Военная прокуратура, как правило, размещалась в одном помещении с военным трибуналом. Жили и работали мы дружно, понимая, что делаем одно общее дело.
Большим уважением пользовался у нас, работников прокуратуры, председатель военного трибунала – военный юрист 2 ранга Анатолий Ефремович Богданов. Он был высок ростом и худощав. А.Е.Богданов был человеком исключительной честности и порядочности. Судьей он был опытным и процессы проводил умело, при строгом соблюдении всех уголовно-процессуальных норм. Если позволяли условия фронтовой жизни, судебные заседания проходили в расположении частей. На них приглашались представители различных подразделений. Из каждого дела он старался «выжать» все, что касалось причин и условий совершения преступления. Руководствовался принципом: лучше спросить больше, чем недоспросить. После каждого судебного процесса Анатолий Ефремович отправлялся к командованию полка или дивизии и подробно информировал о судебном процессе.
Анатолий Ефремович – участник гражданской войны, отличался отвагой и храбростью. Если не было в производстве дел, он надевал каску, брал винтовку и гранаты и отправлялся на передовую. Здесь он знакомился с жизнью воинов, интересовался питанием, обмундированием и другим несложным бытом красноармейцев и командиров. Нередко вел огонь по противнику, а иногда ходил и в атаку. В дивизии А.Е.Богданова хорошо знали и с почтением отзывались об этом «усатом прокуроре» – солдаты путали председателя с прокурором.
Мы знали и один недостаток Богданова. Заключался он в болезненном восприятии сообщений о неудачах наших войск в первый период войны. Каждое сообщение газеты об оставлении города выводило его из равновесия: он бранился, ругал на чем свет стоит командиров, вгорячах заходил далеко, делал неправильные обобщения.
На этой почве, как мне кажется, развилась у него излишняя подозрительность.
– Был я на днях у командира полка, – говорил Богданов, – и видел в его блиндаже смазливую девчонку, развалившуюся на топчане. Не мудрено, что мы сдаем город за городом, когда командиры с девчонками милуются.
Мы не придавали большого значения его брюзжанию, но некоторых оно настораживало. Однажды ко мне пришли члены трибунала дивизии за советом, как им реагировать на поведение их председателя, который, по их мнению, ведет пораженческие разговоры. Они высказали мысль, что об этих разговорах Богданова следует доложить начальству. Я стал их убеждать не делать такого шага. Говорил им, что знаю Анатолия Ефремовича как стойкого коммуниста, который не раздумывая отдаст свою жизнь за Родину, за дело партии. И это не слова. Он доказал свой патриотизм и преданность всей своей прошлой жизнью. К тому же свои взгляды и суждения Богданов не распространяет где-то, а делится ими с нами, своими товарищами по службе, а мы всегда способны дать им правильную оценку. Неудачи наших войск в первый период войны переживал не один Богданов, а все советские люди, в том числе и мы – работники прокуратуры и трибунала. Да и кто мог быть равнодушным, когда решалась судьба Родины!
Члены трибунала не послушали моего совета и доложили о разговорах А.Е.Богданова. Что и как они писали в своем донесении, я не знаю, однако ему было придано значение, и через некоторое время Богданов был из дивизии отозван.
К счастью, Анатолий Ефремович был оставлен в органах военной юстиции. После войны я с ним встретился в одном городе, где он был председателем военного трибунала гарнизона. Мы встретились как старые фронтовики. Много говорили о войне и армейской службе. Он сильно постарел, однако настроение у него было хорошее. Военное командование отзывалось о деятельности Анатолия Ефремовича весьма положительно, отмечало высокие партийные, деловые и человеческие качества. Он по-прежнему был непоседлив. Постоянно бывал в частях среди солдат и офицеров, проводил беседы и делал доклады на правовые темы.

В обороне под Андреаполем наша дивизия простояла с 5 сентября до 7 октября 1941 года. Все это время шли бои местного значения, велись артиллерийские дуэли, активно действовала разведка.
В сохранившемся у меня фронтовом дневнике я нашел такую запись, сделанную 10 сентября 1941 года.
По приказанию прокурора вместе со следователем прокуратуры Чебыкиным пошли в один из батальонов для проверки выполнения одного из приказов Верховного Главнокомандующего. Идти надо было по открытой местности, хорошо просматривавшейся и простреливавшейся противником. Как только вышли на опушку леса, нас сразу же обнаружили немецкие минометчики, которые немедленно открыли беглый огонь. Вслед за разрывами мин мы быстро перебегали от одной дымящейся воронки к другой и укрывались в них. Мины тем временем продолжали рваться в непосредственной близости. Когда, наконец, огонь прекратился, мы добежали до переднего края обороны. На командном пункте батальона комиссар батальона, посмотрев на мой противогаз, спросил:
– Что это у вас с противогазом?
