Последним в квартиру вошел огромный Рома с подушкой, весь в золоте, в джинсах, в кроссовках, в кожаной куртке и с прилипшим перышком на красной от сна щеке. Он заглянул туда, сюда и исчез в ванной комнате, где по непонятной причине никто не находился.
Только что это была пустая, голодная квартира — а теперь всюду лежали на полу люди, поверх своих матрасов и под своими собственными перинами. Над подушками торчали носы стариков, дети бегали прямо по телам лежащих, из кухни доносился легкий бытовой крик, какой бывает, когда сразу несколько хозяек очень спешат приготовить свой обед. Там звенела посуда, кастрюли, там лилась вода.
— Хочешь кушать? — спросила бедного живописца толстая бабушка, закутанная во многие шали.
— Спасибо, нет, — ответил художник и вернулся в ту комнату, где обычно рисовал. Вокруг его картины толпились дети. Кто-то находчиво открутил тюбики с краской, и результат этого был ужасен: дети стали похожи на маляров, особенно их лица, не говоря о руках, ногах, штанах и волосах.
При виде хозяина дети отскочили от картины, которая вся оказалась густо замазана красным, как кровью.
Непоправимо испорчен был драгоценный портрет семьи.
Художник вздохнул и машинально начал писать поверх предыдущей картины. На алом фоне полотна появилось множество глаз — живых, любопытных, горящих детских и прижмуренных стариковских, огромных девичьих и хитроватых женских очей, затем художник нарисовал узлы, перины, красные цветастые юбки и черно-алые шали, окна с нагромождением кастрюль и банок, изобразил медный самовар, уже горячий, стоящий на полу на белой скатерти, и множество красных чашек вокруг него, а также груду золотых баранок, тарелку с малиновой карамелью, банку соленых огурцов, груду нарезанного черного хлеба и заварочный чайник, алый с золотом, литра на три.
На одном полотне разместилась вся бесхитростная, бедная кочевая жизнь — все было на виду, но еще столько же оставалось внутри.
— А меня, а меня! — вопили дети, и художник щедро рисовал каждого, и население квартиры всем кагалом толпилось вокруг.
Он так увлекся, что не замечал времени.
Когда картина была уже почти закончена, художник услышал за спиной, в отдалении, испуганный плач. Обернувшись, он увидел, что комната, в которой он рисовал, опустела, а в дальнем углу, под стеной, сидит маленькая девочка с младенцем на руках и рыдает. Живописец понял, что она обижена, и тут же нашел место и для этой малышки. Он нарисовал ее юбки, бусы, слезы, черные слипшиеся кудри, худые ручки, которыми она прижимала к животу мирно спящего крошечного младенца — и его розовые щеки, черные густые ресницы, темный пух на кукольно-маленькой голове.
Когда художник перенес эту пару на полотно, в квартире воцарилась гулкая тишина.
Теперь, вытерев кисти, художник огляделся вокруг. Было пусто. Девочка с ребенком исчезла.
Только в углу еще лежал узел, из которого блестела кружевная крышечка самовара.
Художник, превозмогая себя, нарисовал внизу, в углу, и этот самовар в пестром платке.
Теперь можно было спокойно вздохнуть.
Художник прошелся по комнатам и вдруг обнаружил, что этого последнего платка с самоваром нет на месте.
Видимо, люди умчались и унесли с собой все. Испугались, что ли, что их рисуют?
Художник сходил проверил, закрыли ли за собой дверь его гости, и для верности еще задвинул внутренний засов.
Квартира была совершенно пуста, валялся только мелкий житейский мусор, да еще из ванной несся знакомый храп со свистом и стонами.
Художник открыл дверцу, увидел там могучего Рому, который спал в ванне на груде перин в полном обмундировании животом вверх.
— Слона-то я и не приметил! — воскликнул художник и помчался писать Рому.
Рома уместился у него на полотне поверх груды узлов над роялем.
Работа шла на удивление легко, десяток мазков — и спящий вождь своего племени предстал во всей своей красе, как бы паря над народом.
Закончив картину, художник заглянул в ванную проверить, все ли получилось.
Высокое ложе Ромы опустело.
Проверив засов на двери, наш живописец убедился, что никто не выходил из квартиры.
На окнах были все те же решетки.
Художник сел на пол и по-настоящему испугался. Кочевой народ ушел в его картину?
Тогда где те, другие, — тетка с батоном на углу Сивцева Вражка, колченогая бабушка в оранжевом халате у дверей булочной? Где семья с пятью собаками и котом? Там, где бродячее племя?
Художник давно подозревал, что те, кого он рисует, как-то растворяются, плошают, выцветают, что ли, после того как картина бывает закончена. Розы вянут, люди бледнеют, небо линяет, оно уже явно не то сияющее небо, которое горело над улицей два часа назад.
