https://wodolei.ru/catalog/rakoviny/mini/
Хел посмотрел вниз, выискивая подходящие точки опоры.
…Минуточку! А как же всплеск. Ле Каго упал в воду. Где же это было?
Очень осторожно Хел опустил носок своего ботинка в “винный погреб”. Почти тотчас же он вошел в воду, разрезая ее поверхность, столь прозрачную и чистую, что ее совсем не было видно; казалось, что куб абсолютно пуст. Каждая трещинка на дне его выделялась так отчетливо, что никому и в голову не пришло бы, что она находится под водой.
– Ах ты, негодяй! – прошептал Хел. Потом рассмеялся: – Так ты таки слезал вниз, а, признайся?
Как только Хел вытащил ногу из воды, рябь исчезла. Видно, где-то там, внутри, располагалась воронка с необычайно сильной тягой, потому что вода тут же снова сомкнулась, став совершенно ровной и гладкой. Опустившись на колени около отстойника, Хел стал с восхищением его разглядывать. При ближайшем рассмотрении поверхность его оказалась вовсе не такой уж спокойной; просто сильное течение, уходившее вниз, держало ее как бы в натянутом состоянии. Сунув палец в воду, Николай почувствовал, как его с силой потянуло вниз, а вокруг него все закружилось, будто в маленьком водовороте. На дне отстойника находилось треугольное отверстие, через которое, должно быть, река выходила к своему устью. Подобные озерца встречались Николаю в пещерах и раньше, вода в них была совершенно неподвижной, без каких-либо пузырьков или волн, которые указывали бы на течение, и казалась прозрачной, как стекло, из-за того, что ее очищали минералы и микроорганизмы.
Хел внимательно осмотрел стены маленького подземного зала, стараясь обнаружить на них следы, которые указывали бы, до какого уровня здесь поднималась вода. Очевидно, ее отток через треугольное отверстие внизу был относительно постоянным, в то время как объем воды и уровень подземной реки менялся в зависимости от числа выпадавших дождей и от количества влаги, просачивавшейся сверху. Вся эта пещера и та глинистая труба служили чем-то вроде резервуара, который вбирал в себя разницу между притоком и оттоком воды. Это объясняло наличие жидкой глины и ила так глубоко под землей. Без сомнения, не раз случалось так, что пещера, в которой они сейчас сидят, целиком заполнялась водой, которая затем вливалась в ту длинную трубу. Так что, когда шли сильные ливни, водопад, оставшийся позади них, стекал, очевидно, в неглубокое озеро, которым становился в такие дни пол “Пещеры Зазпиак”. Теперь понятно, почему они видели там такие мощные, кряжистые сталагмиты. Приди они сюда в другой раз, скажем, через неделю после проливных дождей, и их путешествие закончилось бы гораздо раньше. Николай и Ле Каго собирались в одну из следующих экспедиций спуститься в скубе по подземной реке к ее устью, если бы, конечно, расчет времени по тесту, проведенному с помощью красящего порошка, показал, что это осуществимо. Но если бы они наткнулись на озеро в той граненой пещере наверху, то маловероятно, что Хел отыскал бы эту, покрытую глиной и илом трубу под водой и этот “винный погреб”. Им повезло, что они спустились сюда после длительной засухи.
– Ну? – произнес Ле Каго, глядя на свои часы. – Будем мы бросать порошок или нет?
– А сколько сейчас времени?
– Скоро одиннадцать.
– Давай подождем, пока будет ровно. Так легче делать расчеты.
Хел посмотрел вниз, на прозрачный, как стекло, невидимый прямоугольник воды. Трудно было поверить, что там, на дне, среди отчетливых, видных до мельчайших подробностей выбоин и неровностей пола, течение с невероятной скоростью несется куда-то, засасывая и увлекая за собой все, что в него попадет.
– Хотелось бы мне знать две вещи, – сказал он.
– Только две?
– Мне хотелось бы знать, какова здесь скорость течения. И еще я хотел бы знать, чисто ли в той треугольной воронке.
– Предположим, результаты хронометража окажутся благоприятными, скажем – десять минут. Ты что, решишься тогда нырнуть в эту лоханку, когда мы в следующий раз спустимся сюда?
