https://wodolei.ru/catalog/dushevie_kabini/Niagara/
Поклянись только, что клад тамплиеров не попадёт в руки Филиппа и нечестивого папы. Де Соньер нехотя поклялся. Его мало интересовал рассказ старика, и в глубине души он не верил ни одному слову собеседника, считая его выжившим из ума. Гораздо больше виконта занимали мысли об отце. Он с нетерпением ждал, когда де Грие и стражники в монашеском одеянии вернутся за старым храмовником.
Между тем Рамон откинулся на тряпьё. Несколько минут он собирался с силами, борясь с наступавшей агонией.
– Я не сказал тебе самого главного, – заговорил он наконец поспешно, – где находится это золото и свитки тамплиеров…
Лицо его озарила улыбка, от которой дрожь ужаса пробежала по спине Жильбера. Ему было страшно остаться наедине с умирающим безумцем. А тот, заметив, что виконт хочет отойти от постели, схватил его руку дикой предсмертной хваткой.
– Дурачьё! Они и не подозревают, что план, который они искали в моём доме, находится у них под самым носом… – у Рамона что-то забулькало в горле, и он невнятно забормотал:
– Монсегюр… Великий магистр… Лангедок… Церковь Марии Магдалины… Ренн-ле-Шато…
Старик рассмеялся таким жутким смехом, что волосы на голове де Соньера встали дыбом. Видимо, этот смех отнял у узника последние силы. Судорога пробежала по его телу, грудь опустилась в последнем выдохе, рука бессильно свесилась к полу. Тамплиер был мёртв…
* * *
Летом 1885 года в глухой лангедокской деревушке Ренн-ле-Шато появился новый житель: кряжистый энергичный здоровяк лет тридцати с небольшим. Тотчас же о столь важном событии узнала вся округа.
Человек этот, Беренжер Соньер, приступил в сонном Ренн-ле-Шато к обязанностям приходского священника. Незадолго до этого соученики по семинарии прочили умному и достаточно ловкому Беренжеру местечко где-нибудь под Парижем или, на худой конец. Марселем. Однако кюре настоял на приходе в маленькой деревеньке в восточных отрогах Пиренеев, в целых сорока километрах от центра лангедокской культуры – города Каркассона.
На пирушке, устроенной молодыми людьми по случаю выхода из постылых стен семинарии, Соньер так объяснил свою добровольную ссылку:
– Хочется отдохнуть от суеты, удалившись в приход скромный и нравственно здоровый. К тому же я коренной лангедокец – родился и вырос в соседней деревне Монтазеле. А Ренн-ле-Шато для меня второй дом и вызывает воспоминания детства. – Возбуждённые вином и казавшейся столь близкой свободой семинаристы вскоре забыли о странном выборе Соньера…
Появившись в Ренн-ле-Шато, новый приходский священник, получая в среднем 150 франков в год – сумму в общем-то весьма незначительную, – вёл неприметную жизнь: как в годы своей юности, охотился в горах, ловил рыбу в окрестных речушках, много читал, совершенствовал свои знания латинского языка, почему-то начал изучать иврит. Прислугой его, горничной и кухаркой стала 18-летняя девушка Мари Денарнанд, превратившаяся впоследствии в верную спутницу жизни.
Частенько Соньер навещал аббата Анри Будэ, кюре соседней деревни Ренн-ле-Бэн, который привил ему страсть к волнующей истории Лангедока. Само название этой местности появилось в начале XIII века и происходило от языка её обитателей: la langue d'oc. Немые свидетели древности Лангедока повсюду окружали Соньера: в нескольких десятках километров от Ренн-ле-Шато возвышается холм Ле Безу, на котором живописно разбросаны руины средневековой крепости, когда-то принадлежавшей тамплиерам, а на другом холме в каких-нибудь полутора километрах высятся полуразвалившиеся стены родового замка Бертрана де Бланшефора, четвёртого великого магистра ордена рыцарей Храма. Ренн-ле-Шато сохранил на себе следы и древнего пути паломников, передвигавшихся в те далёкие времена из Северной Европы через Францию и Лангедок в Сантьяго-де-Компостела – святое место в Испании.
