подойдя к лужице, увидел дорожный указатель. Слишком легкая цель! От указателя было видно, как дорога зигзагами сбегает вниз, и по ней приближались люди в мундирах с оружием в руках. Заметив смеющегося во весь рот парня с винтовкой, они стали что-то кричать и навели на него свои автоматы. Но парень уже разглядел золотые пуговицы на груди одного из них и прицелился.
Затем, растянувшись за грудой камней, набросанных вдоль обочины дороги, он услышал, как закричал раненный им человек и как раздались автоматные очереди и одиночные выстрелы. Здесь, в этом непростреливаемом пространстве, он мог даже перемещаться вдоль широкого прикрытия из камней, мог на мгновение высунуть голову в самом неожиданном месте, чтобы взглянуть на вспышки огня из стволов и на серые, с золотом мундиры солдат. Отсюда он мог взять на мушку чей-либо галун или лацкан.
Вскоре он услышал треск очередей у себя за спиной, но пули пролетали у него над головой и попадали в солдат: это шли на помощь партизаны с пулеметами.
– Не разбуди нас этот парень своей стрельбой… – говорили они друг другу.
Под прикрытием их огня он стал целиться тщательней. Но тут пуля оцарапала ему щеку – один из солдат взбежал по дороге и целился в него сверху. Парень спрыгнул в кювет, выстрелил, но попал не в солдата, а в его винтовку, в самый магазин. Лежа в кювете, он услышал, как солдат пытался зарядить винтовку, потом бросил ее. Тогда парень вскочил и выстрелил в солдата, но тот кинулся бежать: выстрел сорвал только погон с его плеча. Парень погнался за солдатом. А тот то скрывался среди деревьев, то вновь попадал под прицел. Пуля обожгла верхушку его шлема, другая скользнула по пряжке пояса. Вскоре солдат добежал до ложбины, куда не доходил шум боя. Солдат увидел, что лес кончился; перед ним была поляна, а за ней, совсем близко, склон, густо поросший кустарником. Но тут из-за деревьев выскочил парень; солдат едва успел залечь за большой камень среди поляны и укрыть голову меж колен. Теперь он был в безопасности: за поясом у него ручные гранаты, и парень не может подойти к нему ближе. Он может только сторожить его на расстоянии ружейного выстрела, чтобы не дать уйти. Конечно, если добежать до кустарника, а оттуда скатиться вниз по крутому склону… Но как пересечь это голое место? Сколько же простоит здесь парень? Неужели он ни на минуту не отведет в сторону ствол винтовки? Солдат решил попытать счастья, надел шлем на штык и чуть-чуть высунул его за край камня. Выстрел – и шлем покатился в сторону. Солдат не терял надежды: конечно, удобно стрелять по камню, но если вскочить, побежать – попасть будет непросто.
Над ним пролетала птица, должно быть – утка. Выстрел – утка упала. Солдат вытер пот с шеи. Снова пролетела птица, на этот раз дрозд. Парень подстрелил и дрозда. Солдат глотал слюну. Здесь, должно быть, перелетная тропа: то и дело пролетают птицы, каждый раз другие, и парень каждый раз стреляет без промаха. Солдат подумал: "Он занят птицами, позабыл обо мне. Как только выстрелит еще раз, я вскочу. Но, может, лучше сначала проверить?" Он подобрал шлем и снова надел его на штык. На этот раз пролетели бекасы: сразу пара. Жаль было солдату ради проверки упускать такой случай, но он не хотел рисковать. Парень подстрелил бекаса, и тогда солдат выставил шлем. Выстрел – и шлем подпрыгнул. Теперь у солдата появился свинцовый привкус во рту, он даже не заметил, как был подстрелен второй бекас. Нет, нельзя торопиться, здесь, за этим камнем, с гранатами за поясом он в безопасности. "Попробую кинуть гранату отсюда, из-за камня". Солдат прижался спиной к земле, вытянул правую руку вдоль тела, стараясь не высовываться из-за укрытия. Собрав все свои силы, бросил гранату. Бросок отличный: граната полетит далеко. Но меткий выстрел заставил ее взорваться в воздухе на половине пути. Солдат плотней прижался к земле, чтоб его не настигли осколки.
Когда он поднял голову, показался ворон.
Ворон медленно кружил в небе. Парень, конечно, сейчас выстрелит. Но выстрела не было. Может быть, ворон слишком высоко? Но смог же он подстрелить птиц, которые летали выше и быстрей! Наконец выстрел раздался, но ворон продолжал кружить медленно и невозмутимо. С соседней сосны упала сбитая выстрелом шишка. Что же он теперь, по шишкам вздумал стрелять? Одну за другой сбивал парень еловые шишки. С сухим треском падали они на землю. После каждого выстрела солдат глядел на ворона. Падает? Нет, черная птица теперь кружит все ниже и ниже. Неужто парень ее не видит?