– Конечно. Даже если для этого потребуется пятнадцать минут.
Ле Каго покачал головой.
– Понадобится слишком много веревки, Нико. Пятнадцать минут через такую трубу, как эта, означают, что мне нужна будет длиннющая веревка, чтобы вытаскивать тебя против течения, если с тобой что-нибудь случится. Нет, не выйдет. Десять минут – это максимум. Если окажется дольше, придется бросить это дело. В конце концов, не так уж плохо оставить природе несколько ее тайн.
Ле Каго, без сомнения, был прав.
– У тебя есть в рюкзаке хлеб? – спросил Хел.
– А что ты собираешься с ним делать?
– Бросить в воду.
Ле Каго отрезал кусок от своего батона и кинул ему, Хел осторожно положил его на поверхность воды в отстойнике и стал наблюдать. Хлеб медленно погружался, подрагивая и кружась в невидимых водоворотах. Зрелище было жутковатое и какое-то нереальное; спелеологи следили за куском как зачарованные, не в силах оторвать от него глаз. Затем внезапно, как по волшебству, хлеб исчез. Течение подхватило его и увлекло в трубу так быстро, что человеческий глаз не смог бы за этим уследить.
Ле Каго тихонько присвистнул.
– Не знаю, Нико. Выглядит это жутко. Но Хел мысленно уже составлял предварительный план действий. В трубу нужно будет обязательно опустить сначала ноги; бросаться в нее головой вниз было бы самоубийством – никто ведь не знает – вдруг там окажется какой-нибудь выступ, не очень-то приятно было бы впилиться в него. Хотя, с другой стороны, ему хотелось бы двигаться головой вперед; тогда он смог бы отталкиваться ногами, помогая Ле Каго.
– Не нравится мне это, Нико. Эта маленькая дырочка может погубить твою задницу и, что хуже всего, уменьшить число моих почитателей на одного человека. К тому же ты не должен забывать: смерть – штука серьезная. Если человек умирает, имея на душе хотя бы один грех, он прямиком попадает в Испанию.
– У нас еще есть пара недель, чтобы все обдумать. Когда мы выберемся отсюда, мы все обсудим и посмотрим, стоит ли тащить вниз скубу со всем оборудованием, К тому же порошок может показать, что труба слишком длинная, так что, может быть, не о чем будет говорить. Который час?
– Почти одиннадцать.
– Тогда давай доставать наш порошок. Флуоресцентный краситель, который они принесли с собой, был упакован в двухкилограммовых мешках. Хел вытащил их из рюкзаков, а Ле Каго обрезал у пакетов уголки и поставил их рядышком на край “винного погреба”. Когда секундная стрелка подошла к цифре “двенадцать”, они столкнули мешки вниз. Точно ярко-зеленый дымок окрасил прозрачную воду, просачиваясь из разрезов, по мере того как пакеты опускались на дно. Два из них мгновенно исчезли в треугольном отверстии трубы, но другие два продолжали лежать на дне; цветные горизонтальные струйки, вырываясь из них, исчезали в трубе, пока наконец Мешки не опустели; тогда их тоже подхватило и унесло течением. Через три секунды вода снова была прозрачна и неподвижна, как стекло.
– Нико? Я решил окрестить это маленькое озерцо “Душа Ле Каго”.
– О?
– Да. Потому что оно такое же чистое, светлое и прозрачное.
– И коварное, и опасное?
– Знаешь, Нико, я начинаю подозревать, что ты неисправимый прозаик. Это твой большой недостаток.
– Не бывает людей совершенных.
– Говори только о себе.
Обратный путь к конусу из валунов они проделали сравнительно быстро. Новая, только что открытая ими сеть пещер была, невзирая ни на что, довольно чистой и не такой уж трудной для прохождения, без длинных и узких лазов, через которые нужно было пробираться ползком. Николаю и Ле Каго не приходилось огибать каменные завалы или думать о том, как перебраться через пропасть или какую-нибудь неизвестно откуда взявшуюся яму, – ничего подобного здесь не было, ибо подземная река несла свои воды по твердому, выложенному кристаллическим сланцем руслу.
Юноши-баски, клевавшие носом около лебедки, были немало удивлены, услышав их голоса в наушниках полевых телефонов на несколько часов раньше, чем ожидалось.
