Это были тяжелые дни. У нас была выбита почва из-под ног. Хотя благодаря переводу «восточных войск» на запад снята была угроза худшей катастрофы (что было, как я узнал позже, заслугой Гельмиха и Герре), решение Гитлера означало не что иное, как полное крушение предпринятых Геленом и офицерами ОКХ – Вагнером, Штифом, Штауфенбергом, Альтенштадтом и др. – попыток повернуть ход войны на востоке.
Это – с немецкой точки зрения. Для русских же добровольцев это решение означало крушение их надежд увидеть когда-либо свой родной дом. Может быть, они еще ясно не осознали, что им предстоит, но у них были страшные предчувствия.
Как я уже говорил, большинство добровольцев попало в плен к немцам в начале войны. Позади у них был сталинский террор. О западном мире они тогда ничего не знали. Они видели превосходство немцев и верили в немецкую победу. Они собственно не были революционерами. У них не было ни политических целей, ни вождя, ни организации. Многие из них хотели лишь пережить войну, не умереть с голода. Они боялись плена в чужой стране. Они хотели остаться на родине, в знакомом им мире, где у них были родные и друзья и где говорили на родном языке. Немецкие переводчики, с которыми они столкнулись прежде всего, были дружелюбными людьми, говорили также на их родном языке и понимали их нужды. К тому же, Сталин считал всех пленных изменниками родины. Они стали «хиви» или добровольцами, ибо так распорядилась судьба. И каждый из них хотел бы посчитаться со Сталиным.
Лишь на немецкой стороне у них открылись глаза, и они увидели, как велика была разница между обоими мирами. За месяцы и годы они узнали, что немцы смотрят на русских как на людей второго сорта, – их немецкие командиры частей и те немецкие солдаты, с которыми они имели дело, возможно были исключением. Русские наблюдательны, и они всё примечали. Они пережили перемещения фронта туда и сюда. Не было победы, не было и возвращения к семье. Пришли сомнения, надежды потускнели.
И вот появился Власов. Он обращался к ним на их языке. Он знал их нужды. Он указывал новый путь. Жизнь и борьба снова обрели какой-то смысл. Но потом о Власове ничего не стало слышно. Где он? Что он делал для них?
Правда, они получали теперь жалование, обеспечивались снабжением. Но они спрашивали о смысле! Война не может длиться вечно. Ситуация уже изменилась. Красная армия наступала по всему фронту. Партизаны звали переходить в свои ряды. От имени Сталина они обещали перебежчикам прощение. А главное, когда немцы отходили, партизаны оставались на родной земле. И это было заманчиво!
Несмотря на такое тяжелое психологическое состояние людей, боровшихся на немецкой стороне, число тех, кто в критический момент покидал воинские части, судя по данным штаба генерала восточных войск, было невелико. Это говорило о моральной стойкости добровольцев и показывало, сколь ложны были идеи Гитлера и Кейтеля. Но их решение было принято!
Когда я рассказал Власову о роковом решении Гитлера, он тотчас же заявил, что с этими наёмниками, само собой разумеется, он не хочет иметь дела. Это явный обман – называть добровольцами людей, которые лишь пушечное мясо для немцев. Русское Освободительное Движение должно отвергнуть самую идею войны против американцев, англичан и французов.
«Особую заслугу» генерала восточных войск, – с немецкой точки зрения, – то есть идею «сохранения живой силы», Власов заклеймил как позор и предательство. Русские добровольцы никогда не брали на себя обязательства служить германским интересам. Под Новгородом, под Москвой, под Харьковом и на Дону люди эти заявляли о своей готовности бороться за освобождение родины. Это было их единственной целью.
Власов сказал еще, что генерал Лукин был, к сожалению, прав. И он сам тоже вернется в лагерь военнопленных.
– И о том вашем генерале, что в университете вел откровенный разговор со мной, больше ничего не слышно, – с горечью добавил он. Мне нечего было ему ответить.
Затем Власов собрал Малышкина, Трухина, Жиленкова и Зыкова и попросил участвовать в обсуждении положения. Все они заняли иную позицию. Они говорили, что от «самоубийц» иного, в сущности, нечего было ожидать. Но эти русские люди на фронте обмануты немцами и находятся теперь в тяжелом положении. Ни при каких обстоятельствах нельзя предоставлять их своей судьбе.
– Русской Освободительной Армии не существует. Но эти несчастные – наши соотечественники, и для нас они – наша РОА, – так суммировал положение Трухин.
– Наше стремление, нашу собственную задачу отнять у нас не может даже Гитлер, – добавил Зыков.
