Однако те слова, которые он при этом говорил, и то, как он произносил их, оказывало совершенно противоположное воздействие, лишая миссис Вильсон последних остатков спокойствия. Прибегнув к сильному нортумберлендскому акценту, Локхарт, работая, одновременно рассуждал о привидениях, призраках и всякого рода таинственных историях, которые обычно случаются по ночам.
– У меня есть дар прозрения, способность видеть невидимое, то, что еще только должно произойти, – быстро и почти нечленораздельно бубнил он миссис Вильсон. – Дар этот от рождения у меня. Я чую смерть, здесь в ней причина, а не в водостоке, и не одну я чую смерть, но целых две.
– Две? Почему две? – содрогнулась миссис Вильсон.
Локхарт мрачно кивнул:
– Да, двое здесь уйдут из этой жизни, кровавы шеи их и нож окровавлен; сперва убийство тут произойдет, затем самоубийству суждено свершиться. Так мое сердце чует.
– Сперва убийство? – повторяла миссис Вильсон, охваченная одновременно и ужасом, и любопытством.
Локхарт многозначительно посмотрел на разделочный нож, висевший на доске с магнитом.
– Да, явственно я слышу тут вопли безъязыкой женщины; потом повешенного вижу, болтающегося на стропилах в петле. Я вижу все, о чем я вам сказал; обмана нет, и те, кто здесь живет, уйдут из жизни. Проклятие висит над этим домом, я чую вашу смерть и кое-что похуже.
Странный блеск в его глазах потух, и Локхарт полностью сосредоточился на проверке канализационных труб. Наверху миссис Вильсон лихорадочно собирала вещи, и к тому времени, когда муж вернулся с работы, ее уже не было в доме. На кухонном столе лежала записка, написанная неразборчиво, дрожащей рукой. В ней говорилось, что миссис Вильсон уехала к своей сестре и что, если у мужа достаточно Здравого смысла, он немедленно тоже уедет из этого дома. Мистер Вильсон пустил несколько проклятий по адресу жены, занятий спиритизмом и всей этой вони; однако, будучи человеком менее чувствительным, нежели его супруга, не дал запугать себя какими-то привидениями.
– Какие бы призраки тут ни шатались, меня из моего собственного дома не выживешь, – пробормотал он себе под нос. После чего отправился наверх, чтобы принять ванну, но обнаружил там в спальне свисающую из-под псевдотюдоровского потолка, со стропил, веревку с петлей на конце. Вильсон с ужасом уставился на нее и вспомнил о записке жены. Вонь в спальне стояла уже невыносимая: Локхарт извлек останки разлагающейся таксы из угольного погреба и старательно разложил их в платяном шкафу. Пока Вильсон, которого уже почти выворачивало наизнанку, стоял и раздумывал около кровати, снова раздался уже знакомый ему голос; но на этот раз он был где-то ближе и звучал убедительнее: «Повешен будешь ты, умрешь в петле, могила твоей постелью станет нынче».
– Черта с два, – машинально ответил Вильсон, но тоже быстренько сложил вещи и покинул дом, заглянув по дороге к Флоузам, чтобы оставить Джессике ключ и сказать, что они съезжают:
– Мы уезжаем и никогда сюда больше не вернемся. Этот проклятый дом набит привидениями.
– Ничего подобного, мистер Вильсон, – возражала Джессика, – просто в нем плохо пахнет. Но, если уж вы решили съехать, не могли бы вы оставить мне об этом письменное извещение?
– Завтра, завтра, – ответил Вильсон, не любивший тратить свое время на пустяки.
– Сейчас, – сказал Локхарт, появляясь из холла с соответствующим бланком в руке.
Вильсон поставил чемодан и подписал официальное извещение о том, что он отказывается от своих прав на проживание в доме номер 11 по Сэндикот-Кресчент, начиная с сего момента и без всяких условий.
– Великолепно, – сказала Джессика, когда он ушел. – Теперь мы сможем продать этот дом и у нас будут деньги. Но Локхарт отрицательно покачал головой.
– Не торопись, – сказал он. – Если мы будем продавать, то все дома сразу. Есть такая штука, как налог на приращение капитала.
– Господи, дорогой, почему все всегда так сложно? – сказала Джессика. – Почему ничего нельзя сделать просто?!
