбл, она вздохнула с облегчением.– Я попросил, чтобы Каролина сама вам сказала, поточу что мне бы вы не поверили, – объяснил Томас. – Панталошу вместе с остальными лишайными положили в изолятор. Доктор Уитерс попросил держать их под наблюдением, потому что они принимают какое-то хитрое лекарство. Каролина сидела там с половины восьмого и читала им Книжку. Так что, как видите, Панталоша тут ни при чем.– Конечно, ни при чем, – бодро подтвердила мисс Эйбл. – Каким образом она могла бы это сделать? Исключено.– Вот видите, – тихо добавил Томас. II Агата осталась в театре вместе с Полем и Фенеллой. Поль включил дежурный свет, и они втроем осмотрели рабочие принадлежности Агаты, сложенные за кулисами.Ящик с красками кто-то открывал. На внутреннюю прокладку, отгораживающую краски от лежавших в другом отделении листов картона, были выдавлены жирные червяки «изумрудной окиси», темно-зеленого «хрома» и черной «жженой кости». Автор коровы воспользовался одной из больших кистей, обмакнув ее вначале в зеленую, а потом в черную краску.– Знаете, – сказал Поль, – а ведь на кисти должны быть отпечатки пальцев. – Он робко посмотрел на Агату. – Как вы думаете?– Родерик, наверно, сказал бы то же самое, – согласилась она.– Если они там есть и если мы снимем отпечатки пальцев у всех в доме, то можно будет сравнить и прийти к убедительным выводам. Более того, это чертовски интересно.– Да, но выявить отпечатки и обработать их совсем не так просто.– Я знаю. Они легко смазываются и так далее. Смотрите! Видите, на ручке, вон там, посредине, – зеленая краска! На ней точно должно было остаться. Я про это читал. Предположим, мы всех попросим. Отказаться им будет неудобно.– Ой, Поль, давай! – оживилась Фенелла.– А вы что скажете, миссис Аллен?– Мой милый мальчик, не думайте, что я хоть что-то понимаю в дактилоскопии. Но что будет интересно, я согласна. И о том, как снимают отпечатки пальцев в полиции, более-менее знаю.– Я кое-что про это читал, – сказал Поль. – Ну так как? Если мы всех уговорим, а кисть и ящик сами трогать не будем, но надежно спрячем, а потом… вы сможете… вам будет удобно?..– Я покажу их Родерику немедленно.– Вот и прекрасно. Сделаем так: я завтра же всем объявлю. Необходима полная ясность. Это какая-то странная и нелепая история. Что вы решили, миссис Аллен?– Я – «за».– Ура! – обрадовалась Фенелла. – Я тоже «за». Давайте!– Договорились. – Поль проворно завернул кисть в тряпку. – Ящик и кисть мы запрем на замок.– Я возьму их к себе наверх.– Да? Замечательно!Они закрыли портрет в кладовке для реквизита и шепотом, точно заговорщики, пожелали друг другу спокойной ночи. Агата чувствовала, что еще один раунд с Анкредами ей не вынести, и, попросив Поля передать остальным ее извинения, поднялась к себе в комнату.Ей не спалось. Дождь за окном напористо хлестал по стенам башни. Забравшийся в дымоход ветер неуклюже рвался на волю. Таз на лестничной площадке заменили ведром: надоедливая сбивчивая дробь капель стучала ей в уши, как кастаньеты, и действовала на нервы. Еще всего одна ночь, подумала она, а потом – лондонская квартира, где знакомые вещи, где их с мужем будет окружать привычный уют. Вопреки всякой логике ей вдруг стало жаль расставаться с комнатой в башне, и она задумчиво перебирала в памяти нелепые происшествия, случившиеся за то время, пока она здесь жила. Краска на перилах. Пририсованные очки. Надпись гримом на зеркале сэра Генри. Инцидент с надувной «изюминкой». Летающая корова.