К счастью, Власов был способен слушать чужое мнение. Он отложил свое решение.

* * *

Понятно, что приказ о переводе частей на Запад в высшей степени обеспокоил также ВПр/IV, и Гроте с Дюрксеном искали какого-либо выхода. Генерал фон Гейгендорф – командир одной из «тюркских дивизии», неоднократно посещавший лагерь Дабендорф, – пытался личными докладами в генштабе ОКВ добиться отмены или хотя бы приостановки перевода частей; его попытки были безуспешны.
Переброска «восточных батальонов» началась сразу же. Это был приказ фюрера, и он исполнялся в первую очередь. Переброска была закончена уже в январе 1944 года.
Дело облегчалось тем, что многие немецкие дивизии перевели своих добровольцев на статус «хиви» и не отдали их. Таким образом оказывалось гораздо меньше добровольцев. Полковник Герре и его штаб закрывали на это глаза и помогали всюду, где только могли.
Добровольцы всё еще не знали о причинах перевода их на Запад. Хотя начальник разведывательного отдела генерала восточных войск, Михель, распространил инструкции и разъяснения, но русские теперь отвергали всё, что бы ни говорили немцы.
На Западе, они попали в новый, может быть, лучший мир, но они чувствовали себя оторванными от родной среды и бездомными. Большинство немецких командиров и солдат во Франции или в Италии не знали почти ничего об этих русских, украинских, кавказских и туркестанских добровольцах, появлению которых предшествовала молва о их ненадежности.
Хотя и был создан Командный штаб генерала восточных войск при командующем войсками на Западе, начальник его был так же беспомощен, как и другие. Как мог он «внушить» рассеянным по атлантическому побережью Франции немецким военным учреждениям, что эти «унтерменши» с востока должны сперва освоиться с чуждым, им миром и потому к ним нужен особый подход? «Унтерменши» или «союзники»? Часть русских офицеров и «дабендорфцы» имели дерзость говорить о «союзниках», другие же открыто возмущались новым обманом со стороны немцев.
Очень скоро должно было обнаружиться, что такие военно-политические эксперименты опасны. Повсюду происходили ссоры и недоразумения. К тому же большинство «восточных батальонов» было плохо вооружено и недостаточно технически обучено для западного театра военных действий. Трения увеличивались с каждым днем. Командование опасалось, что дело дойдет до открытого мятежа. Долго так не могло продолжаться.
Русские добровольцы настаивали, чтобы им объяснили, чего им понадобилось искать на Западе, и объяснить это им должен был сам Власов! Гельмих был поражен, убедившись, как высок был авторитет Власова. Он думал, что только в Дабендорфе усиленно выпячивали личность Власова и что его можно было в любое время заменить другим лицом.
И не только добровольцы хотели услышать Власова.
В этой напряженной обстановке в Отделе ОКВ/ ВПр, а может быть и сам Йодль, заместитель Кейтеля в генштабе ОКВ, пришли к мысли о желательности побудить Власова составить новое Открытое письмо, в котором он дал бы успокоительные ответы на вопросы людей в «восточных батальонах» о причинах переброски их на Запад. Во всяком случае, Йодль вспомнил о Власове.
В этом новом «власовском письме» добровольцам должно было быть разъяснено, что цель их перевода на Запад – объединить мелкие воинские отряды в полки и дивизии Освободительной Армии. Такое переформирование не могло быть проведено на восточном фронте в силу давления противника. Переброска на Запад лишь временна, и задача освобождения родины остается в силе. Гроте, Дюрксен и несколько русских работали над составлением наброска по предложениям Йодля. Этот проект был передан Власову. На вопрос Власова, действительно ли Йодль думает то, что он говорит о Русской Освободительной Армии, я не мог ничего ответить. Гроте же сказал, что Йодль лично дал указание составить такое письмо и представить ему на утверждение. У меня было ощущение, что Гроте не хотел отягощать моей совести, чтобы я чувствовал себя совершенно свободным в своих отношениях с Власовым. «Но что, если Йодль в самом деле утвердит содержание письма? – думал я. – Тогда он должен держать свое слово! Он уже не сможет отступить!»
Власов сказал, что если в генштабе ОКВ решили теперь действительно покончить со старой политикой, он готов дать свое согласие на Открытое письмо, с условием, что в текст будут внесены поправки и дополнения – самая существенная из них, что командование всеми русскими частями будет передано ему.
Гроте сказал, что, к несчастью, это сейчас не удастся поставить на обсуждение.