– Можно, дорогая, можно, – ответил Локхарт. – Не ломай над этим свою очаровательную головку. – И он отправился в дом Вильсонов и вновь начал там что-то делать, мудря с пластмассовыми шлангами, газом и канализацией. Когда в тот же вечер он опустился в своем резиновом костюме в люк канализации, держа в одной руке фонарь, а в другой – большую порцию шпаклевки, в голове Локхарта уже был готовый план убийства. О'Брайену придется пожалеть о том дне, когда он проигнорировал угрозу от местных боевиков ИРА. Таща за собой пластмассовый шланг, Локхарт добрался до того места, где в общую канализацию подсоединялся сток из туалетов дома О'Брайена. Их было два: один на первом этаже, а второй в ванной комнате наверху. Локхарт быстро протолкнул вверх по канализационной трубе пластмассовый шланг, а затем закрепил его в таком положении с помощью шпаклевки. Затем он прополз обратно, выбрался из люка, закрыл его за собой и вернулся в пустой дом Вильсонов. Там он включил газ, к которому был подсоединен пластмассовый шланг, и подождал. Снаружи все было тихо. В полицейской машине, стоявшей у въезда на Сэндикот-Кресчент, изредка бормотала рация, но никаких сообщений о нарушениях общественного порядка в Ист-Пэрсли не поступало, ничто не привлекало к себе и внимания полицейских. Лишь в туалете на первом этаже дома О'Брайена что-то слегка булькало и урчало. Сам О'Брайен спал крепким сном наверху, пребывая в уверенности, что полиция надежно охраняет его. Среди ночи он встал, чтобы сходить в туалет, и ему показалось, что пахнет газом. Но, поскольку в его доме газа вообще не было и все нагревательные приборы работали только от электричества, он решил, что ему померещилось со сна, и отправился назад в постель. Спал он и дальше крепко и спокойно, но, когда проснулся утром и спустился вниз, запах газа был уже несомненным и очень сильным. Мистер О'Брайен схватился за телефон и одновременно за сигарету и, набирая номер аварийной службы, чиркнул спичкой.
Последовавший взрыв затмил все прочие катастрофы, случившиеся на Сэндикот-Кресчент до этого. Вспышка пламени охватила О'Брайена, прорвалась на кухню, вышибла. парадную и заднюю двери и все окна первого этажа, разрушила зимний сад, сорвала штукатурку с потолка и превратила толстые осколки фаянсового унитаза в шрапнель, вылетавшую из двери и глубоко врезавшуюся в противоположную стену холла. В одно мгновение дом номер 9 превратился из английского «баухауса» в берлинский бункер под бомбежкой, где один за другим гремели взрывы, рушились шкафы с посудой и полки с литературой по гинекологии. И, наконец, огненный шар взмыл вверх, на второй этаж, сорвал плоскую крышу и разбросал кусочки бетона на дорожке перед домом и в саду позади него. Каким-то чудом сам О'Брайен остался жив. Его, правда, оторвало от телефона и с телефонной трубкой в руке выбросило через окно гостиной на дорожку перед домом, совершенно голого, как когда-то метавшегося тут Симплона, но черного от покрывшей его гари и копоти и с абсолютно дотла сгоревшими усами и волосами. Он сидел на гравии, извергая ругань и проклятия в адрес ИРА и ни на что не способной английской полиции. Тут его и нашли полковник Финч-Поттер со своим бультерьером.
Встреча оказалась крайне неудачной. Полковник Финч-Поттер придерживался вполне твердых взглядов в отношении ирландцев и всегда считал О'Брайена, исходя из его профессии, Пэдди-сластолюбцем. Решив, что О'Брайен сам спровоцировал эту катастрофу – что отчасти было верно, – поскольку мастерил дома бомбы, полковник Финч-Поттер воспользовался своими гражданскими правами и осуществил его гражданский арест. То, что О'Брайен оказал при этом сопротивление, лишь ухудшило дело. Бультерьер которому не понравилось это сопротивление и особенно то, что полковник получил при этом по носу, превратился из дружелюбного зверя в свирепого пса и безжалостно вогнал зубы в бедро О'Брайена. Когда через пару минут появилась полиция, О'Брайен, вырвавшись из клещей Финч-Поттера, взбирался по ветвям магнолии с живостью, удивительной для человека его возраста и сидячего образа жизни. На заднице у него все еще висел бультерьер, а вопли О'Брайена – как и крики мистера Рэйсима, миссис Трастер и миссис Грэббл до него – были слышны не только далеко за пределами птичьего заказника, но и под землей, где Локхарт поспешно отсоединял шланг от канализационной трубы и вытягивал его назад в дом Вильсонов. Через десять минут, когда дополнительно прибывшие полицейские машины перекрыли все въезды на Сэндикот-Кресчент и выезды с нее, пропуская только «скорую помощь», Локхарт вылез из канализационного люка, пересек позади дома сад Вильсонов и отправился домой принимать ванну. Джессика встретила его в ночной сорочке. – Что это за ужасный взрыв? – спросила она.
