jika baltic 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 


– Э-э… нас тогда не было в деревне… – отозвался толстяк.
– А лапшу-то эту, между прочим, из нашей муки делали, – не удержалась одна из усатых женщин. – Тридцать мешков… – добавила она, но сейчас же прикусила язык, перехватив свирепый взгляд мужа.
Тому невольно вспомнились слова Фульмине.
– Ну ладно! – сказал он. – А где найти тех, наших друзей, где они теперь?
Толстяк развел руками.
– Не знаю… За последнее время… э-э… многие семьи… э-э… поразъехались… Вы вот что, молодой человек, сходите-ка в управу, представьтесь старосте, там вам помогут…
"Старосте! Да я ему в брюхо всю обойму выпущу, вашему старосте!" – хотел было ответить Том, но вдруг почувствовал, что лишается чувств. Между тем толстяк понемногу теснил его к выходу, умудряясь в то же время почти не прикасаться к нему.
– Да мне врач нужен, я ранен! – воскликнул Том.
– Вот, вот, и доктор там. Вы его найдете на площади, он там всегда в это время бывает, – говорил толстяк, оттесняя Тома к лестнице, и захлопнул дверь.
Том снова очутился на улице. Теперь кое-где можно было заметить маленькие группы людей, что-то вполголоса обсуждавших между собой. Когда он проходил, они сторонились, избегая встречаться с ним взглядом. Он увидел священника, длинного и худого, с белым, как слоновая кость, лицом, который разговаривал с какой-то маленькой растрепанной женщиной и даже как будто показал на него пальцем.
Тому, которому все труднее было ковылять вперед, казалось, что ему каждый раз встречаются те же самые лица, которые он видел несколько минут назад; а этот священник с белым лицом то исчезал, то появлялся в каждой группе крестьян, с которыми говорил вполголоса. Том заметил, что отношение к нему местных жителей начинает меняться: на него уже посматривали с интересом, кое-кто даже посылал ему сладенькие улыбки, наконец та растрепанная женщина, которая перед этим разговаривала со священником, засеменила ему навстречу и ласково сказала:
– Бедный мальчик, ты же на ногах не держишься! Идем со мной…
Это была коротышка с лисьей мордочкой; судя по тому, что в руках она держала классный журнал, а ее черное платье, похожее на перешитую форму, было испачкано мелом, она работала здесь учительницей.
– Так, значит, ты сам решил явиться? Молодец! – продолжала учительница и, будто желая освободить его от лишней тяжести, начала стягивать с его плеча карабин.
Но Том крепко схватил его за ремень и остановился.
– Что такое? Явиться? К кому?
Но учительница уже открыла перед ним дверь в класс. Правда, парты в нем были свалены в углу, но на стенах еще висели картины, изображавшие сцены из римской истории – триумфальные въезды императоров, и географические карты Ливии и Абиссинии.
– Посиди пока здесь, в школе, а мы тебе сейчас принесем супчику, – тараторила учительница, отступая за дверь с намерением запереть ее.
– Мне нужен доктор, – отталкивая женщину, проговорил Том. – Сейчас мне нужно к доктору.
На площади в толпе крестьян Том заметил одетого в черное человечка с большим красным крестом на белой нарукавной повязке.
– Вы доктор, верно? – спросил Том. – Я пойду на минутку к вам.
Человечек, разинув беззубый рот, стал в нерешительности озираться по сторонам. Но те, кто стоял к нему поближе, начали подталкивать его и что-то тихо советовать. Наконец врач подошел к Тому и, указывая на свою повязку с красным крестом, сказал:
– Я человек нейтральный, мне все равно, что те, что эти, я только выполняю свой долг.
– Конечно, конечно, – поддакнул Том. – Какое мне до всего этого дело? – И двинулся вслед за врачом к домику тут же на площади.
Люди потянулись за ними, держась на почтительном расстоянии. Но тут вперед выступил какой-то человек в галифе, который повелительным и раздраженным жестом дал понять, что теперь он сам обо всем позаботится.
Вслед за врачом Том вошел в полутемный кабинет, провонявший карболкой. По всей комнате в беспорядке валялись куски грязной марли, шприцы, какие-то тазики, лоточки, стетоскопы. Доктор открыл ставни, и в окно выскочила кошка, дремавшая на медицинской кушетке.
– Ложитесь-ка сюда, протяните ногу, – бормотал человечек, дыша на Тома винным перегаром.
Том закусил губу, чтобы не закричать, пока человечек неловкими, дрожащими руками делал надрез на ноге.
– Заражение, отличное заражение…
Тому казалось, что это никогда не кончится.
Теперь человечек принялся разматывать скатанный бинт, чтобы наложить новую повязку, но бинт запутывался, обматывался вокруг кушетки, цеплялся Тому за руки, а рана по-прежнему оставалась открытой. Под конец Том не выдержал.
– Вы же совершенно пьяны! Дайте я сам! – закричал он и, вырвав у врача бинт, в два счета наложил себе прекрасную крепкую повязку, закрывшую все бедро.
– Теперь какие-нибудь жаропонижающие таблетки! Быстро! – сказал он, вставая.
Доктор начал копаться в пакетиках и скляночках с лекарствами, в беспорядке валявшихся повсюду. Потеряв терпение, Том принялся искать сам, прочел название на одном из пакетиков, открыл его, проглотил сразу две таблетки, а остальное положил в карман.
– Спасибо за все, – сказал он, взял свой карабин и вышел.
У него кружилась голова, и он, наверное, свалился бы на пороге, если бы его не поддержал тот самый человек в галифе, который распоряжался на площади, а теперь поджидал его у дверей.
– Да тебе нужно подкрепиться и отдохнуть, – проговорил он. – Ты совсем выбился из сил. Идем-ка ко мне, вон он, мой дом, – добавил он и показал на строение – не то виллу, не то усадьбу, – возвышавшееся за металлической оградой.