Всё текло по раз и навсегда заведённому обычаю до тех пор, пока Соньер «по наитию свыше» не взялся за реставрацию деревенской церкви, названной ещё в 1059 г. именем Марии Магдалины. Этот полуразрушенный храм стоял на древнем вестготском фундаменте VI в., и сейчас, в конце XIX, был почти в безнадёжном состоянии, грозя погрести под собой кюре и его прихожан.
Получив поддержку своего друга Будэ, Соньер в 1891 г. взял из приходской кассы малую толику деньжат и энергично принялся за ремонт церкви. Кое-как подперев крышу, он сдвинул алтарную плиту, покоившуюся на двух балках. Тут-то кюре и заметил, что одна из балок была слишком уж лёгкой. Оказалось, что она полая внутри. Соньер через небольшое отверстие просунул туда руку и извлёк четыре опечатанных деревянных цилиндра. Забыв обо всём на свете, священник лихорадочно стал срывать запылённые, позеленевшие от времени печати. На свет божий объявились древние пергаменты. Оглянувшись по сторонам и спрятав находку на груди, Соньер быстрыми шагами направился домой.
– Мари, закрой окна и двери, следи, чтобы мне никто не помешал, – приказал он служанке.
Трясущимися от волнения руками кюре развернул один из пергаментов. Долго вглядывался он в латинские буквы непонятного текста, пока не заметил, что некоторые из этих букв выше других. Если читать их подряд, то выходит довольно связное послание:
«A DAGOBERT II ROI ЕТ A SION EST СЕ TRESOR ЕТ IL EST LA MORT»
(«Это сокровище принадлежит королю Дагоберту II и Сиону, и там оно погребено»).
Соньер на следующий же день отправился в Париж и рассказал руководителю семинарии в Сен-Сюльписе аббату Бьелю и его племяннику Эмилю Хоффе о своей находке. Хоффе, хотя ему исполнилось всего 20 лет, был уже хорошо известен в столице как специалист в области лингвистики, тайнописи и палеографии. Парижский свет знал его также как не последнего человека в эзотерических группах, сектах и тайных обществах, близко стоявших к оккультизму. Эзотерический – тайный, скрытый, предназначенный исключительно для посвящённых. Несмотря на своё желание стать католическим священником, Хоффе был вхож во многие мистические и масонские круги, а также в тайный полукатолический-полумасонский (довольно необычное для того времени сочетание) орден для избранных, в который входили известный поэт Стефан Малларме, бельгийский писатель Морис Метерлинк и композитор Клод Дебюсси. Кроме того, будущий кюре хорошо знал знаменитую певицу Эмму Кальве, которая была известна всему Парижу и как «жрица эзотерической субкультуры».
Соньер пробыл в столице три недели. О чём он беседовал с церковными иерархами, навсегда осталось тайной. Известно, однако, что скромный приходский священник из Лангедока повсюду был принят с распростёртыми объятиями.
Время, проведённое в столице, Соньер использовал для посещений Лувра, где заказал репродукции трёх довольно своеобразно подобранных картин: портрета папы Целестина V, который в конце XIII в. недолгое время был «наместником бога на земле»; полотна «Отец и сын» (или «Святой Антоний и святой Иероним в пустыне») фламандского живописца Давида Тенирса, а также «Аркадских пастухов» француза Никола Пуссена.
После возвращения Соньера в Ренн-ле-Шато начались его странности и причуды, свойственные очень богатому человеку. Первым делом он соорудил новую надгробную плиту на могиле маркизы Мари де Бланшефор, жены великого магистра тамплиеров. При этом Соньер приказал выбить надпись на плите, которая на первый взгляд была не чем иным, как абракадаброй. После же внимательного изучения оказалось, что эта надпись – анаграмма содержащегося в одном из найденных пергаментов обращения тамплиеров к Пуссену и Тенирсу (жившим в XVII в.!). Из этого же обращения, в свою очередь, легко выделяются уже известные нам слова о Дагоберте и Сионе.