– У нас есть для вас сюрприз, – сообщил один из парней.
– Какой? – полюбопытствовал Ле Каго.
– Подождите, Вот подниметесь – сами увидите. Долгий подъем на веревке с верхушки каменного конуса до первого “штопора” – спиралевидной расселины – был невероятно тяжелым и изматывающим для обоих. Они висели в воздухе во всем своем парашютном снаряжении, перетянутые лямками и ремнями. Диафрагма и грудная клетка спелеолога в подобных ситуациях так сжималась, что известны были случаи, когда люди задыхались во время таких подъемов. Именно сжатие диафрагмы стало причиной смерти Иисуса Христа на кресте, – заметил, отдуваясь, Ле Каго и тут же подверг свое сообщение комментариям.
Сочувствуя своим старшим друзьям, борющимся за каждый глоток воздуха, парни, работавшие на тихоходной лебедке, героически крутили педали, пока наконец спелеологи не обрели опору под ногами, втиснувшись в спиралевидный проход, где можно было немного отдохнуть, вновь наполняя свои легкие кислородом.
Хел поднимался вторым; все основное оборудование и снаряжение он оставил внизу для будущих экспедиций. Ослабив веревку, он пробрался через двойной угол, откуда оставался уже только короткий подъем на веревке по прямой до самого выхода из gouffre. И вот он вынырнул из шахты, из ее слепящей тьмы… в слепящую белизну.
Пока Хел и Ле Каго находились под землей, в природе и в атмосфере все удивительно перевернулось, и чудо это, опустившись на горы, сотворило опаснейший из метеорологических феноменов – “уайтаут”<Состояние видимости, при котором земля, небо и горизонт неотличимы друг от друга>.
Вот уже несколько дней Хел и его товарищи по экспедиции знали, что все идет к этому и “уайтаут” неминуем; как и все баски из От Соул, они постоянно подсознательно отмечали малейшие изменения в природе, читая их, точно открытую книгу, следя за ярким, выразительным баскским небом, наблюдая, как господствующие в нем ветры сменяют друг друга в своем древнем и неизменном круговороте по всем румбам компаса. Первым появляется “Ипхарра” – северный ветер; он сметает с неба все облака и, расчищая его, придает баскскому небу холодный, зеленовато-голубой, сияющий цвет, чуть подкрашивая и окутывая нежной дымкой далекие горы. “Ипхарра” дует недолго; вскоре, перелетев на восток, он превращается в прохладный “Идузки-хайзэа” – “солнечный ветер”, который поднимается каждое утро и стихает на закате, создавая такой удивительный парадокс, как прохладные полдни и теплые вечера. Воздух делается влажным и чистым; очертания окрестностей в нем кажутся очень резкими и четкими, особенно в те минуты, когда солнце опускается уже низко, и его лучи, наискосок пронзая купы деревьев и кустов, отчетливо, словно тоненькими кисточками, прорисовывают на них каждую веточку, каждый листик; однако эта же влага расплывчатой голубизной заливает горы в отдалении, смягчая их очертания, делая неразличимой границу между землей и небом. Однажды утром вы выглядываете в окно и видите, что воздух – удивительно прозрачен, а горы на горизонте сбросили свою голубоватую дымку и четким кольцом замкнулись вокруг долины, точно приблизившись; их острые, как лезвия клинков, очертания словно выгравированы в жгучей, пылающей синеве неба. Наступает время “Хего-чуриа” – “белого юго-восточного ветра”. Осенью “Хего-чуриа” царит иногда в природе по целым неделям; это самый величественный и прекрасный сезон в Pays Basque<Страна Басков (франц.)