Том как в тумане последовал за ним.
Едва они вошли за ограду, калитка со стуком захлопнулась за ними. Несмотря на свой старинный вид, она была снабжена надежным замком. В этот момент на колокольне зазвонил колокол. Его удары падали ритмично, равномерно, медленные, словно звонили по покойнику, но отчетливые, как азбука Морзе. "Прямо как азбука Морзе…" – подумал Том, стараясь сосредоточить на этом звоне все внимание, чтобы не лишиться чувств.
– Что это такое? – спросил он человека в галифе. – Почему так странно звонит колокол? Да еще в такое время!..
– Это так, ничего, – ответил тот. – Это наш священник. По-моему, сейчас будет служба.
Он ввел Тома в хорошо обставленную комнату, напоминавшую гостиную, в ней было даже кресло и диван. На столе был приготовлен поднос с бутылкой и рюмками.
– Отведай-ка этой наливки, – проговорил человек в галифе и, прежде чем Том успел сказать, что ему сейчас нужно совсем другое, заставил его проглотить порядочную рюмку. – Ну, а теперь, с твоего разрешения, я пойду распоряжусь насчет обеда.
Хозяин ушел, а Том прилег на диван. Невольно он стал мотать головой в такт ударам колокола. "Дон-дан-динь! Дон-дан-динь!" Он чувствовал, что проваливается в глубокую, мягкую бездну дремоты. На полочке буфета, который стоял напротив, чернело пятно. Том стал вглядываться в него, но оно расплывалось, теряло контуры. Чтобы бороться со сном, Том старался рассмотреть его как следует. Вот его края стали четкими, оно приняло свои нормальные размеры. То был какой-то плоский круглый предмет. Тому удалось еще немного приподнять веки, и он, наконец, разглядел, что это круглый черный головной убор с шелковой кисточкой на макушке: феска фашистского главаря, хранимая под стеклянным колпаком на буфете.
Теперь Тому удалось подняться с дивана. И как раз в этот момент издалека донеслось какое-то жужжанье. Он прислушался. Где-то проезжал грузовик, может быть даже не один. Гул нарастал с каждой секундой. Том изо всех сил старался побороть вялость, сковывавшую все его тело. Казалось, этот рокот моторов, от которого сейчас слегка дребезжали стекла, возник в ответ на сигналы с колокольни. Но вот, наконец, колокол замолк.
Том подошел к окну, отодвинул занавеску. Окно выходило на мощеный двор, на котором работал канатчик со своими подмастерьями. Тому не удалось разглядеть их лица, но все они казались людьми немолодыми, суровыми на вид, и у всех топорщились густые усы. В полном молчании они проворно растягивали и скручивали длинный пучок пеньки, свивая из него веревку.
Том повернулся и взялся за ручку двери. Она подалась. Том очутился в небольшой крытой галерее, куда выходили три двери. Две из них оказались запертыми на ключ, третья, низенькая и узкая, вывела его на сложенную из кирпича темную лестницу. Спустившись по ней, Том оказался в просторном пустом хлеву. В яслях – старое сено. Все вокруг забрано железной решеткой. Том не видел, как выбраться отсюда. А гул моторов все нарастал. Как видно, целая колонна грузовиков, поднимая густую пыль, тянулась вверх по извивам дороги, направляясь к деревне. А он был в ловушке.
Вдруг Том услышал тоненький голосок, окликавший его:
– Партизан! Эй, партизан!
Вслед за этим из кучи сена вылезла девочка с косичками. В руке у нее было красное яблоко.
– На, держи, – шепнула она. – Ешь и иди за мной, – и показала ему на дыру в задней стене, за кучей сена.
Они вышли на какое-то заброшенное поле, сплошь заросшее желтыми, похожими на звездочки цветами, и оказались за деревней. Над ними возвышались древние стены полуразрушенного замка. Шум моторов стал отчетливее, как видно, машины подъезжали уже к последнему повороту.
– Меня послали показать тебе дорогу и помочь убежать, – сказала девочка.
– Кто? – уписывая яблоко, спросил Том, хотя уже и так был убежден, что этой девочке можно довериться с закрытыми глазами.
– Да все, все наши. Мы не можем показаться в деревне и прячемся. А то если нас увидят – донесут. У меня тоже два брата в партизанах, – добавила она. – Тарзана знаешь? А Бурю?
– Конечно, – ответил Том, а про себя подумал: "У каждой деревни, даже у самой враждебной, бесчеловечной, – два лица; и обязательно должна наступить такая минута, когда тебе вдруг открывается второе, доброе лицо, которое было всегда, только ты его не видел и даже не надеялся увидеть".
– Видишь эту тропинку между виноградниками? – продолжала между тем девочка. – Спускайся по ней, тебя никто не увидит. Потом перейди мостик, только поскорее, он весь на виду. Потом ты попадешь в лес. Под толстым дубом есть яма, там ты найдешь еду. А сегодня ночью по лесу пройдет девушка, зовут ее Сузанна, она связная. Она тебя отведет к своим. Ну, иди, партизан, иди скорее!
Том начал спускаться по тропинке между виноградниками, почти не чувствуя боли в ноге. За мостиком начинался густой темный лес с такой плотной зеленью, что лучи солнца не могли пробиться сквозь нее. И чем громче становился гул моторов, доносившийся из деревни, тем гуще и темнее казался Тому лес.
"Если я докину огрызок яблока до ручья, значит спасусь", – подумал Том.
Девочка с косичками, все еще стоявшая на брошенном поле, видела, как Том миновал мостик, прячась за низким деревянным парапетом. Потом возле камышей в прозрачную воду ручья упал огрызок яблока, подняв фонтанчик брызг. Девочка хлопнула в ладоши и скрылась.