Может, ворона и нет вовсе, может, это начался бред… Может, тот, кому суждено умереть, видит, как над ним сначала пролетают все птицы, а ворон прилетает последним, когда приходит срок. Надо все же предупредить парня, который как ни в чем не бывало сбивает еловые шишки.
Солдат вскочил и ткнул пальцем в сторону черной птицы.
– Вот ворон! – закричал он на своем языке.
Пуля впилась в вышитого на его куртке орла с распростертыми крыльями.
Ворон снижался, описывая медленные круги.


Страх на тропинке.
Перевод А. Короткова


В четверть десятого, как только взошла луна, он добрался до Колла Бракка, через пять минут был уже на перекрестке возле двух деревьев, в половине десятого должен был дойти до источника, еще до десяти увидеть Сан-Фаустино, в половине одиннадцатого подходить к Перилло, в полночь быть в Креппо, а в час ночи – у Мстителя в Кастанья. Десять часов пути обычным шагом, и не больше шести для него, Бинды, связного из первого батальона, самого быстрого связного бригады.
Бинда шагал быстро, сломя голову кратчайшим путем мчался под уклон, никогда не сбивался с дороги на одинаковых с виду развилках, в самой кромешной тьме узнавал приметный куст или камень. Он единым духом брал любой подъем, и грудь его всегда дышала ровно, а ноги никогда не уставали, словно их двигали мощные поршни.
– Поднажми, Бинда! – кричали ему товарищи, едва он показывался на дальних подходах к лагерю, и старались по выражению его лица отгадать, хорошие или плохие вести и приказы несет он с собой.
Однако лицо Бинды было непроницаемо, как маска, строгое лицо горца с пушком на верхней губе. Невысокого роста, коренастый, он больше походил на мальчика, чем на юношу, зато мышцы его были тверды как камень.
Трудная, отшельническая досталась ему служба. В любой час ночи его могли разбудить, послать к Змее или Здоровяку, и он обязан был шагать всю ночь сквозь темные ущелья, один со своим легоньким, как деревянное ружьецо, французским карабином через плечо; едва добравшись до одного отряда, торопиться в другой или же немедленно возвращаться с ответом; будить повара, чтобы тот наскреб ему чего-нибудь в холодном котле, и отправляться дальше, дожевывая на ходу неизменные каштаны. Но, с другой стороны, ведь Бинда был просто рожден для этого дела: он никогда не плутал в лесу, знал все тропинки, потому что с детства гонял по ним коз, ходил за дровами или за сеном и ни разу не захромал и не стер себе ног на этих крутых каменистых тропах не в пример многим партизанам из тех, кто пришел в горы из города или с побережья.
Дуплистый ствол каштана, голубоватый лишайник на камне, пролысина в траве на месте прежней угольной ямы – все эти примелькавшиеся подробности однообразной декорации оживали для него, прочно связанные с далекими воспоминаниями: сбежавшая коза, куница, метнувшаяся из норы, юбка, которую он задрал девчонке. К этим воспоминаниям присоединялись другие, недавние – о том, как в его родных местах шла война. Это было продолжение его жизни: игры, работа, охотничьи приключения превратились в войну. Запах пороха в перестрелке на мосту Лорето, бегство по крутому склону через заросли кустарника, заминированные луга, ежеминутно грозящие смертью.
Война крутилась на узком пространстве этих долин, словно собака, которая пытается укусить себя за хвост. Берсальеры Берсальеры – отборные части пехоты в итальянской армии.

, солдаты фашистских отрядов, а в двух шагах – партизаны: если одни поднимались в горы, другие спускались в долины; потом первые спускались в долины, вторые поднимались в горы, двигаясь в обход по гребню, чтобы противник не оказался выше и не ударил в спину. И все же убитые всегда оставались – и в горах и в долинах. Родная деревня Бинды, Сан-Фаустино, лежала внизу – три группы домиков, разбросанные там и сям по долине. В те дни, когда немцы устраивали облавы, окошко Реджины было завешено простыней. Родная деревня Бинды была короткой передышкой между спуском и подъемом. Глоток молока, чистая рубашка, приготовленная матерью, и скорее прочь, чтобы твоего прихода не заметили из какого-нибудь дома: ведь в Сан-Фаустино погибло немало партизан.
Зимой начиналась игра в догонялки и в прятки. Берсальеры – в Байардо, фашисты – в Молини, немцы – в Брига, а между ними партизаны, зажатые между двумя изгибами долины, вынужденные по ночам переходить с одного конца занятой ими местности в другой, спасаясь от облав. В эту ночь из Брига вышла колонна немцев: теперь они, возможно, уже в Кармо. А из Молини готовились двинуться к ним на подмогу фашисты. Партизаны же в это время спали в бараке, зарывшись в солому вокруг полупотухших жаровен, а Бинда шагал по темному ночному лесу и нес им спасение, доверенное его проворству, – приказ: "Немедленно уходить из долины, к рассвету всему батальону вместе с тяжелыми пулеметами быть на гребне у Пеллегрино".