Соньер начал тратить невесть откуда взявшиеся у него деньги направо и налево: стал заядлым филателистом, нумизматом, построил себе фешенебельную виллу Бетания, в которой так и не жил, соорудил в средневековом стиле башню Магдала, а церковь Марии Магдалины была не только отреставрирована, но и оборудована самым пышным и причудливым образом. Над входом кюре приказал выбить надпись: «TERRIBILIS EST LOCUS ISTE» («Это место ужасное»). А чуть пониже мелкими буквами – вновь анаграмма, расшифровав которую, можно прочитать:
«КАТАРЫ, АЛЬБИГОЙЦЫ, ТАМПЛИЕРЫ – РЫЦАРИ ИСТИННОЙ ЦЕРКВИ».
Что понимал Соньер под истинной церковью, мы можем только догадываться, однако признание в конце XIX в. официальных католических «еретиков» в качестве рыцарей церкви весьма примечательно.
Пройдём вовнутрь деревенского храма, который после реставрации перестал напоминать католическую церковь.
Сразу же за порталом бросается в глаза омерзительная статуя Асмодея, князя демонов, по Талмуду – стража скрытых сокровищ и строителя храма в Иерусалиме. На стенах церкви развешаны пёстро разрисованные доски с изображением крёстного пути. В деталях этих рисунков видны какие-то противоречия, скрытые или откровенные отклонения от общепризнанных в католицизме изображений. Например, нарисован ребёнок в пёстром клетчатом пледе, наблюдающий за погребением Христа, а на заднем фоне – ночное небо и полная луна. Библия же сообщает нам, что бог-сын был внесён в пещеру при дневном свете. Много в храме и странных надписей на иврите, который так усердно изучал Соньер.
Кроме Эммы Кальве деревенского кюре посещали министр культов Франции, а также Иоганн Сальватор фон Габсбург, кузен австрийского императора Франца Иосифа (который, кстати, как потом выяснилось, неизвестно за какие услуги перевёл на счёт Соньера довольно кругленькую сумму) и другие знаменитости тогдашней Европы.
…17 января 1917 г. 65-летний кюре Ренн-ле-Шато слёг от инфаркта, а за пять дней до этого его служанка и сожительница Мари Денарнанд заказала гроб для своего господина, хотя тот был, как и в течение всей своей жизни, бодр, свеж и в полном здравии.
К умиравшему кюре для исповеди и отпущения грехов пригласили священника из соседнего села. Тот, не успев войти, пулей выскочил из комнаты Соньера и с тех пор, по рассказам очевидцев, больше никогда не улыбался и впал в страшную меланхолию. Итак, католический священник Соньер отказался от соборования и умер без исповеди и причастия 22 января. Чествование мёртвого Соньера происходило отнюдь не по католическим обычаям. Через день его труп, облачённый в украшенную пурпурными кистями мантию, был посажен в кресло и помещён на террасе замка Магдала. Проститься с покойным прибыли сливки парижского общества…
После его смерти Мари вела безбедную жизнь на вилле Бетаниа, тратя оставленные Соньером миллионы на благотворительные дела.
Но в 1946 г. правительство Шарля де Голля осуществило денежную реформу и провело расследование с целью выявления скрывающихся от уплаты налогов, коллаборационистов и лиц, нажившихся на войне: при обмене старых франков на новые все должны были представить доказательства честного получения доходов. Мари же не стала менять деньги, тем самым обрекая себя на бедность. Очевидцы оставили записи, что видели её в саду сжигающей пачки банкнот…
Такова в общих чертах история, ставшая в 1960-х гг. достоянием общественности сначала Франции, а затем и всей Западной Европы. Источника же внезапного богатства Соньера никто не назвал. Равно как и того, почему католический священник неожиданно связался с оккультистами, тайными организациями и группами, считающими себя наследниками катаров и тамплиеров.
Может быть, он просто нашёл клад? Но какое отношение имеют эти сокровища к деревушке, уютно притулившейся у Пиренейских гор? Хотя некоторые письменные свидетельства содержат глухие намёки, что в Лангедоке и, в частности, в районе Каркассона и Ренн-ле-Шато могут быть зарыты не только катарские клады, но и сокровища и документы тамплиерского рыцарства. Помните слова умирающего Рамона?
