— Это я его убил! Убил, не дав ему гранаты! — в отчаянии закричал Тамакити.
Так же отчаянно кричал он, когда Бой метался в жару. Но ему никто не ответил...
Глава 22
Объяли меня воды до души моей...
Вдали прозвучала пятичасовая сирена, и в ту же минуту машина «скорой помощи», явно опасаясь выстрелов из убежища, приблизилась к стоявшей слева полицейской машине. На убежище посыпались дымовые шашки и газовые пули. Тамакити не отвечал. Вдруг снова показалась «скорая помощь», прятавшаяся позади полицейской машины, и умчалась куда-то с поразительной поспешностью. В это время года при такой быстрой езде по заболоченной низине, которая, хотя и подсыхала, была все же диким неровным пустырем, трясло, наверное, нещадно. В машине уезжала женщина средних лет; она обливалась потом, мышцы ее свело от напряжения. Она сидела, твердо упершись ногами в пол машины и стиснув зубы от страха; ей казалось, окажись она спиной к источнику опасности, и на нее обрушится град пуль. Она уезжала, уныло прикидывая в уме, был ли успешным ее сегодняшний политический дебют с участием средств массовой информации...
«Мать Дзина займет место на политической арене после смерти Кэ от рака горла и станет депутатом парламента. Она едет сейчас, мечтая о том, как будет и дальше двигаться вперед, мечась из стороны в сторону, точно машина „скорой помощи“, в которой она сидит» , — сказал Исана душам деревьев и душам китов .
— Ну, раз увещевательница отбыла, ждите генерального наступления, — сказал Такаки.
— Они пойдут на штурм, чтобы еще засветло покончить с Союзом свободных мореплавателей.
— Это еще что?! Что такое? — испуганно воскликнул Доктор, глядя в бинокль.
— Ветер, — успокоил его Исана, он-то ведь круглый год наблюдал за низиной в бинокль.
Густо разросшаяся трава ложилась волнами, точно скошенная огромной рукой. Ветер принес с собой свежесть, и это подняло боевой дух полицейских.
— Смотрите, к саженцам подъехала пожарная машина, а за ней — подъемный кран с железным шаром вместо крюка. Этот кран раз в пять больше того, что рушил стены киностудии! — крикнул Тамакити.
— Как, подъехали открыто, прямо сюда? — спросил Такаки, выходя на площадку винтовой лестницы.
— Они так и не поняли, что хотел сделать Красномордый, или надеются, что у нас не осталось гранат, — мрачно сказал Тамакити. — Думают небось, что Красномордый просто решил взорвать машину. И, раз гранат у него не было, подложил динамит и подорвался сам.
— Сначала, чтобы возбудить общественное мнение, сообщают, будто у нас полно гранат, — сказал Такаки. — А теперь уверены, что у нас их нет и генеральное наступление их мы встретим только ружейным огнем...
— Ничего, полюбуются, как я бросаю гранаты, — еще мрачнее сказал Тамакити.
— Но ведь они знают, что здесь заложники, здесь Дзин! — возмутился Доктор. — Неужели все равно пойдут на штурм и не сделают больше попытки уговорить нас?
— Брось ты. Заложники для полиции — просто повод взбудоражить общественное мнение. Небось трезвонят повсюду про выступление матери да про наш ответ и взрыв полицейской машины: какие, мол, после этого с ними переговоры. Этап переговоров кончился. А газетчиков убедили, будто заложников удастся освободить только силой. И если не покончить с нами до темноты, местные жители подвергнутся опасности; да мало ли что еще можно придумать...
— В таком случае нужно освободить заложников до штурма, — сурово заявил Доктор, демонстрируя членам команды волю корабельного врача.
— Не о заложниках речь, — попытался прервать его Исана, но Доктор не обратил на него внимания:
— Подумайте, что будет с Дзином, если на убежище посыплются газовые пули. Можно, конечно, заранее запереть его в бункере, но, когда полицейские откроют крышку люка, газ попадет и туда. Впрочем, открыв люк, они наверняка обстреляют бункер газовыми пулями. Да вы понимаете, что случится, если газ CS попадет ребенку в горло, на кожу?!
— Заложники теперь ни к чему. Если б мы даже и обменяли их на судно, у нас больше нет ни радиста, ни штурмана. Кое-какой опыт есть только у двоих — у меня и у Такаки. Значит, нам и на моторной шхуне не выйти в море, — сказал Тамакити упавшим голосом.
Исана хотел напомнить ему, что не считает себя заложником, но им всецело завладела другая мысль. Он был растроган, поняв, что Тамакити, решительней всех настаивавший на сражении, все это время, оказывается, мечтал выйти в море.
— Чтобы спасти Дзина, я готов сдаться. Вместе с Инаго, — отважно сказал Доктор.
— Пусть Инаго решает сама за себя, — невозмутимо произнес Такаки.
— Что ж, пойду поговорю с ней, — сказал Доктор и вышел, всем своим видом показывая, что ему безразлично, какие пойдут о нем толки в его отсутствие.
