C доставкой сайт Wodolei.ru
Картер сказал:— Я ехал сюда тоже не с пустыми руками, но выпил почти все в самолете. В моей фляжке остался только один стаканчик.— Сам бог велел отдать все, что у вас есть, нашему приятелю, — сказал Макдугал. — Ему это сейчас нужнее, чем нам.А доктор Браун продолжал:— Мистер Уормолд — символ безупречного служения своему делу, символ скромности, спокойствия, упорства и работоспособности. Враги наши часто рисуют коммерсанта горластым наглецом, который любыми средствами старается всучить бесполезный, никчемный, а то и вредный товар. Такое представление не имеет ничего общего с действительностью…Уормолд сказал:— Вот спасибо. Картер. Глоточек мне сейчас совсем не повредит.— Не привыкли говорить речи?— Да дело не только в этом.Он перегнулся через стол к ничем не примечательному лицу нотвичского обывателя; сейчас на этом лице будет написано желание его успокоить и веселое недоверие человека, с которым ничего подобного никогда не случалось; да. Картер был поистине якорем спасения.— Вы, конечно, — начал Уормолд, — не поверите ни единому моему слову… — но он и не хотел, чтобы Картер ему поверил; он хотел научиться у него неверию. Что-то ткнуло его в ногу, и, взглянув вниз, он увидел черную мордочку таксы с длинными ушами, похожими на локоны, — она выпрашивала подачку; видно, собака незаметно для официантов проскользнула через служебную дверь и спряталась под столом.Картер пододвинул Уормолду небольшую фляжку.— На двоих здесь не хватит. Пейте все.— Большое спасибо. Картер.Он отвинтил колпачок и вылил в свой стакан содержимое фляжки.— Самый обыкновенный «Джонни Уокер» марка виски
. Без всяких выдумок.Доктор Браун говорил:— Если кто-нибудь может рассказать от имени всех собравшихся о долгих годах терпеливого служения коммерсанта на благо общества — это, безусловно, мистер Уормолд, и я предоставляю ему слово.Картер подмигнул и поднял воображаемый бокал.— Г-глотайте скорей, — сказал он, — промочите г-горло.Уормолд поставил виски на стол.— Как вы сказали. Картер?— Я сказал, пейте быстрее.— Нет, вы не то сказали, Картер.Как он раньше не заметил этого легкого заикания на гортанных звуках? Может быть. Картер, зная за собой этот недостаток, нарочно избегал слов, которые начинались на «г», и выдавал себя лишь в те минуты, когда им владели надежда или гнев?— В чем дело, Уормолд?Уормолд опустил руку под стол, чтобы погладить собаку, и, словно ненароком, сбросил на пол стакан.— А вы притворялись, будто не знаете доктора!— Какого доктора?— Вы зовете его Г-гассельбахер.— Мистер Уормолд! — снова провозгласил на весь зал доктор Браун.Уормолд неуверенно поднялся на ноги. Не получив ничего более вкусного, собака лакала пролитое виски.Уормолд сказал:— Спасибо, что вы предоставили мне слово, какими бы мотивами вы ни руководствовались. — Послышался вежливый смешок, это его удивило — он не собирался шутить. — Это мое первое публичное выступление, а в какую-то минуту было похоже на то, что оно станет и моим последним.Он поймал взгляд Картера. Картер нахмурился. Уормолд испытывал ощущение какой-то неловкости за то, что остался жив, — словно напился в обществе. Может, он и в самом деле пьян. Он сказал:— Не знаю, есть ли у меня здесь друзья. Но враги есть безусловно.Кто-то произнес: «позор», а несколько человек рассмеялись. Если так будет продолжаться, он еще прослывет остряком.— В наши дни всем прямо уши прожужжали о холодной войне, но всякий коммерсант вам скажет, что война между двумя промышленными фирмами может быть очень горячей. Возьмите фирмы «Фастклинерс» и «Ньюклинерс». Между их пылесосами не больше разницы, чем между русским, немцем или англичанином. Не было бы ни конкуренции, ни войны, если бы не аппетиты кучки людей в этих фирмах, это они — зачинщики конкуренции и вражды, это они заставляют мистера Картера и меня хватать друг друга за глотку.Теперь уже никто не смеялся. Доктор Браун шептал что-то на ухо генеральному консулу. Уормолд поднял фляжку Картера и сказал:— Мистер Картер, наверно, даже не знает имени человека, пославшего его отравить меня на благо своей фирмы.Снова раздался смех, в нем звучало облегчение.— Побольше бы нам такого яду, — сказал Макдугал.И вдруг раздался собачий визг. Такса покинула свое убежище и метнулась к служебному выходу.— Макс! — закричал метрдотель. — Макс!Наступила тишина, потом кто-то неуверенно захихикал. Собака едва перебирала ногами. Она визжала и старалась укусить себя за грудь. Метрдотель настиг ее у двери и хотел схватить, но она взвыла, точно от боли, и вырвалась у него из рук.— Клюкнула лишнего, — неуверенно сказал Макдугал.— Простите, доктор Браун, — сказал Уормолд. — Представление окончено.Он поспешил за метрдотелем через служебный выход.— Стойте!— Что вам угодно?— Я хочу знать, куда девалась моя тарелка.— Что вы, сэр? Какая тарелка?— Вы очень беспокоились, чтобы моя тарелка не досталась кому-нибудь другому.— Не понимаю.— Вы знали, что еда была отравлена?— Вы хотите сказать, сэр, что пища была несвежая?— Я хочу сказать, что еда была отравлена, а вы изо всех сил старались спасти жизнь доктору Брауну. Но отнюдь не мне.— Простите, сэр, я не понимаю. Я занят. Извините.По длинному коридору, который вел на кухню, несся собачий вой — негромкий, отчаянный вой, прерывавшийся пронзительным визгом. Метрдотель крикнул: «Макс!» — и побежал по коридору совсем по-человечески. Он распахнул дверь на кухню.— Макс!Такса, скорчившись, лежала под столом; она подняла грустную морду и через силу поползла к метрдотелю. Человек в поварском колпаке сказал:— Он ничего здесь не ел. Ту тарелку мы выбросили.Собака свалилась у ног метрдотеля, как груда требухи.Метрдотель опустился рядом с ней на колени. Он повторял: «Max, mein Kind. Mein Kind» "Макс, дитя мое. Дитя мое» (нем.)