>. С непререкаемостью извечно справедливой кармы вслед за сияющим торжеством славного “Хего-чуриа” идет яростный “Хайзэ-хегоа”, иссушающий южный ветер, который с ревом бушует на склонах гор, срывая ставни с окон, стаскивая с крыш черепицу, с треском переламывая тонкие, слабые деревца, поднимая на дорогах слепящие вихри песка и пыли, В истинно баскской манере, в которой парадокс является нормальным ходом вещей, грозный, опасный южный ветер оказывается при соприкосновении с ним теплым и мягким, как бархат. Даже тогда, когда он яростно ревет внизу, в долинах, и ночи напролет бьется о стены деревенских домов, сотрясая их до основания, звезды в небе остаются все такими же яркими, сверкая совсем низко над головой. Этот капризный, своенравный и необузданный ветер иногда внезапно стихает, и тишина тогда похожа на короткое затишье после артиллерийской пальбы, затем вновь начинает дуть со всей своей неистовой силой, разрушая то, что было создано человеком, и проверяя на прочность, а заодно и придавая новую форму тому, что создано Богом. Он горячит кровь и раздражает нервы непрерывным пронзительным завываньем по углам и стоном в печных трубах, Переменчивый и опасный, прекрасный и безжалостный, терзающий нервы и чувственно-сладострастный, “Хайээ-хегоа” часто используется в баскских поговорках как символ Женщины, Истощив в конце концов свои силы, южный ветер поворачивает к западу, неся дожди и тяжелые грозовые тучи, серыми волнами вздымающиеся к небесной бездне и сверкающие серебром по краям. Одна из старых баскских поговорок гласит: “Hegoak hegala urean du” – “Южный ветер летит, окуная в воду одно крыло”. Дождь, который приносит юго-западный ветер, обрушивается на землю внезапно, сплошной стеной, пропитывая ее насквозь и обещая плодородие. Но неожиданно на смену “Хайзэ-хегоа” приходит “Хайзэ-белза” – “черный ветер”, с его налетающими лавиной шквалами, несущими струи дождя горизонтально, так что зонтики оказываются совершенно бесполезными и даже до смешного предательскими. Затем, однажды вечером, нежданно-негаданно, небо проясняется, и ветер, бушевавший над землей, стихает, хотя там, в вышине, он еще мечется, гоня перед собой массивные валы облаков и яростно разрывая их в клочья. Когда солнце садится, чудные, фантастические, вздымающиеся мягкой белой пеной облачные архипелаги плавно несутся по небу, устремляясь на юго-запад, где они скапливаются, вырастая золотыми, оранжевыми и красновато-коричневыми дворцами и башнями на склонах и гребнях гор.
Все это великолепие длится только один вечер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
…Минуточку! А как же всплеск. Ле Каго упал в воду. Где же это было?
Очень осторожно Хел опустил носок своего ботинка в “винный погреб”. Почти тотчас же он вошел в воду, разрезая ее поверхность, столь прозрачную и чистую, что ее совсем не было видно; казалось, что куб абсолютно пуст. Каждая трещинка на дне его выделялась так отчетливо, что никому и в голову не пришло бы, что она находится под водой.
– Ах ты, негодяй! – прошептал Хел. Потом рассмеялся: – Так ты таки слезал вниз, а, признайся?
Как только Хел вытащил ногу из воды, рябь исчезла. Видно, где-то там, внутри, располагалась воронка с необычайно сильной тягой, потому что вода тут же снова сомкнулась, став совершенно ровной и гладкой. Опустившись на колени около отстойника, Хел стал с восхищением его разглядывать. При ближайшем рассмотрении поверхность его оказалась вовсе не такой уж спокойной; просто сильное течение, уходившее вниз, держало ее как бы в натянутом состоянии. Сунув палец в воду, Николай почувствовал, как его с силой потянуло вниз, а вокруг него все закружилось, будто в маленьком водовороте. На дне отстойника находилось треугольное отверстие, через которое, должно быть, река выходила к своему устью. Подобные озерца встречались Николаю в пещерах и раньше, вода в них была совершенно неподвижной, без каких-либо пузырьков или волн, которые указывали бы на течение, и казалась прозрачной, как стекло, из-за того, что ее очищали минералы и микроорганизмы.
