Миссис Флоуз в своей комнате дошла до ручки от доносившихся до нее через весь дом тирад мужа, рассуждавшего о рае и аде, о грехах, вине и проклятии. Она ничего не имела бы против того, чтобы старый дурень помер или хотя бы перестал повторяться, но он снова и снова выкрикивал одно и то же, и миссис Флоуз уже готова была не останавливаться ни перед снегом, ни перед бурей, ни перед покрывшим все льдом, ни даже перед высотой, на которой находилось окно ее комнаты, только бы сбежать из этого сумасшедшего дома. Она связала вместе несколько простынь, разорвала на полосы одеяла и тоже связала их друг с другом и с простынями, прикрепив конец получившейся длинной веревки к кровати. После чего, нацепив на себя всю самую теплую одежду, какая у нее была, миссис Флоуз выбралась в окно и, скорее, соскользнула, чем спустилась на землю. Ночь была темной, снег успел почти растаять, и на черном фоне грязи и болот ее не было видно. По дорожке, покрытой жидкой грязью, она пошлепала к мосту, прошла его и уже пыталась открыть ворота, когда услышала позади себя тот же самый звук, которым встретил ее Флоуз-Холл, когда она сюда приехала, – лай собак. Они еще были во внутреннем дворе, но в окне ее спальни ярко горел свет; когда же она выбиралась оттуда, света в комнате не было.
Миссис Флоуз отошла от ворот и побежала, а точнее, поспешила, скользя и спотыкаясь в темноте, вдоль канала, отчаянно надеясь, что ей удастся выбраться из огороженной части имения к холмам через тоннель в одном из холмов, по которому шла протока. Уже на бегу она услышала скрип открываемых ворот, и лай гончих стал слышен ближе. Миссис Флоуз слом" голову бросилась в темноту, поскользнулась и упала, вскочила на ноги, снова поскользнулась и вновь упала, но на этот раз уже в канал. Там было мелко, но вода в протоке была страшно холодной. Она попробовала выбраться на другую сторону, но соскользнула назад в воду и отказалась от дальнейших попыток. Вместо этого она побрела по колено в ледяной воде к видневшейся впереди темной громаде холма и еще более темному отверстию тоннеля в нем. С каждым ее неуверенным шагом это отверстие становилось все больше и казалось все страшнее. Миссис Флоуз замедлила шаг. Отверстие тоннеля в холме напомнило ей о Гадесе – греческом боге подземного царства теней; лай собак позади вызывал в сознании образ Плутона, но не того веселого пса из мультфильмов Диснея, а страшного божества из царства ада, на чей алтарь богатства ради богатства она так бездумно молилась. Миссис Флоуз не была женщиной образованной, но все же знала достаточно, чтобы сообразить, что угодила в ловушку и выбора у нее практически не осталось: позади были псы, впереди ее скорее всего унесло бы в бездонное море, причем и в том и в другом случае она угодила бы в ад. Пока она раздумывала в нерешительности, лай гончих вдруг почему-то перестал приближаться. На фоне линии горизонта она увидела всадника, хлещущего вокруг себя плеткой.
– Назад, мерзавцы, – орал Локхарт, – назад, на псарню, скоты чертовы!
Ветром его голос донесло до миссис Флоуз, и на какое-то мгновение она даже испытала к своему зятю чувство благодарности. Но уже в следующую минуту ее иллюзии рассеялись. Тем же тоном, каким он только что орал на собак, Локхарт отчитывал Додда за глупость.
– Ты что, старый идиот, забыл, что сказано в завещании? Пусть только эта сука отойдет больше чем на милю от дома, и она теряет все права на наследство. Так и пускай себе катится ко всем чертям!
– Об этом я не подумал, – сокрушенно произнес Додд и повернул свою лошадь назад к дому, вслед за собаками. Локхарт поехал за ним. Миссис Флоуз больше не колебалась. Она тоже позабыла об этой статье завещания. Нет, она не намерена катиться ко всем чертям. Отчаянным усилием она выкарабкалась из канала и побрела назад к дому. Добравшись до него, она уже не смогла взобраться к себе в комнату по простыням и направилась к двери. Дверь оказалась незаперта. Она вошла и, дрожа от холода, остановилась в темноте. Дверь на кухню была открыта, а за другой дверью, ведущей в погреб, ярко горел свет. Миссис Флоуз надо было выпить что-нибудь крепкое, чтобы согреться. Она тихонько подошла к двери погреба и распахнула ее. В следующий же момент крики миссис Флоуз разнеслись по всему дому. Прямо перед ней на голом, заляпанном кровью деревянном столе сидел старый Флоуз, тоже совершенно голый, с огромным шрамом, шедшим от паха до горла, и смотрел на нее в упор, как тигр. Позади него стоял Таглиони с куском грязной ваты в руках, и миссис Флоуз показалось, что он пытается запихнуть эту вату в череп ее мужа. Работая, Таглиони мурлыкал себе под нос мелодию из «Севильского цирюльника». Увидев эту сцену, миссис Флоуз громко вскрикнула и упала в обморок. Локхарт отнес ее в комнату и бросил на кровать. Не приходя в себя, миссис Флоуз что-то очень быстро и неразборчиво бормотала. Локхарт втащил в окно свешивавшиеся вниз простыни и накрепко привязал миссис Флоуз к кровати.