И действительно дело вообще не дошло до обсуждения поставленных Власовым условий. Первоначальный набросок Открытого письма был просто направлен из Отдела ВПр в генштаб ОКВ. А 5 ноября 1943 года Йодль утвердил этот текст – без изменений, которые хотел внести Власов. Таким образом, так называемого второго «Открытого письма» генерал Власов никогда не писал и не подписывал.
Не стоит и говорить, каково было психополитическое действие подобного поступка одного из самых высших по рангу офицеров германской армии на ведущий русский круг и на Власова.
Власов объявил, что, как и раньше, он не будет иметь ничего общего с «восточными войсками» во Франции, пока они будут выступать только в немецких интересах и под немецким командованием. Он настаивал, чтобы это его заявление было передано как Йодлю, так и генералу восточных войск, а затем отстранился от всяких дел.

* * *

Чтобы предотвратить угрозу полного хаоса в отрядах, в Дабендорф пришло распоряжение командировать во Францию инспекторов. Они должны были успокоить общее возбуждение. Инструкции, данные Трухиным и Жиленковым этим инспекторам, противоречили, естественно, инструкциям генерала восточных войск. В результате многие офицеры из Дабендорфа были арестованы, а другие отправлены обратно в Дабендорф. В то же время в Дабендорф пришел приказ подготавливать больше инструкторов. Уже царил форменный хаос.
Назначенный для опеки над русскими «пропагандистами» во Франции ротмистр фон Бремен не только владел многими языками, но и умел правильно подойти к людям и обладал гражданским мужеством. Когда он узнал, что дружественно к нам настроенный подполковник Ганзен, начальник Оперативного отдела в штабе генерала восточных войск, не в силах уже ничего сделать, фон Бремен сумел найти доступ к генералу Блюментритту, начальнику штаба генерал-фельдмаршала Рунштедта. Хотя Блюментритт обнаружил полное понимание вещей, дело зашло уже слишком далеко. Кроме того, и расстояние от высших штабов к «батальонам» по атлантическому побережью было большое.
Немецкий и русский штабы в Дабендорфе, вследствие переброски «восточных войск» на Запад, стояли перед огромными организационными трудностями. Русские части были включены, под названием «четвертых батальонов» в германские полки, размещенные вдоль атлантического побережья. Но они находились также и в Дании, Норвегии, Италии. Наконец, были также отряды и на восточном фронте, вопреки «приказу фюрера»: просто потому, что командиры немецких частей скрыли, как уже было упомянуто, «своих» добровольцев. Всех этих так далеко разбросанных людей нужно было обслуживать из Дабендорфа. Прежде всего, нужно было снабжать их информацией, то есть газетами на русском языке – у них остался только этот один источник сведений. Нужно было наладить новые связи. И вскоре Дабендорф организовал постоянную и надежную курьерскую связь – Берлин-Париж-Верона-Рига-Копенгаген-Осло. Мои четыре начальника были мало осведомлены обо всем этом. Барон фон Деллингсхаузен, который образцово организовал эту сеть, никогда не говорил ни слова сверх необходимого.
Помимо того, оба дабендорфских штаба были, конечно, убеждены в необходимости сохранить контакты русских руководителей с «батальонами», чтобы, по принципу Герре, «сохранить живую силу». Поэтому Малышкин и Жиленков отправились во Францию, а Трухин – в Италию. Их задача была расплывчата и даже двусмысленна. Эти части были не под их командованием, однако могли быть рано или поздно вверены им. Один лишь факт был в их руках: «генерал Йодль и/или германское верховное главнокомандование утвердили так называемое Открытое письмо генерала Власова». Интерпретировать этот факт они могли по собственному усмотрению. В своих речах в «батальонах» Малышкин и Жиленков подчеркивали, что переброска на Запад – временное мероприятие. Борьба против англичан и американцев не входит в задачи батальонов. Это дело самих немцев. Освободительная Армия, как только она сможет действовать самостоятельно, поведет борьбу за освобождение родины.
Такие заявления явно противоречили распространявшимся генералом восточных войск лозунгам, по которым борьба с западными союзниками была частью борьбы со сталинским большевизмом. О выступлениях двух русских генералов тотчас же донесли, и на Дабендорф вновь обрушился поток обвинений. Но нападки зимой 1944 г. были уже не так опасны, как раньше: генштаб верховного командования и его начальник Йодль придавали большое значение тому, чтобы в русских частях не было никаких волнений. С их точки зрения, не было больших оснований беспокоиться, если русские офицеры говорили больше, чем следовало и возбуждали у добровольцев надежды. Их можно было не оправдывать, а результат был в данный момент выгоден.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38