Ограбление кондитерской.
Перевод А. Короткова


Последним пришел Долговязый. Остальные уже дожидались его на условленном месте, вся шайка – Христосик и Турок. Вокруг стояла такая тишина, что с улицы было слышно, как в домах бьют часы. Два удара – нужно торопиться, чтобы успеть до рассвета.
– Пошли, – сказал Долговязый.
– Куда? – спросили оба его товарища.
Долговязый был не из тех, кто заранее объясняет, какой дом решил взять сегодня.
– Ладно, пошли, – ответил он.
И они молча двинулись по улицам, пустынным, как русла высохших рек. Перед ними, скользя по трамвайным рельсам, бежала луна. Долговязый шел впереди, посматривая по сторонам своими бегающими желтыми глазками и непрерывно шевеля ноздрями, словно все время к чему-то принюхивался.
За ним следовал Христосик, которого прозвали так потому, что у него, как у новорожденного, было маленькое тельце и несоразмерно большая голова с коротко остриженными волосами и черными усиками на смазливой физиономии. Он словно целиком состоял из мускулов, двигался неслышно, мягкой кошачьей походкой, не имел себе равных, если требовалось взобраться куда-нибудь или спрятаться, сжавшись в комочек. Словом, Долговязый знал, что делал, когда брал его с собой.
– Стоящее дельце, а, Долговязый? – спросил Христосик.
– Там видно будет, – буркнул тот, не желая отвечать на вопрос.
Только ему одному известными закоулками он привел товарищей во двор. Христосик и Турок сразу поняли, что предстоит брать подсобку какого-то магазина. Турок немедленно выступил вперед, потому что ему очень не хотелось стоять на стреме. Такая уж его судьба – всегда стоять на стреме, и, хотя он мечтает влезать в дома, шарить по шкафам и набивать себе карманы вместе с остальными, ему приходится стоять на стреме на холодных улицах, рискуя напороться на полицейских, щелкать от стужи зубами и курить, чтобы не расклеиться окончательно. Турок – сицилиец, худой как жердь, с грустным лицом мулата и длинными руками, вылезающими из рукавов. Каждый раз, отправляясь на дело, он неизвестно для чего надевает свой самый лучший костюм, шляпу, галстук и непромокаемый плащ. Когда приходится удирать, он поднимает руками его длинные полы и становится похожим на птицу, которая собирается взлететь.
– Турок – на шухер! – приказал Долговязый и шевельнул ноздрями.
Турок уныло потащился со двора. Он знал, что иначе Долговязый будет все быстрее и быстрее шевелить ноздрями, а потом вытащит револьвер.
– Сюда, – сказал Долговязый и кивнул Христосику на маленькое окошко с картонкой вместо выбитого стекла, расположенное довольно высоко над землей.
– Влезешь и откроешь мне, – продолжал он. – Смотри не зажигай тех ламп, что видны с улицы.
Христосик, как обезьяна, вскарабкался по гладкой стене, бесшумно выдавил картонку и просунул голову внутрь. До сих пор он не чувствовал никакого запаха, но теперь ему в нос ударила волна характерного аромата кондитерской. И жадность отступила перед каким-то волнением, трепетным, словно воспоминание о давней любви.
"Э, да тут, видно, сласти", – подумал он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57


А-П

П-Я