Тревога бесшумно, как взмахи крыльев нетопыря, билась в легких Бинды, рождала в нем желание ухватиться рукой за гребень горы (тьма скрадывала расстояние, на самом деле до него было километра два), подтянуться на самую вершину и со всей силой выдохнуть этот приказ, чтобы он помчался вперед, как порыв ветра по траве; ему хотелось слышать, как он, будто вздох, пробивающийся сквозь усы, вырвется из ноздрей и долетит до Мстителя, до Змеи, до Бойца. А потом вырыть ямку в сухой каштановой листве и утонуть в ней вдвоем с Реджиной. Только раньше надо будет выбрать все колючки, о которые она может уколоться, хотя чем глубже разрывать листья, тем больше попадается этих колючек. Реджину с ее нежной, гладкой кожей туда не уложишь.
Сухая листва и колючки, будто всплески воды, шуршали под ногами у Бинды; сони Соня – животное из отряда грызунов; ведет преимущественно ночной образ жизни.

, сверкая своими круглыми светящимися глазами, проворно удирали от него на верхушки деревьев.
– Поднажми, Бинда! – передавая приказ, сказал ему Храбрец, их командир.
Откуда-то из самого сердца ночи поднимался сон, бархатными щеточками забирался под веки; и Бинде очень хотелось сбиться с тропинки, затеряться в море сухих листьев и плыть в нем до тех пор, пока оно совершенно не поглотит его.
– Поднажми, Бинда!
Теперь Бинда шел узенькой дорожкой, протоптанной пешеходами по краю высокого откоса Тумены, еще не освободившейся ото льда. Туменой называлась самая широкая во всем районе долина. Ее противоположный край терялся во мгле, а тот, по которому шагал Бинда, незаметно переходил в безлесный склон, поросший кустарником, из которого днем с шумом выпархивали стайки куропаток. И вдруг Бинде показалось, что внизу, в самой глубине Тумены, появился огонек, двигавшийся на некотором расстоянии впереди него. Огонек плыл зигзагами, как бы огибая что-то, исчезал, снова вспыхивал неподалеку в самом неожиданном месте. Кого же это носит в такую пору? Временами Бинде казалось, что огонек мерцает очень далеко, чуть ли не на другом краю долины, то замирая на месте, то оставаясь где-то сзади. А может быть, это разные огоньки, очень много огоньков, снующих по всем тропинкам в глубине Тумены? Может быть, они движутся, вспыхивают, гаснут не только там, внизу, но и здесь, наверху, впереди, сзади, всюду вокруг него? Немцы!
Откуда-то из тайников мира детства вышел внезапно разбуженный безобразный зверь и бросился по следам Бинды, грозя настигнуть его в любую минуту: страх. Ведь эти огоньки – они были у немцев, которые побатальонно прочесывали Тумену, кустик за кустиком. Этого не могло быть, Бинда знал это и все же чувствовал, что ему было бы приятно поверить, поддаться обманчивым чарам зверя из детства, который настигал его. Время отсчитывало секунды ударами тамтама прямо в горле у Бинды. Поздно, поздно, не успеть до немцев, не успеть спасти товарищей. Бинда уже представлял себе полыхающий барак Мстителя в Кастанья, окровавленные тела товарищей, головы, подвешенные за длинные волосы к ветвям лиственниц.
– Поднажми, Бинда!
Он с удивлением огляделся вокруг: как мало он прошел, а кажется, идет уже так давно! Может быть, он незаметно для себя сбавил шаг, может быть, где-нибудь останавливался? Однако он не побежал и даже не пошел быстрее. Нет, он хорошо знал, что его шаг всегда будет ровным и твердым, что нельзя доверяться этому зверю, который наведывается к нему во время ночных переходов, прикладывая свои невидимые слюнявые пальцы к его вискам. Он был на своем месте, этот малыш Бинда, с крепкими нервами, в любых переделках не теряющий хладнокровия и сохранивший присутствие духа даже теперь, когда этот зверь сидел на нем, словно обезьяна, повиснувшая у него на шее.
Залитая луной лужайка на Колла Бракка словно лоснилась. "Мины", – подумал Бинда. Мин на лужайке не было – Бинда знал это. Мины были далеко отсюда, на другом склоне Чеппо. Но сейчас Бинде казалось, что мины могут сами собой двигаться под землей, перебираться с одного склона горы на другой, следуя за ним по пятам, словно огромные подземные пауки. Над минами часто вырастают странные грибы, горе тому, кто решится собирать их. В одно мгновение все взлетит на воздух – секунды станут долгими, как века, а мир остановится, словно заколдованный.
Теперь Бинда спускался по лесистому склону. Сон и тьма превращали каждый ствол дерева, каждый куст в жуткую маску. Да, вокруг были немцы. Конечно, они видели, как он проходил по освещенной луной лужайке на Колла Бракка, и сейчас преследуют, подстерегают его. Где-то совсем рядом раздался крик совы. Это условный сигнал немцев, которые окружают его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57