— Придется вызывать Светиного мужа и ее брата.
— А вы-то сами здесь никто, — сказал человек. — И не прописаны. Это не ваша квартира. А последнее слово за той, которая еще жива.
— Да не пропишет она вас. Она прописывает как раз нас, своих внучек, правнучек. Мужчина сказал:
— Вы несовершеннолетние. И это незаконно.
— А сейчас уходите, — сказала Рита, — уходите.
— Нет, — ответил мужчина. И лег, лег прямо на Лизин диванчик. Потом подумал и снял туфли. Потом повернулся лицом к стене и заснул, как засыпают давно не спавшие люди. Сестры сели в другой комнате.
— Сумасшедший и аферист, — сказала Лиза.
— Лиза, сколько раз тебе говорила, не открывай дверь. И мама тебя просила, и я. Все из-за твоего глупого поступка.
— Я же маленькая, — возразила Лиза и заплакала горько-горько.
В соседней комнате храпели.
— Слушай, — сказала Лиза, — а давай найдем ту мазь и помажем ему рот.
— Ага, — ответила на это Рита. — И потом возись с малолетним хулиганом.
— А мы ему побольше помажем.
— Да эти в любом возрасте такие. Помнишь нашего соседика на Божедомке, в детстве? Ему было пять лет, и он нас бил ногами.
— А мы его сдадим в детский сад, отведем на улицу, а сами раз и в троллейбус.
— Жалко, — сказала Рита.
— Жалко тебе? Он ведь нас выгонит.
— Нет, это не дело, — подумав, сказала Рита.
— А убить его?
— Нет, убить мы не сможем.
— А нож к горлу?
— Дура ты, Лизка.
— Я его убью! — воскликнула Лиза.
— Да кто тебе разрешит? Убивать нельзя.
— Он агрессор.
— Он агрессор, да. Но ты видишь, ему негде жить, негде спать. Видишь?!
— Ты всегда всех жалеешь, кроме меня. Ты можешь себе представить, если мы уйдем, он сюда нас больше не пустит? — сказала Лиза. — Вставит новый замок. А если мы его сейчас как-то выгоним, он взломает дверь в наше отсутствие.
— Слушай, давай я оденусь бабушкой, а ты меня как будто приведешь, сказала Рита.
— А как?
— Сейчас.
Рита лихорадочно стала одеваться во все старушечье. На руки надела перчатку и варежку. На нос очки. Лицо она натерла разведенной мукой, так что мука на лице засохла полосками и складками. А сверху нарисовала карандашом морщины. Пока они возились, в соседней комнате храп захлебнулся и голос афериста сказал: «А? Что? Не понял». Рита взяла в руки свою клюку. И они с Лизой пошли в прихожую. Стукнули там дверью, и Лиза сказала тихо, но внятно:
— Бабушка, мы тебя вызвали, потому что какой-то человек хочет у тебя здесь поселиться.
— Какие глупости! — хрипло, басом закричала Рита и замахала клюкой. — Где он?
Лиза подвела ее к диванчику, на котором лежал еще не проснувшийся хорошенько мужчина в расстегнутом пиджаке.
— Бабусь, — хрипло сказал он и откашлялся.
Рита палкой быстро стукнула его по голове и закричала:
— Милиция, милиция! Подозрительный элемент из тюрьмы.
Схватившись за голову, мужчина сел на диван, а Рита слегка стукнула его еще раз палкой по голове.
— Беги, Лиза, открывай дверь на лестницу. Пусть соседи вызывают милицию.
Лиза, как ветер, помчалась и стала стучать в собственную дверь. Мужчина задумчиво встал, зевнул, взял в руки туфли и в одних носках выбежал на лестницу, мимо Лизы. Сказал: «простите» — и как был, в носках, без лифта, быстро ссыпался вниз по лестнице.
Лиза с торжеством захлопнула дверь. Сестры кинулись обниматься. Потом Рита сказала:
— Нам нужна мама.
