Я ответил, что на время войны гросс-адмирала фон Тирпица можно с легкостью освободить от обязанностей статс-секретаря, поручив исполнение их адмиралу фон Капелле, что, по моему мнению, конфликты, в которые вступал до сих пор по неизвестным мне причинам гросс-адмирал фон Тирпиц, объясняются отстранением этого заслуженного деятеля от руководства флотом, а потому не заслуживают столь строгого осуждения, и что мнение фронтовиков о материальной части является в значительной степени необдуманным и несправедливым.
В заключение адмирал фон Мюллер заявил, что произвести подобную реорганизацию в условиях войны невозможно и что если она была желательной, ее надо было подготовить уже в мирное время.
На это я мог только возразить, что, по моему мнению, для назначения главнокомандующего, потребовался бы всего лишь приказ кабинета в несколько строк.
Начальник кабинета прекратил дискуссию, заявив, что сейчас уже невозможно отменить назначение меня на пост начальника Генмора…
Несколько других высокопоставленных офицеров рассказывали мне о предпринятых ими аналогичных попытках, имевших тот же результат. О них я говорить не буду. Важнейшей причиной отстранения меня от дел являлось существовавшее между мною и кабинетом различие стратегических концепций. Когда сражение у Скагеррака выявило, наконец, полную беспочвенность подозрений, высказывавшихся по адресу материальной части и распространявшихся в упрек мне по стране, я находился уже в отставке, а общее положение изменилось в неблагоприятную для нас сторону.
Своеобразный характер начальника кабинета фон Мюллера, понять который вообще трудно, оказал роковое влияние на судьбы Германии. В этом жизнерадостном человеке, имевшем задатки художника, выросшем в Швеции, сделавшем придворную карьеру и пользовавшемся большим успехом у придворных дам и в обществе, было также нечто от фанатика: он был трезвенником, пацифистом, другом сэра Макса Вехтера. Он прежде всего не был морским офицером. В отличие от своего предшественника Зендена он не положил в основу своего мировоззрения пруссачество в его самых благородных и ценных проявлениях. В известной степени он поддался соблазнам своего положения, ибо был мягким человеком, колебавшимся в своих суждениях о людях и в вопросах военного характера. Возражения легко убеждали его, но третьему лицу было столь же легко вновь укрепить его в прежнем мнении. Красивые слова, на которые Бетман-Гольвег был такой мастер, подкупали этого также любившего поговорить человека, который, сжившись с системой кабинетов и уверенный в своей силе, мог «если не провести все, что хотел, то по крайней мере затормозить любое мероприятие». Он также стремился к благу. Нашим несчастьем является то, что два столь похожих друг на друга человека, как Бетман и Мюллер работали в тесном контакте.
Кайзер, к сожалению, не осознал того влияния, которое оказало мировоззрение этих господ на его в общем более правильные взгляды. В Мюллере он видел прежде всего прекрасного посредника между двумя столь антагонистичными натурами, как Бетман и я. Однако именно посредником Мюллер-то и не был, это выявилось еще в годы мира, ибо он почти всегда принимал сторону Бетмана; в то время он говаривал, что, к сожалению, вынужден выступать против своих.
Были произнесены слова: Я не могу поставить кого-нибудь другого между мной и моим флотом. Для поддержания иллюзии, будто верховный военачальник самолично руководил флотом, находились личности, которые даже при мелких операциях охотно обращались к кайзеру за детальными указаниями. Рейхсканцлер и начальник кабинета, державшие Поля в своих руках, использовали особенности его характера, чтобы раздуть в болезнь его ведомственную зависть ко мне. Я думаю, что тут сказался и тяжелый недуг, который год спустя свел его в могилу. Когда незадолго до последнего припадка его болезни я встретился с ним, он выразил сожаление, что не пошел со мной по одному пути.
Я переехал в ставку и оставался там, пока мог еще полагать, что не совсем потерял свое влияние на кайзера. Однако чуждые мне методы лиц, задававших там тон, постепенно сводили это влияние на нет. Теперь я полагаю, что должность статс-секретаря, которую всячески старались принизить и выхолостить, сохранила бы большее значение, останься я в Берлине. Главнокомандующему же или, вернее, главе адмиралтейства, следовало бы не оставаться на одном месте, а свободно передвигаться, в зависимости от заданий, из ставки в Берлин, из Берлина в Вильгельмегафен, а в особых случаях находиться на борту корабля. Постоянное пребывание его на флагманском корабле, где он мог легко потерять понимание взаимосвязи явлений, было бы таким же анахронизмом, как если бы современный полководец всегда обозревал поле битвы с холма, сидя на коне.