И автор тайно гордился, что только на его картинах сохраняется свет, и этот свет всегда можно увидеть, ощутить снова... И семейство с собаками он рисовал, чтобы оставить его жить вечно, и переулочек с булочной, и своих кочевников.
А завтра будет новый день, так он считал раньше, новое солнце и другие обстоятельства, у Бога всего много. Все вернется, не вернется только то, что уже было однажды написано на холсте, всего и забот.
Но теперь, после исчезновения самовара и Ромы, сами собой возникали ужасные мысли и подозрения.
Этот холст и краски — не дар ли страшного Старого Товарища?
Иногда самые безобидные вещи убивают, если ими орудуют злодеи.
Что уж говорить о таком сложном деле как рисование, с помощью которого живописец может остановить мгновенье и сделать бессмертным любого человека! А сам может погибнуть как собака под забором, в позоре, нищете и безумии! Спросите историков — они много знают подобных случаев.
В ужасе смотрел художник на свою картину, и с картины смотрело на него семейство, которое он, может быть, убил.
Печальные черные глаза как будто просили его о чем-то.
Мигом собрав краски в мольберт и прихватив картину, художник помчался как ветер на улицу и дальше, дальше, к знакомому переулку, к булочной...
Он не нашел этого места.
Шел какой-то вселенский ремонт, вместо мостовой зияла как бы преисподняя, везде громоздились механизмы, заборы, кучи земли.
Стоя над этой свежей могилой, в которую ушел его любимый переулок, художник дрожал: он понял, что такое был подарок Старого Товарища. Ничто, нарисованное на холсте, больше не вернется. Все. Миру приходит конец. Сколько еще таких холстов и мольбертов рассует по магазинам Старый Товарищ, сколько художников по дешевке купит эти орудия смерти...
Значит, нельзя выбрасывать холст и краски.
И художник потащился со своим смертоносным грузом вдаль по городу. Он хотел найти то место, где ему всучили эти опасные дары.
Он шел и шел, то и дело ему преграждали путь свежие развалины, среди которых хлопотали огромные, как звероподобные ящеры, механизмы.
Он хотел встретить Извосю и договориться с этим Старым Товарищем, чтобы тот взял обратно свое «оборудование» в чистом виде, а то, что было нарисовано на холстах, вернул бы в жизнь.
Художник собирался предложить жадному Извосе свою квартиру — все равно нечем платить адвокату.
Или пусть берет тогда жизнь, зачем жить, если хроменькая девушка Вера погибла вместе со своей семьей?
Наконец художнику Игорю показалось, что он добрался до проклятого места — зрительная память у него была прекрасной. Вот здесь кончалась улица, здесь стоял дом и забор...
Но теперь тут возвышался настоящий дворец — с башней этажей в пять, с балконами, красной черепичной крышей и глухим забором вокруг, снабженным колючей проволокой.
Художник попытался позвонить в железную дверку, вмурованную в стену, но ему ответили только собаки. Сколько раз он нажимал кнопку, столько раз ужасно взлаивали псы, как будто их пытали током.
Дом хранил молчание, все было неподвижно.
Машинально, по своей всегдашней привычке, художник Игорь снял с плеча мольберт, установил его, раскрыл, выдавил краску из тюбиков, налил скипидара в чашечку, поставил проклятый холст и начал писать поверх прежней картины.
Он быстро набросал контуры дома с забором, положил холодные голубые тени, горячие пятна света, наметил редкую зелень, цветные пятнышки занавесок на окнах, он не забыл ничего, только не стал писать ворону, которая недвижно сидела на краю крыши. Он боялся убить эту ни в чем не повинную птицу.
В одном окне вдруг дернулись занавески и мелькнуло бледное пятнышко лица с открытым ртом — художник тут же поставил белесую точку с черной запятой внизу — лицо исчезло.
В другом окне блеснуло что-то темное — художник и тут мазнул кисточкой. Черный блеск исчез. Похоже, это был пистолет.
Дальше необходимо было писать замок тщательно, прорисовывая все детали, начиная с нижнего ряда окон.
Замок начал растворяться. Башня уже просвечивала, крыша обнажила белые стропила, ворона в ужасе снялась и стала кружить над тающим, как сахар в чае, дворцом...
Тщательно нарисовав забор, который тут же исчез, художник увидел какой-то халат, который держал в руках поводки, готовясь спустить бешено лающих псов...
Делом двух секунд было наметить собак.
Не сделав и шага, они все мирно уместились на картине в своих угрожающих позах.
Художник, разумеется, не писал ни неба, ни леса на горизонте, ни домов по соседству, не говоря уже о маленьком стаде коз и старушке на пеньке.
— Ты! — воскликнул из пустого пространства кто-то без головы, но в бархатном халате и золотых туфлях. Голос шел оттуда, где над плечами вместо головы можно было рассмотреть дальний кустик распустившейся сирени.