– Больше прогулок при луне не будет, – весело сказал он и вышел, заперев за собой дверь. Слова его оказались пророческими. Когда утром Додд принес ей завтрак, миссис Флоуз лежала, взглядом ненормальной уставившись в потолок, и продолжала что-то бормотать про себя.
А внизу, в погребе, бормотал Таглиони, Вторжение миссис Флоуз и случившаяся с ней истерика окончательно деморализовали его. Набивать чучело из человеческого трупа и так было малоприятным занятием, но, когда в разгар работы появляется еще и рыдающая вдова, это уже слишком.
– Отвезите меня домой, – умолял он Локхарта, – ради Бога, отправьте меня домой! Но Локхарт был неумолим:
– Вначале надо закончить работу. Он должен говорить и шевелить руками.
Таглиони посмотрел на лицо чучела.
– Таксидермия – это одно. А изготовление движущихся кукол – другое, – сказал он. – Вы хотели, чтобы я набил чучело, я его набил. Теперь вы хотите, чтобы я заставил его говорить. Я что, чудотворец? О таких вещах надо просить Господа.
– Я никого не прошу. Я приказываю, – констатировал Локхарт и извлек откуда-то маленький динамик. – Вставьте это ему под язык.
– Языка нет, – ответил Таглиони. – Я ничего внутри не оставил.
– Вставьте тогда в горло, – согласился Локхарт и продолжал:
– А этот приемник установите ему в череп. – Он протянул Таглиони миниатюрное приемное устройство. Но Таглиони сопротивлялся.
– Некуда. Череп набит ватой.
– Ну так выбросьте часть ваты, вставьте эту штуку и оставьте место для батареек. И кстати, я хочу, чтобы у него двигалась челюсть. У меня есть тут для этого электрический моторчик. Вот, смотрите.
К полудню старого Флоуза оборудовали звуковыми эффектами. Когда работа завершилась, можно было – нажать на кнопку и послушать, как бьется его сердце. При нажатии на другую кнопку дистанционного управления начинали вращаться даже его тигриные глаза. Не мог он только ходить или лежать. В остальном же он выглядел даже гораздо более здоровым, чем в последнее время при жизни, и выражался как обычно.
– Отлично, – сказал Локхарт, когда они тщательно проверили старика. – А теперь можно выпить сколько влезет.
– Кому можно? – спросил Таглиони, к этому времени окончательно переставший соображать, где он находится и что с ним происходит. – Ему или мне?
– Тебе, – ответил Локхарт и оставил итальянца наедине с его мыслями и с содержимым погреба. Сам же Локхарт поднялся наверх и обнаружил, что Додд тоже был пьян. Даже его крепкая, стойкая душа не вынесла звуков голоса хозяина, исходивших из этой жуткой куклы в погребе, и Додд успел уже наполовину опустошить бутылку своего нортумберлендского виски. Локхарт отнял у него остатки.
– Мне нужна твоя помощь, – сказал он. – Надо перенести старика в постель. Бедренные суставы у него неподвижны, поэтому надо осторожно заносить его на поворотах.
Додд начал было протестовать и сопротивляться, но в конце концов они вдвоем оттащили старого Флоуза, облаченного в его красную фланелевую ночную рубаху, в постель, где он и сидел, шумя на весь дом и призывая Всевышнего спасти его душу.
– Согласись, он почти как настоящий, – сказал Локхарт. – Жаль, что мы поздно начали записывать его тирады.
– Жаль, что мы вообще стали их записывать, – пьяно возразил Додд, – и хорошо бы еще, чтобы он не двигал так челюстью. Мне это напоминает золотую рыбку, которая страдает астмой.
– Но глаза хороши, – радовался Локхарт. – Я их вытащил из тигра.
– Я и сам догадался, – ответил Додд и вдруг перешел на Блейка:
– «Взгляд тигриный горит в ночи. Кто зажег этот взгляд, скажи?»
– Я, – гордо заявил Локхарт, – а сейчас я сделаю для него каталку, чтобы он мог сам передвигаться по дому. Я буду управлять ею по радио. Так никто не усомнится в том, что он жив. А у меня будет время проверить, не отец ли мне этот Боскомб из Аризоны.
– Боскомб? Кто такой Боскомб? – удивился Додд. – И с чего ты взял, что он был твоим отцом?
– Он много писал матери, – ответил Локхарт и рассказал, как к нему попали эти письма.
– Только зря потратишь время, гоняясь за этим человеком, – сказал Додд, выслушав рассказ. – Мисс Дейнтри была права. Я припоминаю этого коротышку. Ничтожество, на которое твоя мать не обращала никакого внимания. Ищи ближе к дому.
– Он – единственная зацепка, которая у меня есть, – ответил Локхарт. – Если, конечно, ты не можешь предложить более вероятного кандидата.