Я не могу рассказывать здесь о том, какой вред причинило отсутствие верховного руководства и самостоятельность отдельных морских инстанций и театров войны. Самую глубокую скорбь большинству офицеров причинило отсутствие сражений, которое внушало им сильное опасение за будущность Германии и ее флота. В 1805 году катастрофа разразилась слишком быстро, чтобы многие могли усмотреть ее приближение; в наши же дни ее предвидели многие.

7

При удивившем весь флот назначении Поля командующим флотом начальник кабинета постарался заменить его в ставке человеком, готовым следовать морской политике Бетмана. Однако начальник кабинета и на этот раз не проявил знания людей, если он считал таким человеком адмирала Бахмана.
Бахман, напротив, представлял господствовавшее во флоте направление с такой прямотой, что положение его на посту начальника Генмора вскоре стало очень тяжелым и уже в сентябре 1915 года он был заменен адмиралом фон Гольцендорфом.
В бытность свою начальником Генмора Бахман добился предоставления командующему флотом полнейшей свободы действий. Правда, Поль крепко держался за свой план войны в Балтике и считал себя обязанным придерживаться устных директив, данных ему кайзером. В то же время увеличение английского флота за счет нового строительства и усиленная концентрация всех сил противника действительно ухудшили наши шансы на выигрыш сражения. На первый план выдвинулась подводная война, которая, по мнению моему и Бахмана, была начата Полем и Бетманом в нецелесообразной форме. (Это произошло помимо моего согласия.)
Когда в начале января 1916 года адмирал Шеер сменил заболевшего фон Поля на посту командующего флотом, он вместе с избранным им на должность начальника штаба фон Трота принял командование в твердой решимости более деятельно использовать наш флот, несмотря на ухудшение военной обстановки. В соответствии с этим он начал успешную борьбу против депрессии, охватившей моряков в связи с предшествующим бездействием флота. Исполнение намерения довести дело до боя в 1916 году было значительно затруднено вследствие предпринятых Англией напряженных усилий запереть наш флот Открытого моря и подлодки посредством постановки обширных минных заграждений в углу Северного моря – от Боркума до Ютландии. Чтобы враг не достиг этой цели, нам пришлось создать огромную организацию из кораблей, которые должны были по определенной системе прокладывать проходы через эти минные поля и держать таковые в безопасности. Со временем выполнение этой задачи превратилось в чрезвычайно утомительную и опасную службу, которая унесла немало жертв, но все же до конца войны в основном выполняла свое назначение. Чтобы добраться до открытого моря, флот должен был пользоваться этими проходами и возвращаться обратно тем же путем. Отсюда можно видеть, насколько труднее стали операции флота в сравнении с прежними годами. Во время одной такой дальней вылазки, которую первоначально предполагалось совершить в направлении Англии, наши крейсера, сильно отдалившиеся от главных сил, наткнулись у входа в Скагеррак на значительно более сильную эскадру англичан и тотчас атаковали ее. Уже через короткое время выяснилось значительное превосходство наших кораблей. В начале пять наших линейных крейсеров имели против себя шесть английских. Воздух был прозрачен, как кристалл, и бой начался с дистанции в 15000 метров. Через 18 минут после открытия огня взлетел на воздух английский крейсер «Индифетигебл», а еще через 20 минут та же участь постигла «Куин Мэри»{212}. В ходе сражения англичане получили значительное подкрепление в виде пяти{}an» новейших линкоров типа «Куин Элизабет», постройка которых была закончена уже во время войны; благодаря тому что на этих кораблях применялось исключительно нефтяное топливо, они обладали такой большой скоростью, что могли принять участие в сражении крейсеров. Эти линкоры присоединились к английским крейсерам и открыли огонь с большой дистанции. До того момента, как адмирал Битти, завидев наш линейный флот, сделал поворот и взял курс на север, боевая мощь нашей эскадры почти не претерпела изменений. В наиболее поврежденный из всех кораблей «Зейдлиц» попало три тяжелых снаряда, из коих один был 38-сантиметрового калибра, как это было установлено впоследствии по его осколкам. Равным образом и попавшая в него позднее торпеда, выпущенная английским эсминцем, не оказала почти никакого действия, так как оно было парализовано противоминной переборкой. На следующих стадиях боя «Зейдлиц» смог дважды принять участие в атаке главных сил англичан, развивая наивысшую скорость, причем в него попало еще двадцать тяжелых снарядов. Несмотря на это, он достиг гавани без посторонней помощи. Под свежим впечатлением пережитой опасности храбрый командир корабля капитан фон Эгиди порадовал меня телеграммой, выражавшей горячую благодарность офицеров и матросов за материальную часть{}an».