— Игорь, друг, давай договоримся! — продолжал голос.
— Подожди ты, — сказал художник, дописывая эту безголовую фигуру, так что вскоре находившийся во дворе куст сирени проявился без помех в полный рост и засиял своими свежими, темными листьями и яркими, как на цыганской шали, кистями. Сирень художник рисовать не стал.
На картине стоял дворец, в одном из окон которого виднелась маленькая, как запятая, кричащая голова. Тело этой головы возвышалось на переднем плане в роскошном халате и золотых тапочках.
Голос из пространства возопил:
— Ну и чего ты добился? Я без фигуры не могу тебе помочь. Я могу только тебя уничтожить, но вот вернуть к жизни твоих друзей я уже буду не в силах. Сотри меня с картины, тогда я сделаю все.
— Давай уничтожай меня, я согласен.
— Ты что, я же твой старый товарищ! — закричал невидимый Извося.
— Хорошо, если ты всех выпустишь на волю, тогда я выпущу и тебя. И чтобы они были здесь сейчас же.
— Это конкретный разговор, — сказал Голос — Я знаю, ты честный мужик. Ты всегда без единого слова отдавал мне деньги. Теперь я тебе заплачу. Скажи так: чао, чао, бамбино! И первыми оживут последние, остальных найдешь где оставил, клянусь честью!
— Чао, чао, бамбино! — сказал быстро художник.
Тут же картина опустела, возник белый холст, а замок стал на свое место, затем возникла веселая и чумазая орда во главе с Ромой, и все эти поселенцы мигом преодолели бетонный забор и вместе со своими самоварами, перинами и детьми оказались внутри замка. Их лица замелькали в окнах, затем на крыше, и возникший из воздуха хозяин в бархатном халате с криком «убью стерв» кинулся в калитку спускать воскресших собак — однако художник быстро написал его на холсте, и его, и псов, все по памяти, а память у Игоря была фотографически точная.
В окнах дворца уже вывешены были на просушку простыни и подушки, из трубы валил дым, дети вопили во дворе, трещала ломаемая сирень, все шло как полагается в таборе.
Голос из воздуха печально сказал:
— Ну скажи еще раз чао, бамбино! Ну скажи! А то так и буду все время звучать у тебя в ушах!
— Звучи, я заткну их, — ответил художник и пустился бегом домой, а оборудование для рисования перебросил через забор, и слышно было, как тут же радостно заорали дети, прыгая по фанерному ящику, и как затрещал раздираемый в клочья холст.
Через полчаса ходу он нашел на тротуаре у своего дома недвижно сидящую на чемоданах знакомую семью — кот и собаки все еще ели из мисок, а взрослые все еще кого-то ждали.
Художник спрятался в подъезде и видел, как девушка встала, позвонила по телефону-автомату, коротко поговорила и вернулась к родителям. Лицо у нее было удивленное.
— Адик сказал, — произнесла она громко, — что если я подарю ему квартиру какого-то Игоря, то он, так и быть, на мне женится. Даже не поздоровался, сразу объявил. Сделал заявление: женюсь за квартиру. Печать и подпись: твой Адонис, твоя мечта.
Родители тихо засмеялись.
Девушка, подумав, тоже.
Художник вышел из подъезда и сказал:
— Ваша квартира свободна, вот ключ.
И взял в обе руки по пачке книг.
И семья вдруг похватала чемоданы, Вера собрала с асфальта миски, подтянула к себе собачью свору, и все пошли к лифту.
Дальше, можно уже сказать, все пошло прекрасно, художник в будущем женился на своей прекрасной Вере, но заранее предупредил ее, что он пишет только абстрактные картины, без людей и домов, а этим много не заработаешь. И еще одно: время от времени он слышит укоризненный голос, идущий ниоткуда, и тогда приходится затыкать уши. Такая маленькая странность.
Вера же ответила на это, что ты у меня глупенький и всегда был глупенький.
Маленькая волшебница
Кукольный роман
Так получилось, что Барби осталась одна.
Ее маленькая хозяйка выросла и уехала, игрушки, сложенные в ящик, перекочевали в чулан, потом в квартире появились новые жильцы и вынесли ящик на помойку.
И никто не знал, что Барби, лежащая на дне ящика, волшебная.
Тут-то и появился старик, который ходил по помойкам в поисках старых вещей.
Старик когда-то был столяр и мебельщик, потом заболел, почти ослеп и все делал теперь только на ощупь.
Он распознал крепкий большой ящик на помойке, полный старых книг, сразу оттащил его к себе домой, книжки отложил в сторону, обнаружил игрушки, все аккуратно рассортировал, перетер мокрой тряпкой, рассмотрел через толстую лупу, поднося каждую вещицу прямо к глазам.
Он понял, что ему привалила неслыханная удача!
Часть игрушек вполне можно было починить, приделать куклам как следует руки и головы;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32