— Или бабушка, — откликнулась Лиза.
— Генриховна! — воскликнули обе.
Сестры быстро собрались — был уже белый день — и тронулись в путь. Они решили предложить Генриховне пожить у них. Тем более что у нее была швейная машина.
Они постучали в дверь Генриховны и не получили никакого ответа. Они долго стояли под дверью, барабаня кулаками и пятками, пока снизу не поднялась женщина с очень злым лицом.
— Вы что тут колотите, отравы?
— Извините ради Бога, — ясным голоском сказала Рита. — Мы пришли навещать больную, а что-то случилось.
— Что стучать, как психи? — успокаиваясь, сказала соседка. Она поднялась и позвонила в дверь рядом. Тут же открылась на цепочку дверь. В щели был чье-то большое сморщенное ухо.
— Дядя Сеня, — сказала женщина, — а чего с этой, из десятой?
— А че?
— Не открывает она. Милицию вызвать?
— Не знаю, — отвечал дядя Сеня, гремя цепочкой и открывая дверь пошире. Он предстал во всей своей красе: в голубой майке, в шапке-ушанке ушами вверх, тесемками вниз, в голубых кальсонах и бритый, но недели две назад.
— Ты чего? — спросила соседка.
— Болею, — отвечал дядя Сеня.
— Во, лучше с соседями жить, чем так, одной... Раз — и все.
— А соседи сдадут в богадельню, — отвечал дядя Сеня, весь в пуху, видно, спал на подушке.
— Ну, — сказала соседка. — Я пошла. У меня Володька спит, а эти как зачали колотить... Вы, девочки, сами кто?
— Мы ее родственники, — соврала скорая на такие дела Лиза.
— Но не прямые, — поправила ее Рита.
— А, ну что ж теперь.
А за спиной дяди Сени встала толстая бабушка, босая и с тряпкой в руках.
— Это про что разговор?
— А из десятой... Не открывает какой день...
— Вчера мы у нее были, все было в порядке, — опять соврала Лиза.
— А, ну в магазин побежала, — зевнул дядя Сеня и захлопнул дверь, наложивши затем цепочку.
Девочки вышли и сели во дворе ждать. Идти домой было страшно: а вдруг там на лестнице сидит этот рыжий мужчина и хочет их побить.
Тем временем подошел вечер. Было все еще светло, но в окнах зажигались огни. Бегали и кричали опьяненные свободой дети, отработавшие свой день в детском саду. Звучала музыка. Мимо ходили люди, но Генриховны не было. Может, ей стало плохо на улице, и ей вызвали «Скорую»? Девочки сидели очень долго, до полуночи, потом поплелись домой. На лестнице никого не было. Девочки быстро отперли дверь и скрылись у себя в квартире. «Слава тебе, Господи!» воскликнули обе старушки в восторге. Приняли душ. Съели борщ с хлебом и выпили горячей воды. «О счастье. Дома, дома!»
Ночью Лиза во сне плакала. А Рита не спала и с тоской думала о Генриховне. За этот день у нее душа изболелась об этой чужой, посторонней старушке! Она вспомнила ее деликатность, спокойствие, тактичность даже по отношению к Чумке и Холере. Чумка и Холера часто консультировались у Генриховны насчет болезней. Но Генриховна была врачом для самых маленьких, микропедиатром, то есть она была специалистом по детям в возрасте до одного месяца. И потому очень часто она просто сочувствовала, а рецептов не давала. А старая Лиза всегда вмешивалась и давала точные подробные советы, как что лечить. Лиза обожала лечить. «В сущности, — думала Рита, — Лиза спасла меня от смерти». Рита встала и, как это делала мама, подула на Лизин лобик. Лиза вздохнула и перестала скулить.
Утром девочки были опять у дверей Генриховны. Они позвонили. Прошло много времени, и в глубине квартиры что-то стукнуло и тяжело задвигалось. Прошло полчаса. Генриховна открыла им дверь, сидя на полу.