Хел внимательно осмотрел стены маленького подземного зала, стараясь обнаружить на них следы, которые указывали бы, до какого уровня здесь поднималась вода. Очевидно, ее отток через треугольное отверстие внизу был относительно постоянным, в то время как объем воды и уровень подземной реки менялся в зависимости от числа выпадавших дождей и от количества влаги, просачивавшейся сверху. Вся эта пещера и та глинистая труба служили чем-то вроде резервуара, который вбирал в себя разницу между притоком и оттоком воды. Это объясняло наличие жидкой глины и ила так глубоко под землей. Без сомнения, не раз случалось так, что пещера, в которой они сейчас сидят, целиком заполнялась водой, которая затем вливалась в ту длинную трубу. Так что, когда шли сильные ливни, водопад, оставшийся позади них, стекал, очевидно, в неглубокое озеро, которым становился в такие дни пол “Пещеры Зазпиак”. Теперь понятно, почему они видели там такие мощные, кряжистые сталагмиты. Приди они сюда в другой раз, скажем, через неделю после проливных дождей, и их путешествие закончилось бы гораздо раньше. Николай и Ле Каго собирались в одну из следующих экспедиций спуститься в скубе по подземной реке к ее устью, если бы, конечно, расчет времени по тесту, проведенному с помощью красящего порошка, показал, что это осуществимо. Но если бы они наткнулись на озеро в той граненой пещере наверху, то маловероятно, что Хел отыскал бы эту, покрытую глиной и илом трубу под водой и этот “винный погреб”. Им повезло, что они спустились сюда после длительной засухи.
– Ну? – произнес Ле Каго, глядя на свои часы. – Будем мы бросать порошок или нет?
– А сколько сейчас времени?
– Скоро одиннадцать.
– Давай подождем, пока будет ровно. Так легче делать расчеты.
Хел посмотрел вниз, на прозрачный, как стекло, невидимый прямоугольник воды. Трудно было поверить, что там, на дне, среди отчетливых, видных до мельчайших подробностей выбоин и неровностей пола, течение с невероятной скоростью несется куда-то, засасывая и увлекая за собой все, что в него попадет.
– Хотелось бы мне знать две вещи, – сказал он.
– Только две?
– Мне хотелось бы знать, какова здесь скорость течения. И еще я хотел бы знать, чисто ли в той треугольной воронке.
– Предположим, результаты хронометража окажутся благоприятными, скажем – десять минут. Ты что, решишься тогда нырнуть в эту лоханку, когда мы в следующий раз спустимся сюда?
– Конечно. Даже если для этого потребуется пятнадцать минут.
Ле Каго покачал головой.
– Понадобится слишком много веревки, Нико. Пятнадцать минут через такую трубу, как эта, означают, что мне нужна будет длиннющая веревка, чтобы вытаскивать тебя против течения, если с тобой что-нибудь случится. Нет, не выйдет. Десять минут – это максимум. Если окажется дольше, придется бросить это дело. В конце концов, не так уж плохо оставить природе несколько ее тайн.
Ле Каго, без сомнения, был прав.
– У тебя есть в рюкзаке хлеб? – спросил Хел.
– А что ты собираешься с ним делать?
– Бросить в воду.
Ле Каго отрезал кусок от своего батона и кинул ему, Хел осторожно положил его на поверхность воды в отстойнике и стал наблюдать. Хлеб медленно погружался, подрагивая и кружась в невидимых водоворотах. Зрелище было жутковатое и какое-то нереальное; спелеологи следили за куском как зачарованные, не в силах оторвать от него глаз. Затем внезапно, как по волшебству, хлеб исчез. Течение подхватило его и увлекло в трубу так быстро, что человеческий глаз не смог бы за этим уследить.
Ле Каго тихонько присвистнул.
– Не знаю, Нико. Выглядит это жутко. Но Хел мысленно уже составлял предварительный план действий. В трубу нужно будет обязательно опустить сначала ноги; бросаться в нее головой вниз было бы самоубийством – никто ведь не знает – вдруг там окажется какой-нибудь выступ, не очень-то приятно было бы впилиться в него. Хотя, с другой стороны, ему хотелось бы двигаться головой вперед; тогда он смог бы отталкиваться ногами, помогая Ле Каго.
– Не нравится мне это, Нико. Эта маленькая дырочка может погубить твою задницу и, что хуже всего, уменьшить число моих почитателей на одного человека. К тому же ты не должен забывать: смерть – штука серьезная. Если человек умирает, имея на душе хотя бы один грех, он прямиком попадает в Испанию.
– У нас еще есть пара недель, чтобы все обдумать. Когда мы выберемся отсюда, мы все обсудим и посмотрим, стоит ли тащить вниз скубу со всем оборудованием, К тому же порошок может показать, что труба слишком длинная, так что, может быть, не о чем будет говорить. Который час?