. Черное тело на полу выглядело продолжением его черного фрака; собака не была плотью от плоти его, но они вполне могли быть выкроены из одного куска сукна. Вокруг теснилась кухонная прислуга.Черный тюбик вздрогнул, и из него, как зубная паста, полез розовый язык. Метрдотель погладил собаку и поднял взгляд на Уормолда. Глаза, в которых блестели слезы, укоряли его в том, что он стоит здесь живой, а собака околела; в душе Уормолда шевельнулось желание извиниться, но он повернулся и вышел. Дойдя до конца коридора, он бросил взгляд назад — черная фигура стояла на коленях возле черной собаки, над ними, весь в белом, склонился шеф-повар, а рядом, словно плакальщики возле свежей могилы, застыла кухонная прислуга; они держали мочалки, кастрюли и тарелки, точно венки. «Моя смерть, — подумал он, — была бы куда менее торжественной».
— Я вернулся, — сказал он Беатрисе. — И не пал в бою. Я вернулся победителем. Пала собака.
4 Капитан Сегура сказал:— Хорошо, что вы одни. У вас ведь никого нет?— Ни души.— Надеюсь, вы не возражаете? Я поставил двоих полицейских у двери, чтобы нам не помешали.— Как это понять — я арестован?— Что вы! Конечно, нет.— Милли и Беатриса ушли в кино. Они будут удивлены, если их не пустят домой.— Я задержу вас очень ненадолго. У меня к вам два дела. Одно — важное, другое — пустая формальность. Можно начать с главного?— Пожалуйста.— Я хочу, мистер Уормолд, просить у вас руки вашей дочери.— Неужели для этого нужно ставить часовых у дверей?— Так удобнее — нас никто не побеспокоит.— А вы уже говорили с Милли?— Я никогда бы себе этого не позволил, не поговорив предварительно с вами.— Надеюсь, даже по здешним законам, вам необходимо мое согласие на брак?— Этого требует не закон, а простая вежливость. Можно закурить?— Прошу вас! Скажите, ваш портсигар действительно из человеческой кожи?Капитан Сегура рассмеялся.— Ах, Милли, Милли. Вот насмешница! — Он прибавил уклончиво: — Неужели вы в это верите, мистер Уормолд?Может быть, он не любил врать в глаза; вероятно, Сегура был верующим католиком.— Она слишком молода для замужества, капитан.— У нас в стране рано выходят замуж.— Я уверен, что ей еще не хочется замуж.— Но вы могли бы повлиять на нее, мистер Уормолд.— Вас тут зовут Кровавым Стервятником?— На Кубе это лестное прозвище.— Да, но положение у вас непрочное. Вы, видно, нажили немало врагов.— Я кое-что скопил и могу обеспечить мою вдову. В этом смысле мое положение куда надежнее вашего, мистер Уормолд. Ваше дело вряд ли приносит вам большой доход, а ведь оно в любую минуту может быть прикрыто.— Прикрыто?— Я уверен, что дурных намерений у вас нет, но вокруг вас все время что-то случается. Если вам придется спешно покинуть страну, разве не лучше оставить дочь хорошо пристроенной?— А что случилось, капитан Сегура?— Разбилась машина — неважно, как это произошло. Было совершено покушение на бедного инженера Сифуэнтеса, друга министра внутренних дел. Профессор Санчес жаловался, что вы ворвались к нему в дом и угрожали ему. Ходят даже слухи, будто вы отравили собаку.— Я отравил собаку?— По-моему, это смешно. Но метрдотель гостиницы «Насьональ» говорит, что вы напоили его собаку отравленным виски. Зачем вам было давать собаке виски? Не понимаю. И он не понимает. Может быть, потому, что собака была немецкая? Ну, что вы на это скажете, мистер Уормолд?— Да я просто не знаю, что вам ответить.— Он был в ужасном состоянии, бедняга. Если бы не это, я бы его сразу выгнал — нечего морочить мне голову. Он говорит, что потом вы пришли на кухню позлорадствовать. Как это на вас непохоже, мистер Уормолд! А я-то всегда вас считал человеком гуманным. Прошу вас, скажите мне, что в этой истории нет ни капли правды…— Собака и в самом деле была отравлена. Виски она выпила из моего стакана. Но предназначалось это виски для меня, а не для собаки.— Кому же понадобилось вас травить, мистер Уормолд?— Не знаю.