* * *
Обитавшие в этих местах в первом тысячелетии до нашей эры кельты считали область вокруг Редаэ (так в те времена называлось Ренн-ле-Шато) священной. В эпоху Римской империи это была процветающая местность, известная своими целебными источниками, которую римляне признавали священной.
В летописях можно встретить и упоминание о том, что эта маленькая горная деревня была в VI в. городом с 30-тысячным населением и какое-то время даже столицей вестготов.
Ещё в течение 500 лет город оставался резиденцией графов Разе. К началу XIII в. с севера в Лангедок вторглись крестоносцы, чтобы уничтожить катарскую ересь и захватить богатые земли. В ходе старейших альбигойских войн Ренн-ле-Шато часто переходил из рук в руки. В середине XIV в. в этих местах свирепствовала чума, унёсшая много жизней, а вскоре после этого на Ренн-ле-Шато напали банды каталонских разбойников и разрушили его.
Во многие упомянутые исторические события вплетаются и рассказы о несметных сокровищах и каких-то таинственных документах тамплиеров, дающих их обладателю огромную власть.
С V по VIII в. Франкским государством правила первая королевская династия Меровингов, легендарным родоначальником которой был Меровей (отсюда и название). Среди этих монархов был и Дагоберт II, один из так называемых «ленивых королей», поскольку власть при них фактически находилась в руках майордомов. Майордом – высшее должностное лицо в государстве. При правлении Дагоберта II Ренн-ле-Шато служил вестгготским бастионом, а сам король был женат на готской принцессе.
Можно предположить, что король Меровинг однажды зарыл в этом районе добытые в войнах сокровища. Если Соньер нашёл клад и документы, то тогда в определённой мере понятно и возникновение имени Дагоберта II в письме на пергаменте.
Итак – катары, тамплиеры, Дагоберт II. И сокровища вестготов, награбленные ими во время европейских походов. Добыча же эта, как нам представляется, состояла не в одних только материальных ценностях. Видимо, было в находке Соньера и нечто имеющее большое значение для религиозных традиций Запада. Сюда, по всей вероятности, относятся и легендарные сокровища из храма Иерусалима, так как в пергаменте ссылки на Сион более отчётливы, нежели на тамплиеров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
Между тем Рамон откинулся на тряпьё. Несколько минут он собирался с силами, борясь с наступавшей агонией.
– Я не сказал тебе самого главного, – заговорил он наконец поспешно, – где находится это золото и свитки тамплиеров…
Лицо его озарила улыбка, от которой дрожь ужаса пробежала по спине Жильбера. Ему было страшно остаться наедине с умирающим безумцем. А тот, заметив, что виконт хочет отойти от постели, схватил его руку дикой предсмертной хваткой.
– Дурачьё! Они и не подозревают, что план, который они искали в моём доме, находится у них под самым носом… – у Рамона что-то забулькало в горле, и он невнятно забормотал:
– Монсегюр… Великий магистр… Лангедок… Церковь Марии Магдалины… Ренн-ле-Шато…
Старик рассмеялся таким жутким смехом, что волосы на голове де Соньера встали дыбом. Видимо, этот смех отнял у узника последние силы. Судорога пробежала по его телу, грудь опустилась в последнем выдохе, рука бессильно свесилась к полу. Тамплиер был мёртв…
* * *
Летом 1885 года в глухой лангедокской деревушке Ренн-ле-Шато появился новый житель: кряжистый энергичный здоровяк лет тридцати с небольшим. Тотчас же о столь важном событии узнала вся округа.
Человек этот, Беренжер Соньер, приступил в сонном Ренн-ле-Шато к обязанностям приходского священника. Незадолго до этого соученики по семинарии прочили умному и достаточно ловкому Беренжеру местечко где-нибудь под Парижем или, на худой конец. Марселем. Однако кюре настоял на приходе в маленькой деревеньке в восточных отрогах Пиренеев, в целых сорока километрах от центра лангедокской культуры – города Каркассона.