«Трое, оставшиеся в рубке, не обманули доверия Доктора. Независимо от решения Инаго, в тот самый миг, когда главное, о чем сейчас молча думают Такаки или Тамакити, будет облечено в слова, решится судьба Союза свободных мореплавателей» , — возвестил душам деревьев и душам китов Исана, задыхавшийся здесь, вдали от лесов и морей, в комнате с неподвижным, спертым воздухом.
— Я буду драться до последней гранаты, — сказал Тамакити печально, все еще казня себя за гибель Красномордого.
— А вы что решили? — спросил Такаки у Исана. — Если уйдет Дзин, лучше, наверно, уйти и вам. Конечно, это ваше убежище и мы вторглись в него, но...
— Думаю, я могу поручить Дзина заботам Инаго и Доктора, — чистосердечно сказал Исана. И это его чистосердечие как бы высветило сделанный им выбор. — Я ведь уже говорил, что укрылся в убежище как поверенный деревьев и китов. Однако, будучи их поверенным, я так и не передал от них послания внешнему миру. Это недопустимое пренебрежение своими обязанностями. И я решил: именно то, что я останусь в убежище, и явится посланием, которое я передам внешнему миру. Ведь когда полицейские, окружившие убежище, в конце концов убьют меня, это будет значить, что люди убили поверенного деревьев и китов. Телевидение, радио, газеты сообщат об этом убийстве — лучшей возможности передать послание у меня уже не будет. И эту возможность дал мне Союз свободных мореплавателей.
— Ну что ж, — сказал Такаки, — вам решать. Раз вы остаетесь, Инаго придется уйти с Дзином, и, пока они с Доктором не уйдут, мы прекратим сражение. Потом начнем снова.
— Подожди, Такаки. Я все как следует обдумал, — поднял почерневшее лицо Тамакити, голос его, сперва неуверенный, звучал все решительнее и тверже. — Если убьют нас троих, Союзу свободных мореплавателей крышка. И сбудется тот страшный сон Боя... Даже если Инаго и Доктор уцелеют, им хватит хлопот с Дзином, до Союза свободных мореплавателей у них и руки не дойдут. Кроме того, Доктор, кажется мне, всерьез и не думал о корабле Свободных мореплавателей. На плечи Инаго — женщины — мы взваливаем слишком тяжелую ношу. И я подумал: Коротыш, Бой, Радист, Красномордый... а теперь и мы — в общем, завтра сбудется сон Боя. Все пойдет прахом, всему конец... Вот я и решил: я буду биться до последней гранаты, а ты, Такаки, ты уйдешь и не допустишь, чтобы Союз свободных мореплавателей растаял бесследно, как страшный сон.
— Уйти — мне? — спросил Такаки, с трудом вникая в слова Тамакити, и его залитое потом лицо с распухшими губами побледнело и стало каким-то чужим.
— Да. Я думаю, ты обязан это сделать, Такаки, — сказал Тамакити, незаметно подтягивая к себе автомат.
— Говоришь, я должен уйти. Но кто, как не я, создал Союз свободных мореплавателей? — Он насмешливо посмотрел на Тамакити.
— Да, Союз свободных мореплавателей создал ты. И именно ты должен его воссоздать. Разве все это было лишь шуточной затеей? — упорствовал Тамакити.
— Если уж ты заговорил об этом, вспомни, ведь я еще раньше предлагал сдаться, — сказал Такаки. — Кто-кто, а я вовсе не считаю Союз свободных мореплавателей шуточной затеей...
— Поэтому ты должен уйти из убежища. — Чувствуя, что Такаки колеблется, Тамакити стал настойчивее. — А после ареста выложить все начистоту и доказать, что Инаго с Доктором не причастны к стрельбе и казни Коротыша. Иначе что будет с Дзином?
— Разве не ваша обязанность — общаться с внешним миром и при помощи слов блюсти интересы Свободных мореплавателей? Вы ведь наш специалист по словам, — повернулся к Исана Такаки; на покрасневшем лице его были написаны нерешительность и страх.
— Мы уже говорили об этом вчера и недавно говорили снова. Обо мне речи нет, — твердо сказал Исана. — Я слагаю с себя полномочия специалиста по словам Союза свободных мореплавателей. Я хочу полностью посвятить себя обязанностям поверенного деревьев и китов. Ну а дела Союза решать вам, ветеранам.
Исана взял охотничье ружье, принадлежавшее Красномордому, и, не глядя на Такаки, вышел из рубки. По винтовой лестнице поднимались Доктор и Инаго. Чтоб разойтись с ними, он задержался на площадке третьего этажа. Дзин — его прижимала к себе Инаго — выглядел вконец обессилевшим из-за усталости и нервного напряжения. На руках у Инаго он чувствовал себя уверенней. Сосредоточенно обдумывая, как ей быть дальше, Инаго молча протиснулась мимо Исана, выразительно взглянув на него. Прикосновение девушки взволновало его. Ведь теперь, после того, что он сделал для Инаго, каждый, кто встретится с ней в будущем, сможет одарить ее любовью...