Из донесений по радио адмирал Шеер и его начальник штаба фон Трота заключили, что крейсерский бой должен привести к столкновению с Гранд-Флитом англичан, причем они вполне отдавали себе отчет в численном превосходстве последнего и в том, что на этой стадии войны он состоял из одних только линкоров крупнейшего класса. Их великая историческая заслуга состоит в том, что они ринулись в бой со всей скоростью, на которую были способны машины их кораблей. Они оценивали личный состав и материальную часть нашего флота правильнее, чем это делалось до тех пор.
В соответствии с этим наш линейный флот открыл огонь по уходившим на север английским линейным крейсерам и линкорам, но вследствие позиции противника, кроме линейных крейсеров, шедших впереди нашего флота, начать стрельбу смогли только головные корабли типа «Кениг», которыми командовал адмирал Венке. Постепенным переходом с северного курса на восточный английский адмирал принудил к повороту также и головную часть нашего флота. Еще до этого она уничтожила в несколько минут вновь подошедший линейный крейсер «Инвинсибл» и два броненосных крейсера типа «Уорриор», но тут она внезапно натолкнулась на растянутые в длинную линию главные силы англичан, скрытые дымом и туманом; все английские корабли тотчас открыли ожесточенный огонь. Случай сделал положение наших кораблей тактически весьма невыгодным. Чтобы занять хорошую тактическую позицию, им пришлось бы пройти под огнем всего неприятельского флота, да и освещение стало теперь таково, что силуэты германских кораблей выделялись на фоне западной половины вечернего неба и таким образом в моменты хорошей видимости представляли собой отличные мишени; между тем как туман, лежавший на востоке, настолько полно скрывал корпуса английских кораблей, что их можно было обнаружить чуть ли не по одним лишь вспышкам от выстрелов.
Из этого опасного положения адмирал Шеер вышел благодаря тому, что приказал всем своим кораблям одновременно сделать полный поворот, после чего весь флот направился назад; в мире найдется немного флотов, способных выполнить такой маневр под ураганным огнем противника. Выполнение его было облегчено двумя флотилиями наших миноносцев под командой капитана 1 ранга Генриха, который, увидев опасное положение нашего флота, атаковал главные силы врага и отвлек на себя всю силу их огня. Когда адмирал Шеер построил свой флот в новом, нужном ему порядке, он опять повернул на врага, чтобы повторить свою атаку. Однако наступление темноты сделало невозможным обдуманные боевые построения. Если бы в этой стадии боя английский флот чувствовал свое превосходство, он ни за что не отстал бы от нашего, ибо в составе последнего находилась эскадра устарелых кораблей додредноутного типа, а английский флот состоял исключительно из новых крупнейших линкоров и таким образом превосходил наш флот также и по скорости хода (кроме того, он располагал еще группой особенно быстроходных линкоров).
При таких обстоятельствах адмирал Шеер, как и весь флот, определенно ожидали возобновления боя на следующее утро. Однако они предпочли выдержать этот бой в большей близости от свободного от мин прохода, и потому решили ночью отойти в район Горнерифа. Когда рассвело, море оказалось пустым, но через некоторое время цеппелин принес известие, что с запада идет новое крупное соединение английского флота. Позднее выяснилось, что в действительности это были главные силы англичан, которые, однако, вскоре повернули на север. Передвижения английского флота состояли, вероятно, в том, что при наступлении темноты он направился на запад, и при этом обошел с юга позицию нашего флота, причем на некотором расстоянии от главных сил следовал арьергард из крейсеров и большей части миноносцев. В своем движении на юг наш флот должен был пройти через этот промежуток между главными силами и арьергардом. Таким образом, массе английских миноносцев, поддержанных крейсерами, представилась счастливая возможность напасть при самых благоприятных обстоятельствах на наш флот, корабли которого шли довольно сомкнуто, образуя длинную линию. Атака англичан была произведена смело, но неискусно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65