На пирушке, устроенной молодыми людьми по случаю выхода из постылых стен семинарии, Соньер так объяснил свою добровольную ссылку:
– Хочется отдохнуть от суеты, удалившись в приход скромный и нравственно здоровый. К тому же я коренной лангедокец – родился и вырос в соседней деревне Монтазеле. А Ренн-ле-Шато для меня второй дом и вызывает воспоминания детства. – Возбуждённые вином и казавшейся столь близкой свободой семинаристы вскоре забыли о странном выборе Соньера…
Появившись в Ренн-ле-Шато, новый приходский священник, получая в среднем 150 франков в год – сумму в общем-то весьма незначительную, – вёл неприметную жизнь: как в годы своей юности, охотился в горах, ловил рыбу в окрестных речушках, много читал, совершенствовал свои знания латинского языка, почему-то начал изучать иврит. Прислугой его, горничной и кухаркой стала 18-летняя девушка Мари Денарнанд, превратившаяся впоследствии в верную спутницу жизни.
Частенько Соньер навещал аббата Анри Будэ, кюре соседней деревни Ренн-ле-Бэн, который привил ему страсть к волнующей истории Лангедока. Само название этой местности появилось в начале XIII века и происходило от языка её обитателей: la langue d'oc. Немые свидетели древности Лангедока повсюду окружали Соньера: в нескольких десятках километров от Ренн-ле-Шато возвышается холм Ле Безу, на котором живописно разбросаны руины средневековой крепости, когда-то принадлежавшей тамплиерам, а на другом холме в каких-нибудь полутора километрах высятся полуразвалившиеся стены родового замка Бертрана де Бланшефора, четвёртого великого магистра ордена рыцарей Храма. Ренн-ле-Шато сохранил на себе следы и древнего пути паломников, передвигавшихся в те далёкие времена из Северной Европы через Францию и Лангедок в Сантьяго-де-Компостела – святое место в Испании.
Всё текло по раз и навсегда заведённому обычаю до тех пор, пока Соньер «по наитию свыше» не взялся за реставрацию деревенской церкви, названной ещё в 1059 г. именем Марии Магдалины. Этот полуразрушенный храм стоял на древнем вестготском фундаменте VI в., и сейчас, в конце XIX, был почти в безнадёжном состоянии, грозя погрести под собой кюре и его прихожан.
Получив поддержку своего друга Будэ, Соньер в 1891 г. взял из приходской кассы малую толику деньжат и энергично принялся за ремонт церкви. Кое-как подперев крышу, он сдвинул алтарную плиту, покоившуюся на двух балках. Тут-то кюре и заметил, что одна из балок была слишком уж лёгкой. Оказалось, что она полая внутри. Соньер через небольшое отверстие просунул туда руку и извлёк четыре опечатанных деревянных цилиндра. Забыв обо всём на свете, священник лихорадочно стал срывать запылённые, позеленевшие от времени печати. На свет божий объявились древние пергаменты. Оглянувшись по сторонам и спрятав находку на груди, Соньер быстрыми шагами направился домой.
– Мари, закрой окна и двери, следи, чтобы мне никто не помешал, – приказал он служанке.
Трясущимися от волнения руками кюре развернул один из пергаментов. Долго вглядывался он в латинские буквы непонятного текста, пока не заметил, что некоторые из этих букв выше других. Если читать их подряд, то выходит довольно связное послание:
«A DAGOBERT II ROI ЕТ A SION EST СЕ TRESOR ЕТ IL EST LA MORT»
(«Это сокровище принадлежит королю Дагоберту II и Сиону, и там оно погребено»).
Соньер на следующий же день отправился в Париж и рассказал руководителю семинарии в Сен-Сюльписе аббату Бьелю и его племяннику Эмилю Хоффе о своей находке. Хоффе, хотя ему исполнилось всего 20 лет, был уже хорошо известен в столице как специалист в области лингвистики, тайнописи и палеографии. Парижский свет знал его также как не последнего человека в эзотерических группах, сектах и тайных обществах, близко стоявших к оккультизму. Эзотерический – тайный, скрытый, предназначенный исключительно для посвящённых. Несмотря на своё желание стать католическим священником, Хоффе был вхож во многие мистические и масонские круги, а также в тайный полукатолический-полумасонский (довольно необычное для того времени сочетание) орден для избранных, в который входили известный поэт Стефан Малларме, бельгийский писатель Морис Метерлинк и композитор Клод Дебюсси. Кроме того, будущий кюре хорошо знал знаменитую певицу Эмму Кальве, которая была известна всему Парижу и как «жрица эзотерической субкультуры».