Исана спустился вниз и посмотрел в бойницу. Полицейские машины и частокол щитов оставались неподвижными. Только теперь, когда щиты перестали отражать солнечные лучи, в промежутках между ними можно было увидеть сложенные в ряд мешки с песком. Выходит, эффективность стрельбы из убежища была невелика. Но говорить об этом Тамакити не стоило. Исана посмотрел на черный, обгоревший ствол вишни, все еще покрытой густой сочной листвой. Дерево умирало, как человек, воздев вверх руки, не понимая, что за враг обрушился на него. Тогда, в той европейской стране, почувствовав, что мальчик пришел в сознание, Исана испытал взорвавшийся в его душе страх. Потом, с удивительно жестоким чувством превосходства осознав, насколько беспомощен крохотный человечек, висевший с поднятыми вверх руками, он сделал то, что намеревался сделать. И поскольку сейчас ему было дано снова пережить то давнее мгновение, когда он осознал беспомощность мальчика, значит, все было совершено им отнюдь не бессознательно и не в порыве безумия. Он отрицал, будто слышал крик ребенка, когда об этом спрашивал Кэ, и не сознался, что руки его были тогда исцарапаны. Теперь Кэ умирает в муках, один на один с болезнью, взращенной в его клетках. Умирает, желая страданий и ревниво оберегая их. Но возможно, отвергая уколы наркотиков из страха погрузиться в самого себя, он ни на мгновение не вспоминает того мальчика...
Исана почувствовал, как в нем беспокойно шевельнулось нечто, что можно было б назвать душой. «Моя жизнь была аморфной , — воззвал он к душам деревьев и душам китов . — Существует реальный мир, который я, человек аморфный, хоть и пытавшийся не раз принять определенную форму, но всегда терпевший неудачу, воспроизводил аморфным объективом. И мир этот, так и оставшись аморфным, взорвется с моей смертью и превратится в ничто. Взорвется беспомощным и заброшенным, так и оставшись аморфным, и превратится в ничто. Оставив все без ответа, превратится в ничто...» — Взывая к ним, Исана почувствовал, что его слова не находят отклика у вишни, которая была перед ним. Черная обгоревшая вишня уже запустила ракетой в космос свою душу дерева . И превратилась в ничто. И ведь убил ее, живую, тот, кто был рядом с Исана. У него не хватило духа отречься перед душами деревьев : «Нет, я не друг того, кто сжег вишню. Я просто люблю этого необычного юношу. Я был в машине, которую он вел, мы проехали огромное расстояние, и за всю дорогу он не сказал ни слова о спортивных состязаниях, где побеждал раньше. Самое позднее до захода солнца я буду убит, но сожалею лишь о том, что после смерти не смогу вспоминать этого странного юношу. И мне не жаль, что все остальное остается без ответа...»
— Такаки зовет, — окликнула его Инаго, которая, держа на руках спящего Дзина, спустилась вниз вместе с Доктором.
В полумраке комнаты, куда почти не проникали солнечные лучи, карие глаза ее чуть светились. От носа к уголкам губ пролегли жесткие морщины. Такой Инаго виделась Исана лет через десять. Он посмотрел на головку Дзина, точно магнитом притянутую к влажной смуглой груди Инаго. Увидев круглый шрам от операции, еще совсем свежий, он подумал о препонах, которые в этой столь красивой теперь голове не дают родиться ничему, кроме аморфного, и ощутил извечное чувство протеста. Может быть, именно поэтому и он сам, оставив все и всяческие вопросы без ответа, скоро превратится в ничто. «Прощай, Дзин , — сказал Исана про себя, как обычно обращаясь к душам деревьев и душам китов . — Смерть, подобно содержимому твоей головы, аморфна. Она разрушает все, обладающее хоть какой-то формой. Вот почему взрыв, который породит смерть — и я давно думаю об этом, — благо. Я осуществлю этот взрыв».
— Я ухожу с Дзином и Доктором, — сказала Инаго. — Жаль, я так надеялась, что радость, которую я испытала, будет длиться вечно...
— Радость не может длиться вечно, так принято считать, — сказал Исана, потрясенный ее словами. — Но я спокоен и за тебя, и за Дзина. Прощай, Инаго. Всего хорошего, Доктор.
Из слухового окна, выходящего на лестничную клетку третьего этажа, Такаки смотрел, что делается за убежищем. На лице его Исана тоже заметил жесткие морщины. И тогда он понял, что выражение лица Инаго объяснялось не только особенностями его строения. Наверно, у нее во рту все пересохло и горело. Такаки тоже смотрел на Исана, облизывая губы сухим языком. Наконец он решился и заговорил:
— Помните Китовое дерево? Вы говорили даже, будто оно и привлекло вас в Союз свободных мореплавателей. Китовое дерево — выдумка. Просто я связал его с тем, что было так важно для вас.
Исана не дрогнул. Он понял: этот юноша, сощурясь, вытянув в ниточку губы, предпринимает отчаянную попытку поменяться ролями с ним, остающимся в убежище.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42