— Ой, здравствуйте, — залопотали девочки. — Где же вы были, мы к вам приходили.
Генриховна задумчиво смотрела на них с пола, опираясь на руку.
— Вам было плохо? Мы как чувствовали. Вы помните? Мы девочки из сквера. Вы нас поили чаем.
Генриховна кивнула.
— Мы забеспокоились и вот пришли. Как вы себя чувствуете?
Генриховна открыла рот, но ничего не сказала.
— Вы не можете говорить?
Генриховна вдруг заплакала. Она сидела на полу и лила слезы.
— Вам надо в больницу, — сказала Рита. Они вдвоем втащили Генриховну в комнату. В комнате был перевернут стул и на полулежал разбитый стакан в луже.
— Она так вот и пролежала весь вчерашний день, — сказала Рита. — А ну, Лиза, сбегай домой, поищи-ка мазь.
Лиза кивнула и помчалась.
Рита, как могла, уложила Генриховну, дала ей попить, сварила ей кашку на воде и покормила. А Лиза все не шла. Настал вечер. Лизы не было. И Рита беспокоилась все больше и больше. Куда могла деться двенадцатилетняя девочка с ключами? Ближе к ночи Лиза пришла бледная.
— Никакой мази нет, ни одной. Я искала, как сумасшедшая. Я ушла, а они все уже сидели на лестнице. Но лифт пришел быстро, я успела.
Лиза с Ритой поселились у Генриховны. Только один раз они ночевали у себя, чтобы получить Лизину пенсию. И опять устроили маскарад для почтальонши. Причем Рита строго предупредила ее никому адреса не давать.
Они кормили бабу Майю. Рита делала ей массаж, как когда-то отцу, доставала лекарства. Вызвали медсестру с уколами. Баба Майя все понимала и старалась изо всех сил, потихонечку делала гимнастику пальчиками, потом руками. Через полтора месяца баба Майя сказала:
— А-и-а...
— Спасибо вам, — прервала Рита.
Баба Майя дальше сказала:
— 0-о-ые э-о-и (хорошие девочки).
К августу Майя Генриховна уже гуляла во дворе и говорила всем:
— Мои внученьки приехали.
В сентябре девочки пошли в школу. Майя Генриховна сходила туда и сказала, что они приехали издалека, немного поучатся без документов.
Кому какое было дело? Девочки пошли в школу, сначала с радостью, потом, как все дети, уже с неохотой, а иногда даже сопротивляясь по утрам, особенно Лиза.
Зато вечерами все втроем они беседовали, и Генриховна поражалась про себя, откуда у маленьких девочек такая мудрость и всепрощение, и она крестила их на ночь, повторяя:
— Это не простые дети.
А две малолетние старушки спали, и каждая надеялась, что все-таки найдется та волшебная мазь и для их родной Генриховны. Рите снилась Генриховна с чертами их мамы, молодая, красивая и строгая, и Рита робко радовалась своему счастью. А глупой Лизе, например, снилось, что крошка Генриховна кричит в пеленках, а у них с Ритой пропало молоко.
А по субботам они ходили к метро продавать носки и варежки.
Может быть, вы их там видели...
История живописца
Сказка
Жил-был художник, но он был такой бедный, что не мог купить себе ни карандаша, ни бумаги, а про краски и кисти нечего и говорить. Он, конечно, пытался рисовать кирпичом на асфальте, но дворники и милиционеры не любили таких художеств и звали друг друга на помощь.
Наш бедняк мог бы также расписывать стены и заборы, однако каждая стена кому-то принадлежит. Кроме того, это тоже надо было делать ночью, когда народ не шляется туда-сюда и не мешает: а какое же рисование ночью!
Тем более что кирпичом не порисуешь на стене, кирпич стену не берет, только царапает.
