Это чудовищная сила, и вполне возможно, что уже начался отсчет последних секунд до начала войны.
— Отсчет секунд? Это ничего не значит. Когда вам понадобится остановить того, кто собирается нажать на кнопку, то позовите меня, — ответил Римо.
— Катастрофа, — заунывно пропел Чиун. — Рок навис над миром и над империей!
— Римо, Чиун понимает.
— Точно, — отозвался Римо, повернулся на другой бок и улегся спиной к Смиту.
С видом чрезвычайной важности Чиун обратился к Римо по-корейски:
— Глупец, разве ты не знаешь, что каждый чих императора означает конец света? Так думают все императоры на земле. Они похожи на молодых женщин, для которых любой пустяк означает, что мир находится на краю гибели. Если императору не нравится поданный ему на обед десерт — это конец света. Запомни навсегда. Никогда не следует говорить правду императору. Он не будет знать, что ему с ней делать, и очень вероятно, сильно обидится. Сделан так, чтобы он верил, что все, что он говорит, — это очень важно.
Римо отвечал ему тоже по-корейски — он неплохо выучил этот язык:
— Все совсем не так, Чиун. Смит обычно не волнуется по пустякам. Дело в том, что меня это больше не волнует. Мы постоянно стоим на пороге большой войны, каждый день мы слышим, как нам твердят об этом, но ничего не происходит.
— Притворись, что все это важно, — настаивал Чиун. — Этот сумасшедший — император.
— Никакой он не император, — отмахнулся Римо. — Если ты на него работаешь, это еще не означает, что он император. Он наемный работник, и работает на президента, а я ненавижу ему лгать.
— Ассассин, который не хочет лгать императору, — это ассассин, который хочет, чтобы его деревня голодала.
— Синанджу не голодает вот уже целых три столетия, — ответил Римо.
Синанджу, небольшой поселок в Северной Корее, был родиной Чиуна. В течение многих столетий лишь труды Мастеров Синанджу поддерживали жителей. Мастера Синанджу были создателями всех боевых искусств и величайшими в мире убийцами-ассассинами. Чиун был последним в ряду Мастеров Синанджу.
— Синанджу не голодает потому, что Мастера Синанджу служат своей родине верой и правдой, — выпалил по-корейски Чиун. — Ты имеешь дело не с какой-то там страной, история которой насчитывает всего двести лет и на которую случайно набрели твои предки. Ты защищаешь не что иное как Синанджу!
— Папочка, я видел Синанджу. Эго грязная деревня. Единственная ценность, которую породила эта помойка, — так это ассассины, поддерживающие своими трудами жителей. А сами жители — ленивые неумелые тупицы. Если бы они такими не были, ты бы не взялся обучать меня.
— И такая неблагодарность срывается с языка человека, который даже не может запомнить про дыни на земле!
— Сколько мне еще слушать это?
— Пока не запомнишь, — изрек Чиун и обратился к Смиту: — Он уяснил теперь, насколько все это серьезно.
— Надеюсь, Римо, что это так, потому что мы не знаем, что предпринять. У нас есть только вы.
Римо снова повернулся на другой бок и глубоко вздохнул. Взглянув на Смита, он произнес:
— О'кей. Не могли бы вы все это еще раз повторить?
Смит описал систему советских и американских вооружений в самых простых терминах — как в детской книжке. У двух ядерных держав есть большие пушки, готовые бабахнуть. Это — ядерное оружие. Оно очень-очень опасно. Если его применить, то начнется такая война, которая уничтожит весь мир, потому что, в отличие от мечей и ружей, такое оружие может погубить и того, кто им воспользуется. А значит, две великие державы должны иметь что-то такое, что не даст этим большим пушкам просто так взять и бабахнуть. И, конечно же, нужны какие-то устройства, которые приводят в действие эти пушки. Вроде как спусковые крючки и предохранители.
И вот теперь кто-то дурачится, играет этими спусковыми крючками и предохранителями. Ясно?
— Еще бы. Теперь покажите мне эти спусковые крючки, я выясню, кто держит на них палец, и прикончу его.
— Ну, это не так-то просто, — возразил Смит. — Это вовсе не похоже на спусковой крючок пистолета.
— Я и не думал, что это так просто. С вами никогда ничего не бывает просто. Куда мне отправляться?
— В деловой части Нью-Йорка есть компьютерный центр. Он каким-то образом связан с этим делом. Похоже, что оттуда каким-то образом исходят деньги, а иногда он становится передаточным звеном какой-нибудь цепочки, которую нам удается перехватить.
— Ладно, — с отвращением произнес Римо. — А где этот компьютерный центр?
Смит назвал адрес и опять растолковал проблему в таких словах, будто говорил о стеллажах, забитых консервными банками, которые стоят высоко над миром на очень легких опорах. Эти опоры одновременно запрограммированы и на то, чтобы рухнуть, и на то, чтобы не рухнуть.