Додд отрицательно покачал головой:
– Нет, но вот что я тебе скажу. Старая сука поняла, к чему ты клонишь, и знает, что старик помер. Если ты уедешь в Америку, она найдет способ выбраться из дома и уведомить Балстрода. Ты сам видел, что она выкинула в ту ночь. Эта баба отчаянно опасна. А итальянец, который сидит внизу, видел все, что мы сделали. Этого ты не учел.
Локхарт посидел какое-то время молча, размышляя над услышанным.
– Я собирался отвезти его назад в Манчестер, – сказал он наконец. – Он тоже не знает, где был.
– Да, но он видел дом и наши лица, – возразил Додд, – и, если еще эта баба начнет трепаться, что из ее мужа сделали чучело, полиция быстро сообразит, что к чему.
Таглиони в погребе насоображался уже настолько, что ничего больше не соображал. Он сидел в окружении пустых бутылок из-под портвейна и заплетающимся языком, но достаточно громко утверждал, что он – лучший потрошитель в мире. Обычно он не любил пользоваться этими словами, но сейчас язык отказывался ему повиноваться, и произнести «таксидермист» он бы не смог ни за что.
– Опять он расхвастался, – сказал Додд, когда они с Локхартом остановились у ведущей в погреб лестницы. – Тоже мне, лучший в мире потрошитель. По мне, так у этого слова достаточно много значений. Даже слишком много, я бы сказал.
Миссис Флоуз в полной мере разделяла его неприязнь к этому слову. Репертуар Таглиони приводил ее в ужас. Особенно сейчас, когда она была привязана к той самой кровати, на которой когда-то «накачивал» ее муж, ныне сам набитый всякой дрянью. Ее настроение еще сильнее портил и сам старый Флоуз. Додд поставил кассету, обозначенную как «История семьи: откровения». Благодаря Локхарту и его смекалке в электронике кассеты могли сейчас звучать безостановочно, автоматически перематываясь в нужный момент. Кассета была рассчитана на сорок пять минут, три минуты занимала ее перемотка. Миссис Флоуз приходилось практически непрерывно и одновременно слушать доносившееся снизу пьяное бахвальство Таглиони и идущие из комнаты по другую сторону лестницы бесконечные повторения историй про Палача Флоуза, про восходящего на костер Епископа Флоуза и про Менестреля Флоуза. Последняя история сопровождалась пением куплетов из его песни, сочиненной, когда он сидел под виселицей. Эта-то часть и донимала миссис Флоуз больше всего.
Повесьте за ноги меня, Чтоб видеть мог весь свет, К чему приводит голова, Коли ума в ней нет.
Первая строфа была достаточно плоха, но остальные были еще хуже. Она уже не меньше пятнадцати раз прослушала требование Менестреля вернуть ему его член, даже разорвав для этого пополам зад сэра Освальда, ибо Менестрелю невтерпеж отлить. Вдова сама была сейчас примерно в таком же состоянии: член ей был ни к чему, а вот отлить было действительно невтерпеж, и ждать больше она уже не могла. А Локхарт и Додд весь день сидели в кухне, обсуждая, что им делать дальше, так что докричаться до них было невозможно.
– Нельзя отпускать итальяшку, – говорил Додд. – Уж лучше избавиться от него совсем.
Но мысли Локхарта работали в более практическом направлении. Многократно повторенная Таглиони похвальба, будто он – лучший потрошитель во всем мире, и, по меньшей мере, двусмысленность подобного утверждения дали Локхарту богатую пищу для размышлений. Странным казалось ему и отношение ко всему этому Додда. Его уверенность в том, что Боскомб из Аризоны не был ни любовником мисс Флоуз, ни отцом Локхарта, звучала убедительно. Когда Додд что-то утверждал, это всегда в конце концов оказывалось правдой. Безусловно, он не врал Локхарту, по крайней мере, не делал этого никогда раньше. Сейчас он столь же категорически утверждал, что в письмах не может быть никакого намека на возможного отца Локхарта. О том же самом его предупреждали и мисс Дейнтри, и старая цыганка: «Бумага и чернила не принесут тебе добра». Локхарт признавал этот факт, но без Боскомба у него не было вообще никакой возможности найти своего отца до того, как распространится известие о смерти его деда. В этом отношении Додд был прав: миссис Флоуз знала о смерти мужа и сделала бы эту смерть всеобщим достоянием, как только оказалась бы на свободе. Наконец ее истошные вопли, заглушившие и семейную хронику старого Флоуза, и зловещие утверждения Таглиони, вынудили Локхарта прийти ей на помощь. Отпирая дверь ее комнаты, Локхарт слушал ее мольбы о том, что она лопнет, если ей не дадут немедленно отлить. Он отвязал ее, и миссис Флоуз галопом понеслась на улицу в уборную. Когда она вернулась и вошла в кухню, Локхарт уже принял решение.
– Я нашел отца, – объявил он. Миссис Флоуз негодующе уставилась на него.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39