– Как что? – не понял я.
– В нем же дыра.
Я вынул из сумки маску, и из нее посыпались кусочки стекла, а затем выпал большой осколок мины. Перебитые осколком металлические ободки стекол противогаза спасли меня от ранения. Противогаз, конечно, пришлось выбросить.
Этот случай я привел для того, чтобы отметить, что в первый период войны гитлеровцы открывали огонь из минометов и пушек буквально по каждому человеку, попадавшему в поле их зрения. Они не жалели мин и снарядов. Были случаи, когда на одного человека пикировали даже самолеты.
В конце сентября на нашем участке фронта впервые была применена батарея «катюш». Это было поразительное зрелище. Три боевые машины реактивной артиллерии БМ-13 выехали на огневую позицию. Рассвет только занимался. По данным нашей разведки, фашисты ранним утром должны были проводить разведку боем. С минуты на минуту ожидалась артиллерийская подготовка врага. И вдруг направляющие рельсы дрогнули, покрылись дымом. Блеснули огни, они взлетали один за другим, точно пылающие птицы. А в следующую минуту мы увидели, как в тех местах, где опускались огненные птицы, возникали клубы дыма, поднимались волны взрыхленной земли – всюду бушевал огонь. Все пространство немецких траншей окуталось клубами черной пыли, из которой то там, то здесь прорывались языки пламени. И не было никакого движения во вражеском расположении, никто никуда не бежал, никто не подавал признаков жизни. Земля горела, и вокруг стояла тишина. И мы не сразу заметили исчезновение «катюш». Они скрылись так же быстро, как и появились. В сообщении Совинформбюро за этот день было отмечено, что на нашем участке фронта уничтожено более 200 фашистов.
Трудно передать тот огромный духовный подъем, вызванный у нас результатами залпа такого грозного оружия, каким стали советские реактивные установки, любовно названные воинами «катюшами».
7 октября 1941 года был получен приказ об отходе дивизии на новую линию обороны. Гитлеровцы обошли нас справа и слева, оставив в глубоком мешке. Перед отходом красноармейцы подожгли большой сарай, заполненный необмолоченной рожью. С болью в сердце смотрели мы, как горят тяжелые от зерен снопы. Но что делать? Нельзя было допустить, чтобы хлеб достался врагу.
Спустя два дня переправились через Волгу и остановились в деревне Борисово. Но остановка была короткой. Последовал приказ двигаться дальше. В ночь на 12 октября прибыли в деревню Глазово, что раскинулась в 18 километрах от Ржева. На следующий день части дивизии снова в дороге. На какой-то небольшой железнодорожной станции немецкие самолеты подожгли состав с бензином. Создалась угроза взрыва цистерн. Наши шоферы красноармейцы Юдин и Саранчин с риском для жизни ликвидировали пожар.
Все последующие дни октября прошли в переездах. В начале ноября наша дивизия вела бои в районе города Старица, а потом была переведена в резерв 22-й армии. Располагались мы в деревне Ново-Борисцово, в 10-11 километрах восточнее Торжка.
Я знал, что Торжок – старинный красивый город. Когда же мы приехали туда, то увидели в центральной части города сплошные развалины и груды щебня. 13 октября его почти полностью разрушила вражеская авиация.
Через несколько дней нашу дивизию передали в состав 29-й армии, и мы заняли оборону по восточному берегу реки Тьма, примерно в 30 километрах от города Калинина.
Здесь мы простояли до 25 октября. Все это время я был в 508-м стрелковом полку. Проводил с красноармейцами и командирами беседы, разъяснял законы об ответственности военнослужащих за преступления, совершенные в военное время и в боевой обстановке, законы о льготах для семей фронтовиков, по поручению прокурора проверял снабжение частей питанием и обмундированием. С командиром и комиссаром полка у меня установились хорошие, деловые отношения. Они звали меня «прокурором», информировали о положении на участке обороны, занимаемом полком, о его нуждах и боевых делах. Я в свою очередь информировал их о тех или иных недостатках или нарушениях законности и приказов командования и вносил предложения о мерах по устранению этих недостатков.
В эти дни продолжалось контрнаступление советских войск под Москвой – важнейшее событие конца 1941 года.
25 декабря пошла в наступление и наша дивизия. За пять дней мы продвинулись на запад примерно на 30 километров.