— И кто-то пытается обрушить опоры, которые запрограммированы на то, чтобы не рухнуть, — догадался Римо.
— Наконец-то до вас дошло! — обрадовался Смит.
— Не совсем, — возразил Римо. — Все это скорее работа для Эббота и Костелло.
— Он просто шутит, — поспешил вставить Чиун. — Вам вовсе не надо брать на работу этого Аббата и Котлетто. Римо готов исполнить ваше задание. Тот, кого обучил Мастер Синанджу, нуждается только в одном — чтобы император изложил ему свое желание. И тогда он доставит императору все, что тот пожелает.
— Это так, Римо?
— Откуда мне знать, черт побери! — огрызнулся Римо.
Он потерял записанный минуту назад адрес компьютерного центра. Он знал, что куда-то его засунул. А может быть, он его порвал. С адресами такое случается.
Перед уходом Смит поинтересовался, в чем именно заключается система охраны президента от грузовиков, начиненных бомбами и иранцами-самоубийцами.
— Лучшая защита от нападения находится в голове у нападающего. Это не сама защита, а то, что он считает своей защитой, — объяснил Римо.
— Не понимаю. За рулем грузовиков сидят самоубийцы. Как смерть может напугать человека, который хочет лишить себя жизни?
— Как бы вам это объяснить? Вы понимаете их движущие мотивы, только думая о том, что пугает вас. Да, конечно, они готовы убить себя, но только при определенных обстоятельствах, а я изменил эти обстоятельства. — Он разглядел выражение полного недоумения на лице Смита и добавил: — Давайте, я попытаюсь объяснить вам это так: чем грознее оружие, тем более оно уязвимо. Чем острее лезвие, тем оно тоньше, верно?
— Да. Кажется, так. Но какое это имеет отношение к охране президента, которую вы обеспечили?
— То, что заставляет этих людей желать смерти, одновременно составляет и их слабость. Надо проникнуть в их мысли, в их веру и заставить ее работать против них. Понятно?
— Вы убедили их, что это дурно с моральной точки зрения?
— Нет. Послушайте. Может быть, в какой-нибудь дурацкой школьной аудитории такие слова не приветствовались бы, но там, в Иране, жизнь стоит дешево. Они вовсе не ценят человеческую жизнь так, скажем, высоко, как мы. Для них жизнь — это просто констатация факта, что они живут. Черт побери, половина детей там умирает, не дожив и до восьми лет, а если бы и дожили, то их все равно нечем было бы кормить.
— Что вы хотите сказать, Римо?
— Я хочу сказать, что напугал их так, что они обделались.
— Он пытается сказать, о император, — поспешил вставить свое слово Чиун, — что вы сделали мудрый выбор, избрав именно нас на роль ассассинов, и теперь ваш президент может не опасаться этих ничтожных червяков, которые осмелились угрожать столь славной личности.
— Похоже, это означает, что он и в самом деле в безопасности, — заключит Смит, тщетно, хотя и очень тщательно, пытавшийся проследить всю логику.
— Ага. Точно. Он в безопасности. Они больше не будут пытаться до него добраться.
— Ну, если это ваше слово, — произнес Смит.
— Он в безопасности настолько, насколько вы этого желаете, — сказал Чиун с улыбкой змея-искусителя на лице.
Он никогда не забирал назад своего предложения. Если Смит захочет стать президентом, ему надо только сказать одно слово, и нынешний обитатель Белого Дома просто прекратит свое существование. Римо знал, что Чиун до сих пор не может до конца поверить, даже спустя столько лет, что Смит не замышляет свержение президента с тем, чтобы самому стать им. В конце концов, зачем прибегать к услугам Мастера Синанджу ради такого глупого дела, как безопасность страны? В истории Дома Синанджу страны и народы всегда были чем-то имеющим весьма малое значение. Только император — он платил за услуги — имел значение.
— Я хочу, чтобы он был в безопасности, — сказал Смит.
— Как пожелаете, — отозвался Чиун.
Он услышал совсем иное. «Пока еще нет. Я дам вам знать, когда наступит подходящее время, чтобы убрать президента».
— Ну вот, — вздохнул Римо. — Еще одно задание, и никто ничего и никого не понимает.
— Мы понимаем друг друга очень хорошо, — сказал Смит и кивнул Чиуну.
Чиун тоже кивнул Некоторые из этих белых иногда бывают очень и очень себе на уме.
Чиун настоял на том, что он должен сопровождать Римо в Нью-Йорк, потому что, как он выразился, у него «там кое-какие дела»
— Согласно контракту, ты не имеешь права служить никому другому в Америке, — напомнил ему Римо.
— Я не предаю своих повелителей. Но есть иные сферы интеллектуальной деятельности, которой я занимаюсь.
Они сидели в номере нью-йоркского отеля.
У Чиуна в руках был большой толстый конверт — около фута в длину и девять дюймов в ширину. Чиун бережно прижимал его к груди.