Соньер пробыл в столице три недели. О чём он беседовал с церковными иерархами, навсегда осталось тайной. Известно, однако, что скромный приходский священник из Лангедока повсюду был принят с распростёртыми объятиями.
Время, проведённое в столице, Соньер использовал для посещений Лувра, где заказал репродукции трёх довольно своеобразно подобранных картин: портрета папы Целестина V, который в конце XIII в. недолгое время был «наместником бога на земле»; полотна «Отец и сын» (или «Святой Антоний и святой Иероним в пустыне») фламандского живописца Давида Тенирса, а также «Аркадских пастухов» француза Никола Пуссена.
После возвращения Соньера в Ренн-ле-Шато начались его странности и причуды, свойственные очень богатому человеку. Первым делом он соорудил новую надгробную плиту на могиле маркизы Мари де Бланшефор, жены великого магистра тамплиеров. При этом Соньер приказал выбить надпись на плите, которая на первый взгляд была не чем иным, как абракадаброй. После же внимательного изучения оказалось, что эта надпись – анаграмма содержащегося в одном из найденных пергаментов обращения тамплиеров к Пуссену и Тенирсу (жившим в XVII в.!). Из этого же обращения, в свою очередь, легко выделяются уже известные нам слова о Дагоберте и Сионе.
Соньер начал тратить невесть откуда взявшиеся у него деньги направо и налево: стал заядлым филателистом, нумизматом, построил себе фешенебельную виллу Бетания, в которой так и не жил, соорудил в средневековом стиле башню Магдала, а церковь Марии Магдалины была не только отреставрирована, но и оборудована самым пышным и причудливым образом. Над входом кюре приказал выбить надпись: «TERRIBILIS EST LOCUS ISTE» («Это место ужасное»). А чуть пониже мелкими буквами – вновь анаграмма, расшифровав которую, можно прочитать:
«КАТАРЫ, АЛЬБИГОЙЦЫ, ТАМПЛИЕРЫ – РЫЦАРИ ИСТИННОЙ ЦЕРКВИ».
Что понимал Соньер под истинной церковью, мы можем только догадываться, однако признание в конце XIX в. официальных католических «еретиков» в качестве рыцарей церкви весьма примечательно.
Пройдём вовнутрь деревенского храма, который после реставрации перестал напоминать католическую церковь.
Сразу же за порталом бросается в глаза омерзительная статуя Асмодея, князя демонов, по Талмуду – стража скрытых сокровищ и строителя храма в Иерусалиме. На стенах церкви развешаны пёстро разрисованные доски с изображением крёстного пути. В деталях этих рисунков видны какие-то противоречия, скрытые или откровенные отклонения от общепризнанных в католицизме изображений. Например, нарисован ребёнок в пёстром клетчатом пледе, наблюдающий за погребением Христа, а на заднем фоне – ночное небо и полная луна. Библия же сообщает нам, что бог-сын был внесён в пещеру при дневном свете. Много в храме и странных надписей на иврите, который так усердно изучал Соньер.
Кроме Эммы Кальве деревенского кюре посещали министр культов Франции, а также Иоганн Сальватор фон Габсбург, кузен австрийского императора Франца Иосифа (который, кстати, как потом выяснилось, неизвестно за какие услуги перевёл на счёт Соньера довольно кругленькую сумму) и другие знаменитости тогдашней Европы.
…17 января 1917 г. 65-летний кюре Ренн-ле-Шато слёг от инфаркта, а за пять дней до этого его служанка и сожительница Мари Денарнанд заказала гроб для своего господина, хотя тот был, как и в течение всей своей жизни, бодр, свеж и в полном здравии.