Хорошо еще, что у художника была крыша над головой, однако эту берлогу нельзя было назвать жильем, просто один дворник отгородил под лестницей угол, чтобы не таскать домой метлы, лопаты, ломы, валенки и телогрейку. Дворник навесил туда дверь, снабдил ее ржавым замком и тут же, подумав, повесил объявление, что недорого сдается отдельная квартира б/у.
О том, как художник снял эту квартиру б/у (без удобств), рассказывать долго, только заметим, что он спал там, подстелив на пол свое пальто, и был рад, что все-таки не на улице валяется, где дует, капает и каждый может отобрать пальто.
Как художник дошел до этой нищеты, говорить не хочется, достаточно упомянуть, что его обманули, как обманывают многих простодушных и безденежных людей, которым обещают большие кошельки за их маленькие квартиры, и, проснувшись однажды, такой будущий богач видит, что он лежит на скамейке в парке, а потом с трудом вспоминает, что в его собственном доме уже висят чужие занавески и в двери новенький замок, от которого нет ключа, вот и все.
А почему художнику все-таки достался угол под лестницей, объясняется просто: знакомый дворник сдал ему эту квартиру за приличные деньги, но в долг, надеясь, что когда-нибудь жилец выиграет судебное дело против жулика Адика, захватившего его прежнюю квартиру.
Однако должок все рос и рос, дворник по утрам приходил то за метлой, то за лопатой и, видя спящего без дела художника, раздражался, как каждый честный труженик, который рано встает и вдруг видит перед собой лежачих лодырей. Начинался скандал, и спящий натягивал пальто, на котором находился и которым укрывался, еще и на уши. Это происходило регулярно в семь утра: дворник орал, что в мире один такой нашелся добрый дурак, который бесплатно раздает направо-налево свои квартиры и при этом терпит, что ему не платят вот уже шесть месяцев. А шесть умножить на шесть плюс двадцать шесть будет миллион с копейками, да убить тебя мало, вопил дворник, маша лопатой над головой художника, гони миллион! Или вытряхивайся, у меня на эту квартиру вагон желающих! Или, мечтал вслух дворник, давай я продам тебя в рабство, что ли. Дам объявление, сдается раб на разные работы, оплата вперед за три года! Но этим надо заниматься, вопил дальше дворник, объявление денег стоит! Короче, орал дворник, иди сдавай почку в больницу, у тебя почек целых две, куда тебе одному столько.
Кончалась эта утренняя беседа всегда одним и тем же:
— Выходи, — говорил дворник, — ты уже на свои деньги выспался! Иди в больницу!
Художник, толком не проснувшись, плелся на улицу и в который раз думал, почему хозяин все время посылает его лечиться?
Дворник, как петух, кричал каждое утро, и спасибо еще, что у дворников, в отличие от петухов, есть два выходных дня: тут-то бедный постоялец отсыпался.
Итак, рано утром он выбирался из своего логова и шел гулять с тайной целью найти где-нибудь кусочек хлеба или стакан горячего чаю, такая у него была мечта. Кроме того, наш художник все время околачивался близ родного мусорного бака, который стоял у его прежнего дома: была надежда, что новый владелец квартиры жулик Адик возьмет и вынесет на помойку кисти, краски и полотна прежнего хозяина. Умный художник рассчитывал, что Адик когда-нибудь да начнет делать ремонт, и вот тогда придут рабочие и все выкинут, и можно будет нарисовать картину и продать ее!
Но где плохо, там будет еще хуже, и бедняга упустил свое счастье: придя однажды к родному дому, он увидел такую картину: в его квартиру въезжают совершенно посторонние люди, семья с пятью собаками, роялем и не очень взрослой дочерью, которая держала всю свору на поводке и руководила отцом и матерью, а также четырьмя грузчиками. В подъезд вносили книги, полки, ноты, рояль, затем потащили клетку со взъерошенным котом, и собаки подняли приветственный лай (одна из них была явно слепая, но она тоже гавкала и веселилась вместе со всеми).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32