– Не знаю, – ответил Локхарт. – Я подумал, что, может быть, это канализация у Вильсонов. – Объяснив тем самым причины исходившего от него зловония, он заперся в ванной. Через двадцать минут он вышел оттуда и вместе с Джессикой отправился посмотреть на дело своих рук. О'Брайен все еще сидел в ветвях магнолии, и извлечь его оттуда было крайне сложно еще и потому, что бультерьер, нашедший наконец нечто приятное на вкус, категорически отказывался отпустить его. Полковник Финч-Поттер был настроен не менее агрессивно, чем его собака. Неприязнь к О'Брайену, восхищение истинно британской хваткой собственного пса, полученный полковником удар в нос – все это, вместе взятое, еще более укрепило его во мнении, что проклятый ирландец схлопотал то, что заслуживал, и что если подобные свиньи делают дома бомбы, то пусть сами на них и взрываются. В конце концов ветви магнолии просто не выдержали тяжести. О'Брайен и собака свалились оттуда на дорожку, где полицейские и попытались разделить их. Однако потерпели неудачу. Бультерьер держался мертвой хваткой, а О'Брайен уже дошел до бешенства. На губах у него пузырилась пена, и он с умопомрачительной скоростью извергал ругательства, явно навеянные его профессиональным знакомством с женской анатомией. Он успел моментально оскорбить всех десятерых полицейских, державших его самого за плечи, а пса – за задние лапы, и тем надоело демонстрировать свое знаменитое профессиональное терпение.
– Кладите их так в «скорую», – приказал сержант, не обращая внимания на требование полковника вернуть ему его собаку. О'Брайена и пса вместе запихнули в машину и увезли. Полицейские эксперты в это время уже тщательно прочесывали развалины дома в поисках причин взрыва.
– Ему угрожали из ИРА, – предупредил их сержант. – Похоже, они-таки его достали. – Но удивленные эксперты уехали, так ничего и не найдя: никаких следов бомбы не было, от дома же тем не менее остались одни развалины.
– Складывается впечатление, что тут ИРА применило что-то совершенно новое, – сказали эксперты в полицейском участке специалистам из отдела по борьбе с терроризмом. – Попробуйте потрясти как следует того типа, что там жил.
Но О'Брайен не был расположен помогать им. Ветеринар, которого вызвали, чтобы успокоить бультерьера и заставить его отпустить ногу ирландца, столкнулся с той дополнительной трудностью, что О'Брайен отказывался даже минуту полежать спокойно. Дважды безуспешно попытавшись сделать укол собаке, ветеринар в конце концов потерял терпение и всадил О'Брайену дозу, достаточную, чтобы успокоить даже носорога. Гинеколог успокоился и впал в кому. Бультерьер, посчитав свою жертву мертвой, отпустил ее и позволил себя увести. На его морде было написано предельное довольство собой.
Почти такое же выражение было и на лице Локхарта, пребывавшего в доме номер 12 по Сэндикот-Кресчент.
– Все в порядке, – сказал он Джессике, расстроенной тем, что один из ее домов почти уничтожен. – По условиям найма квартиросъемщик обязан возместить любой ущерб, нанесенный в период его проживания в доме. Я проверял – это так.
– Но почему дом так разнесло? Такое впечатление, будто в него попала бомба.
Локхарт поддержал версию полковника Финч-Поттера, что О'Брайен занимался дома изготовлением бомб, и на этом тема была исчерпана.
После этого случая Локхарт на время приостановил свою деятельность. Сэндикот-Кресчент наводнила полиция, искавшая тайники с оружием ИРА даже в птичьем заказнике. А кроме того, Локхарту было необходимо подумать и над другими проблемами. Пришла телеграмма от Додда. Текст ее был прост и предельно краток, что соответствовало характеру отправителя: «Приезжай. Додд». Локхарт поехал, оставив Джессику в слезах и пообещав ей вернуться по возможности скорее. Он доехал поездом вначале до Ньюкастла, оттуда – до Гексама, а там сел на автобус, идущий в Уарк, откуда уже пошел к Флоуз-Холлу напрямую по болотам, пешком, размашистым шагом пастуха, ловко перелезая по пути через каменные разграничительные стены и перепрыгивая через трясины с одной торфяной кочки на другую. И всю дорогу ум его бился над тем, какая причина заставила Додда вызвать его срочной телеграммой, хотя в то же время Локхарт был рад представившемуся случаю снова побывать в столь дорогих его сердцу краях, где прошло его детство. А места эти действительно были ему дороги. Изоляция, в которой он провел детство и юношество, выработала в нем потребность в открытых пространствах и любовь к пустынным вересковым болотам, в которых он охотился. Бедлам, который он устроил на Сэндикот-Кресчент, объяснялся не только тем, что Локхарт боролся за право Джессики продать то, что ей принадлежало, но и отражал ненависть самого Локхарта к ограниченному, замкнутому пространству, к снобизму и удушающей социальной атмосфере этого благополучного пригорода, в котором все было пронизано лицемерием и где за улыбками скрывалась глумливая насмешка. Локхарт, да и все Флоузы, улыбались редко и непременно в силу только какой-то стоящей причины: либо понятной им одним шутки, либо от удивления перед абсурдностью природы человека и мира. Для всего остального у них были наготове вытянутые лица или жесткий взгляд, с безошибочной точностью определявший и цену человеку, и расстояние до цели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39