К умиравшему кюре для исповеди и отпущения грехов пригласили священника из соседнего села. Тот, не успев войти, пулей выскочил из комнаты Соньера и с тех пор, по рассказам очевидцев, больше никогда не улыбался и впал в страшную меланхолию. Итак, католический священник Соньер отказался от соборования и умер без исповеди и причастия 22 января. Чествование мёртвого Соньера происходило отнюдь не по католическим обычаям. Через день его труп, облачённый в украшенную пурпурными кистями мантию, был посажен в кресло и помещён на террасе замка Магдала. Проститься с покойным прибыли сливки парижского общества…
После его смерти Мари вела безбедную жизнь на вилле Бетаниа, тратя оставленные Соньером миллионы на благотворительные дела.
Но в 1946 г. правительство Шарля де Голля осуществило денежную реформу и провело расследование с целью выявления скрывающихся от уплаты налогов, коллаборационистов и лиц, нажившихся на войне: при обмене старых франков на новые все должны были представить доказательства честного получения доходов. Мари же не стала менять деньги, тем самым обрекая себя на бедность. Очевидцы оставили записи, что видели её в саду сжигающей пачки банкнот…
Такова в общих чертах история, ставшая в 1960-х гг. достоянием общественности сначала Франции, а затем и всей Западной Европы. Источника же внезапного богатства Соньера никто не назвал. Равно как и того, почему католический священник неожиданно связался с оккультистами, тайными организациями и группами, считающими себя наследниками катаров и тамплиеров.
Может быть, он просто нашёл клад? Но какое отношение имеют эти сокровища к деревушке, уютно притулившейся у Пиренейских гор? Хотя некоторые письменные свидетельства содержат глухие намёки, что в Лангедоке и, в частности, в районе Каркассона и Ренн-ле-Шато могут быть зарыты не только катарские клады, но и сокровища и документы тамплиерского рыцарства. Помните слова умирающего Рамона?
* * *
Обитавшие в этих местах в первом тысячелетии до нашей эры кельты считали область вокруг Редаэ (так в те времена называлось Ренн-ле-Шато) священной. В эпоху Римской империи это была процветающая местность, известная своими целебными источниками, которую римляне признавали священной.
В летописях можно встретить и упоминание о том, что эта маленькая горная деревня была в VI в. городом с 30-тысячным населением и какое-то время даже столицей вестготов.
Ещё в течение 500 лет город оставался резиденцией графов Разе. К началу XIII в. с севера в Лангедок вторглись крестоносцы, чтобы уничтожить катарскую ересь и захватить богатые земли. В ходе старейших альбигойских войн Ренн-ле-Шато часто переходил из рук в руки. В середине XIV в. в этих местах свирепствовала чума, унёсшая много жизней, а вскоре после этого на Ренн-ле-Шато напали банды каталонских разбойников и разрушили его.
Во многие упомянутые исторические события вплетаются и рассказы о несметных сокровищах и каких-то таинственных документах тамплиеров, дающих их обладателю огромную власть.
С V по VIII в. Франкским государством правила первая королевская династия Меровингов, легендарным родоначальником которой был Меровей (отсюда и название). Среди этих монархов был и Дагоберт II, один из так называемых «ленивых королей», поскольку власть при них фактически находилась в руках майордомов. Майордом – высшее должностное лицо в государстве. При правлении Дагоберта II Ренн-ле-Шато служил вестгготским бастионом, а сам король был женат на готской принцессе.
Можно предположить, что король Меровинг однажды зарыл в этом районе добытые в войнах сокровища. Если Соньер нашёл клад и документы, то тогда в определённой мере понятно и возникновение имени Дагоберта II в письме на пергаменте.
Итак – катары, тамплиеры, Дагоберт II. И сокровища вестготов, награбленные ими во время европейских походов. Добыча же эта, как нам представляется, состояла не в одних только материальных ценностях. Видимо, было в находке Соньера и нечто имеющее большое значение для религиозных традиций Запада. Сюда, по всей вероятности, относятся и легендарные сокровища из храма Иерусалима, так как в пергаменте ссылки на Сион более отчётливы, нежели на тамплиеров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35