Во время наступления в один из дней конца декабря в 508-м стрелковом полку произошел интересный случай. Одно из подразделений, преследуя противника, оторвалось от своих частей и напоролось на крупные силы гитлеровцев. При отходе к своим частям на лесной дороге наши воины неожиданно увидели немецкую колонну численностью до батальона, идущую им навстречу. Гитлеровцы шли спокойно, не рассчитывая встретить здесь советские войска. Наши заметили врага раньше и, быстро развернув 45-миллиметровую пушку, прямой наводкой стали их расстреливать. Фашисты растерялись и в панике стали разбегаться. В итоге короткой схватки почти все немецкое подразделение было уничтожено. Я видел это поле боя, покрытое множеством трупов. Здесь было подобрано около 100 винтовок, 20 автоматов, 4 миномета, несколько радиостанций и много другого военного имущества.
В нашем подразделении был лишь один раненый.
2 января 1942 года наши войска овладели станцией и городом Старица.
Все это время нас очень донимала немецкая авиация.
5 января на деревню Покровское, где разместились тылы дивизии, вражеский бомбардировщик сбросил четыре тяжелые бомбы. Одна из них разорвалась возле дома, в котором располагалось одно из отделений штаба дивизии. Многие из работников штаба были ранены, а начальник отделения капитан Райко убит. Другая бомба полностью разнесла еще один дом. Все находившиеся в нем люди погибли. Досталось и нашему дому, но, к счастью, обошлось без потерь.
Налеты вражеской авиации на Покровское не оставались безнаказанными. 7 января зенитчики нашей дивизии сбили два немецких бомбардировщика. Летчики, выбросившиеся с парашютами, были захвачены в плен.
Тем не менее немецкая авиация продолжала активно действовать. Гитлеровские стервятники летали как в группе, так и поодиночке.
В один из дней вражеский летчик, заметив возле деревенской бани группу солдат и лошадь с повозкой, перешел на бреющий полет и, сбросив несколько бомб, открыл огонь из пулемета. Я в это время шел в штаб дивизии и также оказался под огнем бомбардировщика. Пришлось полежать на снегу. Но все обошлось благополучно.
На следующий день немецкий бомбардировщик на бреющем полете над деревней высыпал множество мелких бомб, которые, к счастью, не причинили никакого вреда. Таких налетов было множество.
Тем временем наши войска, преодолевая упорное сопротивление гитлеровцев, продвигались на Запад.

В феврале прокурор дивизии поручил мне расследование дела командира батареи старшего лейтенанта Владимира Питерцева. 15 февраля 1942 года Питерцев прибыл в деревню Букавино, где размещалось хозяйственное отделение его батареи. Изрядно выпил. В это время в дом зашел командир лыжного батальона и сказал, что он намерен разместить здесь своих солдат. Питерцев возразил. Возник спор, в ходе его разгорячившийся Питерцев ударил лыжника. Разошедшийся вконец командир батареи приказал зарезать попавшуюся ему на глаза корову, а мясо сварить и съесть.
Приехав в полк, я вызвал Питерцева для допроса. В комнату вошел красивый, с мягкими чертами лица молодой командир. Он четко доложил о своем прибытии. Я обратил внимание на его ввалившиеся, воспаленные глаза. Видимо, Питерцев недосыпает и очень устал.
Я начал допрос. Питерцев 1922 года рождения, русский, холостой, не судим. С первых дней на фронте. Он ничего не скрывал и полностью признал себя виновным, горько сожалел о случившемся.
Питерцев произвел на меня впечатление человека честного, не умеющего врать и кривить душой. Комбат показался мне скромным и даже застенчивым. Он переживал и стыдился своих поступков. Не столько за то, что ему предстоит нести за них ответственность, сколько за то, что подвел товарищей, командование полка, который ему стал родным, честью которого он дорожил. С первых дней войны он делил с полком все радости и невзгоды. А полк его испытал многое. Во время жестоких июльских боев потерял почти всю материальную часть и дрался в обороне как стрелковый полк. Потом получил пушки и снова стал артиллерийской частью. Питерцев переживал за свою батарею, которая считалась лучшей в полку.
Солдаты любили комбата за его храбрость и были готовы идти с ним в огонь и в воду.
А вот что рассказали, например, о Питерцеве свидетели. 12 января 1942 года шел жестокий бой за деревню Копытиха. Немцы бросили в атаку большие силы и стали теснить наши части. Обстановка сложилась так, что наблюдательный пункт батареи Питерцева оказался впереди стрелковых подразделений. Связь с батареей была нарушена. Перейдя на запасной КП, комбат восстановил связь с батареей и продолжал руководить огнем. Но фашисты стали обходить НП и батарею с тыла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37