– Почти одиннадцать.
– Тогда давай доставать наш порошок. Флуоресцентный краситель, который они принесли с собой, был упакован в двухкилограммовых мешках. Хел вытащил их из рюкзаков, а Ле Каго обрезал у пакетов уголки и поставил их рядышком на край “винного погреба”. Когда секундная стрелка подошла к цифре “двенадцать”, они столкнули мешки вниз. Точно ярко-зеленый дымок окрасил прозрачную воду, просачиваясь из разрезов, по мере того как пакеты опускались на дно. Два из них мгновенно исчезли в треугольном отверстии трубы, но другие два продолжали лежать на дне; цветные горизонтальные струйки, вырываясь из них, исчезали в трубе, пока наконец Мешки не опустели; тогда их тоже подхватило и унесло течением. Через три секунды вода снова была прозрачна и неподвижна, как стекло.
– Нико? Я решил окрестить это маленькое озерцо “Душа Ле Каго”.
– О?
– Да. Потому что оно такое же чистое, светлое и прозрачное.
– И коварное, и опасное?
– Знаешь, Нико, я начинаю подозревать, что ты неисправимый прозаик. Это твой большой недостаток.
– Не бывает людей совершенных.
– Говори только о себе.
Обратный путь к конусу из валунов они проделали сравнительно быстро. Новая, только что открытая ими сеть пещер была, невзирая ни на что, довольно чистой и не такой уж трудной для прохождения, без длинных и узких лазов, через которые нужно было пробираться ползком. Николаю и Ле Каго не приходилось огибать каменные завалы или думать о том, как перебраться через пропасть или какую-нибудь неизвестно откуда взявшуюся яму, – ничего подобного здесь не было, ибо подземная река несла свои воды по твердому, выложенному кристаллическим сланцем руслу.
Юноши-баски, клевавшие носом около лебедки, были немало удивлены, услышав их голоса в наушниках полевых телефонов на несколько часов раньше, чем ожидалось.
– У нас есть для вас сюрприз, – сообщил один из парней.
– Какой? – полюбопытствовал Ле Каго.
– Подождите, Вот подниметесь – сами увидите. Долгий подъем на веревке с верхушки каменного конуса до первого “штопора” – спиралевидной расселины – был невероятно тяжелым и изматывающим для обоих. Они висели в воздухе во всем своем парашютном снаряжении, перетянутые лямками и ремнями. Диафрагма и грудная клетка спелеолога в подобных ситуациях так сжималась, что известны были случаи, когда люди задыхались во время таких подъемов. Именно сжатие диафрагмы стало причиной смерти Иисуса Христа на кресте, – заметил, отдуваясь, Ле Каго и тут же подверг свое сообщение комментариям.
Сочувствуя своим старшим друзьям, борющимся за каждый глоток воздуха, парни, работавшие на тихоходной лебедке, героически крутили педали, пока наконец спелеологи не обрели опору под ногами, втиснувшись в спиралевидный проход, где можно было немного отдохнуть, вновь наполняя свои легкие кислородом.
Хел поднимался вторым; все основное оборудование и снаряжение он оставил внизу для будущих экспедиций. Ослабив веревку, он пробрался через двойной угол, откуда оставался уже только короткий подъем на веревке по прямой до самого выхода из gouffre. И вот он вынырнул из шахты, из ее слепящей тьмы… в слепящую белизну.
Пока Хел и Ле Каго находились под землей, в природе и в атмосфере все удивительно перевернулось, и чудо это, опустившись на горы, сотворило опаснейший из метеорологических феноменов – “уайтаут”<Состояние видимости, при котором земля, небо и горизонт неотличимы друг от друга>.