Если Панталоша ни при чем, то кто же автор этих идиотских проделок? Если все это натворил только один человек, тогда Панталоша невиновна полностью. Но не могло ли случиться так, что, намазав краской перила, Панталоша невольно положила начало целой серии аналогичных шуток, которые за нее разыграл кто-то другой? Без сомнения, Панталоша славилась подобными проказами, и список ее прошлых подвигов был велик. Агата пожалела, что не знает современных теорий детской психологии. Может быть, как раз такое поведение характерно для ребенка, который считает, что его притесняют, и жаждет самоутвердиться? Но Агата была уверена, что Панталоша говорила правду, когда отрицала свою причастность к проделкам с краской. И, если только мисс Эйбл не лгала, летающую корову нарисовала определенно не Панталоша, хотя ее пристрастие к коровам и бомбам было очевидно. Агата беспокойно повернулась под одеялом; ей почудилось, что сквозь шум ветра и дождя бьют Большие часы. Есть ли закономерность в том, что оба раза добавления к портрету были сделаны на сухих участках холста и тем самым картине ничего не угрожало. Кто из взрослых мог сознательно учесть это обстоятельство? Седрик. Он занимается живописью, хотя, вероятно, пишет только акварели. При всей смехотворности его эстетских выкрутасов, Седрик, как ей казалось, действительно ценил красоту. Он бы чисто инстинктивно не пошел на вандализм такого рода. Да, но если он понимал, что с картиной ничего не случится? Тогда какие же мотивы могли его подтолкнуть? Он, похоже, ей симпатизирует; зачем ему в таком случае уродовать ее работу? Анализируя поведение остальных Анкредов, Агата уныло отбрасывала кандидатуры одну за другой, пока не дошла до мисс Оринкорт.Что ж, грубоватый, вульгарный юмор этих шуток вполне в ее характере. Ну а если с минимальной долей вероятности – Агата неловко усмехнулась – предположить, что у мисс Оринкорт вызывали недовольство те повышенные знаки внимания, которыми сэр Генри так щедро осыпал гостью? А вдруг она вообразила, что сеансы давали отличную возможность еще дальше развить весь этот флирт с похлопыванием по руке и пожиманием локотка?– Чушь, – ворочаясь, пробормотала Агата. – Нашла о чем думать среди ночи!Нет, эта гипотеза, конечно, притянута за уши. Наверно, просто какая-нибудь старуха горничная выжила из ума и занялась глупостями. «Или Баркер», – засыпая, подумала Агата. Стук дождя и шорохи ветра постепенно превращались в какие-то фантастические звуки. Ей снилось, что из темноты к башне устремились самолеты. Уже почти над ее головой они вдруг превратились в зеленых коров, лукаво подмигнули и с игривой ужимкой Седрика начали вываливать на нее мягкие бомбочки, отчетливо приговаривая: «Плюх, плюх, дорогая миссис Аллен».– Миссис Аллен! Дорогая миссис Аллен, умоляю, проснитесь!Агата открыла глаза. У кровати стояла Фенелла; полностью одетая. В жидком свете раннего утра лицо ее казалось холодным и совсем белым. Пальцы у нее то сжимались, то разжимались. Уголки рта были опущены вниз, как у готового расплакаться ребенка.– Господи, ну что еще?– Я решила, лучше уж пойду и скажу вам. Никто больше не хотел. Они все обезумели. Поль не может оставить свою мать одну, а моя мама пытается успокоить тетю Дези, потому что у той истерика. Мне так страшно, я должна с кем-нибудь поговорить.– А в чем дело? Что случилось?– Дедушка… Баркер понес ему чай. И увидел. Он там лежал. Мертвый. III Когда в доме, где случилось горе, находится посторонний, его можно только пожалеть. Чувство одиночества, ощущение, что своим присутствием ты мешаешь людям целиком отдаться скорби и что они бы с радостью от тебя избавились, – все это низводит человека до такого униженного состояния, что он с трудом подавляет желание извиниться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41