Римо догадывался: Чиун хочет, чтобы он спросил, что это такое. Поэтому он не стал спрашивать.
— Я обошелся с тобой лучше, чем ты того заслуживаешь, — сказав Чиун, указывая на пакет.
— Это книга?
— Могут у меня быть кое-какие сугубо личные дела? — спросил Чиун.
— Конечно.
— Это книга, — сказал Чиун.
Но Римо не стал расспрашивать, что за книга. Он знал, что однажды Чиун попытался опубликовать в Нью-Йорке свои поэтические произведения на корейском и получил отказы из двух издательств. Один из издателей сообщил, что стихи понравились, но они не вполне соответствуют профилю издательства; другой ответил, что, по его мнению, стихи еще не вполне готовы для публикации.
Римо никак не мог понять, каким образом издатели могли прийти к этому заключению, ибо стихи Чиуна были написаны на таком варианте корейскою языка, который знал, насколько Римо мог судить, только Чиун. Возможно, Римо был единственным в мире, кроме Чиуна, человеком, который мог бы понять эти стихи, потому что некоторые наставления Чиуна, касающиеся дыхания, содержали в себе ритмы этого языка. Римо узнал, что этот диалект — очень древний, только тогда, когда какой-то ученый, занимающийся историей Кореи, указал ему, что нет в мире человека, который владеет этим языком, потому что он вышел из употребления за четыре столетия до того, как Рим стал городом.
Чиун был раздосадован, что Римо не спрашивает о его новой книге. Он сказал:
— Я никогда не дам тебе прочитать мою новую книгу, потому что ты не сможешь ее оценить. И вообще — ты так мало в мире ценишь.
— Я прочитаю ее, когда мы вернемся, — пообещал Римо.
— Оставим это, — отозвался Чиун.
— Я обещаю, что прочитаю твою книгу.
— Я не хочу, чтобы ты ее читал, — заявил Чиун. — Твое мнение не имеет никакой цены.
— Ладно, — согласился Римо.
— Я оставлю для тебя экземпляр.
Римо вышел из отеля в таком настроении, что готов был разнести по камешку стены всех попадавшихся ему навстречу домов. Достукался — теперь ему придется читать чиунову рукопись! Не то плохо, что он пообещал ее прочитать, а то, что теперь ему в течение долгих месяцев придется отвечать на разные вопросы, касающиеся мельчайших деталей произведения, а если он не сможет правильно ответить, то для Чиуна это будет лишним доказательством, что Римо на все наплевать.
Так было не всегда. Раньше было время, когда Римо ощущал, что он свободен от подобных чувств, свободен от необходимости постоянно доказывать, что ему не наплевать, доказывать, что он достаточно хорош, что он достоин чести стать преемником Чиуна. Он знал, что достоин. Он знал, что ему не наплевать. Так почему он должен снова и снова доказывать, что это так?
— Почему? — спросил Римо у пожарного гидранта, стоявшего в этот прохладный денек на углу Таймс-сквер, а пожарный гидрант, не сумевший дать правильный ответ, вдруг обнаружил, что в самой его середине находится человеческая рука, расколовшая его до основания.
Пожарный гидрант ответил мощной струей воды, взметнувшейся вверх между двух его половинок, раскинувшихся в стороны, как лепестки цветка.
— Боже мой! — воскликнула какая-то женщина, выходящая с покупками из соседнего магазина. — Он расколол пожарный гидрант!
— Вы лжете, — сообщил ей Римо.
— Как скажете, — согласилась женщина. Это — Нью-Йорк. Кто знает? Может, этот парень — член какой-то новой секты убийц, поклоняющихся пожарным гидрантам. А может, он работает на новую муниципальную программу, целью которой является испытание пожарных гидрантов на прочность. — Все что пожелаете, — добавила она.
А Римо, увидев, что женщина испугана, сказал:
— Мне очень жаль.
— Ах, ему очень жаль! — возмутилась женщина. Он выказал слабость, а нью-йоркцы обучены нападать на слабых. — Это был совершенно новый пожарный гидрант.
— Да нет, я хотел сказать, мне жаль, что я напугал вас.
— Да что вы, не стоит, — сказала женщина.
В Нью-Йорке не следует доводить людей до такого состояния, когда они начинают задыхаться от чувства собственной вины.
— Мне не нужно ваше прощение, — заметил Римо.
— Иди ты в задницу! — положила конец диалогу женщина.
В Нью-Йорке, если все остальное не срабатывало, всегда оставалась эта фраза как последнее средство.
Когда Римо добрался до компьютерного центра, он вовсе не был настроен на оптимистически-доброжелательно-британское присутствие женщины, табличка на столе которой гласила, что она — мисс Памела Трашвелл.
— Вас интересует наша последняя модель? — спросила Памела.
Ее обширная грудь была покрыта ангорским свитером, а улыбка открывала ряд безупречно-белых зубов в обрамлении очень красных губ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24