Вот уже несколько дней Хел и его товарищи по экспедиции знали, что все идет к этому и “уайтаут” неминуем; как и все баски из От Соул, они постоянно подсознательно отмечали малейшие изменения в природе, читая их, точно открытую книгу, следя за ярким, выразительным баскским небом, наблюдая, как господствующие в нем ветры сменяют друг друга в своем древнем и неизменном круговороте по всем румбам компаса. Первым появляется “Ипхарра” – северный ветер; он сметает с неба все облака и, расчищая его, придает баскскому небу холодный, зеленовато-голубой, сияющий цвет, чуть подкрашивая и окутывая нежной дымкой далекие горы. “Ипхарра” дует недолго; вскоре, перелетев на восток, он превращается в прохладный “Идузки-хайзэа” – “солнечный ветер”, который поднимается каждое утро и стихает на закате, создавая такой удивительный парадокс, как прохладные полдни и теплые вечера. Воздух делается влажным и чистым; очертания окрестностей в нем кажутся очень резкими и четкими, особенно в те минуты, когда солнце опускается уже низко, и его лучи, наискосок пронзая купы деревьев и кустов, отчетливо, словно тоненькими кисточками, прорисовывают на них каждую веточку, каждый листик; однако эта же влага расплывчатой голубизной заливает горы в отдалении, смягчая их очертания, делая неразличимой границу между землей и небом. Однажды утром вы выглядываете в окно и видите, что воздух – удивительно прозрачен, а горы на горизонте сбросили свою голубоватую дымку и четким кольцом замкнулись вокруг долины, точно приблизившись; их острые, как лезвия клинков, очертания словно выгравированы в жгучей, пылающей синеве неба. Наступает время “Хего-чуриа” – “белого юго-восточного ветра”. Осенью “Хего-чуриа” царит иногда в природе по целым неделям; это самый величественный и прекрасный сезон в Pays Basque<Страна Басков (франц.)>. С непререкаемостью извечно справедливой кармы вслед за сияющим торжеством славного “Хего-чуриа” идет яростный “Хайзэ-хегоа”, иссушающий южный ветер, который с ревом бушует на склонах гор, срывая ставни с окон, стаскивая с крыш черепицу, с треском переламывая тонкие, слабые деревца, поднимая на дорогах слепящие вихри песка и пыли, В истинно баскской манере, в которой парадокс является нормальным ходом вещей, грозный, опасный южный ветер оказывается при соприкосновении с ним теплым и мягким, как бархат. Даже тогда, когда он яростно ревет внизу, в долинах, и ночи напролет бьется о стены деревенских домов, сотрясая их до основания, звезды в небе остаются все такими же яркими, сверкая совсем низко над головой. Этот капризный, своенравный и необузданный ветер иногда внезапно стихает, и тишина тогда похожа на короткое затишье после артиллерийской пальбы, затем вновь начинает дуть со всей своей неистовой силой, разрушая то, что было создано человеком, и проверяя на прочность, а заодно и придавая новую форму тому, что создано Богом. Он горячит кровь и раздражает нервы непрерывным пронзительным завываньем по углам и стоном в печных трубах, Переменчивый и опасный, прекрасный и безжалостный, терзающий нервы и чувственно-сладострастный, “Хайээ-хегоа” часто используется в баскских поговорках как символ Женщины, Истощив в конце концов свои силы, южный ветер поворачивает к западу, неся дожди и тяжелые грозовые тучи, серыми волнами вздымающиеся к небесной бездне и сверкающие серебром по краям. Одна из старых баскских поговорок гласит: “Hegoak hegala urean du” – “Южный ветер летит, окуная в воду одно крыло”. Дождь, который приносит юго-западный ветер, обрушивается на землю внезапно, сплошной стеной, пропитывая ее насквозь и обещая плодородие. Но неожиданно на смену “Хайзэ-хегоа” приходит “Хайзэ-белза” – “черный ветер”, с его налетающими лавиной шквалами, несущими струи дождя горизонтально, так что зонтики оказываются совершенно бесполезными и даже до смешного предательскими. Затем, однажды вечером, нежданно-негаданно, небо проясняется, и ветер, бушевавший над землей, стихает, хотя там, в вышине, он еще мечется, гоня перед собой массивные валы облаков и яростно разрывая их в клочья. Когда солнце садится, чудные, фантастические, вздымающиеся мягкой белой пеной облачные архипелаги плавно несутся по небу, устремляясь на юго-запад, где они скапливаются, вырастая золотыми, оранжевыми и красновато-коричневыми дворцами и башнями на склонах и гребнях гор.
Все это великолепие длится только один вечер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73