— Удивительная история. Еще хуже той, что рассказал метрдотель, но они опровергают друг друга. Никакого яда, видно, не было, и собака умерла своей смертью. Насколько я знаю, она была старая. Однако согласитесь, мистер Уормолд, вокруг вас все время случаются какие-то неприятности. А вы, часом, не один из тех мальчуганов, о которых я читал в английских книжках: сами-то они тихони, но подбивают на всякие проказы домового?— Очень может быть. А вы знаете здешних домовых?— Кое-кого знаю. Кажется, уже подошло время изгнать эту нечисть. Я готовлю докладную записку президенту.— А я в ней буду упомянут?— Не обязательно… Поверьте, мистер Уормолд, я скопил приличную сумму. Если со мной что-нибудь случится, Милли сможет жить в достатке. А произойдет революция — мы проживем и в Майами.— Зачем вы мне все это рассказываете? Ваше материальное положение меня не интересует.— Но так принято, мистер Уормолд. Ну, а насчет здоровья — оно у меня превосходное. Могу показать врачебное свидетельство. И с потомством все будет благополучно. Не раз проверено.— Вот как?— Да, ваша дочь может быть спокойна. О будущем наших детей я тоже позабочусь. Моя теперешняя содержанка меня никак не связывает. Я знаю, протестанты щепетильны в таких вопросах.— Да я не совсем протестант.— А ваша дочь, к счастью, католичка. Ей-богу, мистер Уормолд, это вполне подходящий брак.— Милли только семнадцать лет!— В этом возрасте легче всего рожать. Значит, вы мне разрешаете с ней поговорить?— А вам нужно мое разрешение?— Так будет куда приличнее.— Ну, а если бы я сказал «нет»…— Я, конечно, постарался бы вас переубедить.— Вы как-то говорили мне, что я не принадлежу к классу пытаемых.Капитан Сегура ласково положил руку Уормолду на плечо.— У вас такое же чувство юмора, как у Милли. Но, говоря серьезно, если возникнет вопрос о невозможности продлить вам вид на жительство…— Я вижу, вы настроены решительно. Ну что ж. Если хотите, можете с ней поговорить. У вас найдется подходящий случай, когда вы будете провожать ее из школы. Но Милли девушка разумная. По-моему, вам не на что надеяться.— Тогда мне придется прибегнуть к вашей помощи.— Вы удивительно старомодны, капитан Сегура. Отец в наши дни не пользуется никаким авторитетом. Вы, кажется, говорили, что у вас есть ко мне важное дело…Капитан Сегура поправил его с укоризной:— Важное дело я вам изложил. Второй вопрос — пустая формальность. Вы не заедете со мной в «Чудо-бар»?— Зачем?— Небольшое дельце, связанное с полицией. Не беспокойтесь, ничего страшного. Хочу попросить вас оказать мне маленькое одолжение, мистер Уормолд.Они отправились в ярко-красной спортивной машине капитана Сегуры в сопровождении двух мотоциклистов — спереди и сзади. Казалось, все чистильщики сапог прибежали с бульвара на улицу Вирдудес. По обе стороны двери «Чудо-бара» стояли полицейские; над головой висело палящее солнце.Мотоциклисты соскочили на землю и стали разгонять толпу чистильщиков. Из бара выбежало еще несколько полицейских, они выстроились, охраняя капитана Сегуру. Уормолд пошел за ним. Как и всегда в это время дня, жалюзи поскрипывали от морского ветерка. Бармен стоял не там, где ему положено, а перед стойкой. Вид у него был перепуганный. Из разбитых бутылок за его спиной все еще капало, но они уже давно опустели. Какое-то тело лежало на полу, его загораживали полицейские, но ботинки были видны: грубые, чиненные-перечиненные ботинки небогатого старика.— Пустая формальность, — сказал капитан Сегура. — Нужно опознать труп.Уормолду незачем было видеть лицо, однако полицейские расступились, чтобы он мог посмотреть на доктора Гассельбахера.— Это доктор Гассельбахер, — сказал он. — Вы его знаете не хуже меня.— В таких случаях полагается соблюдать формальности, — сказал Сегура. — Опознание трупа посторонним свидетелем.— Кто это сделал?— Трудно сказать, — ответил Сегура. — Вам, пожалуй, стоит выпить виски. Эй, бармен!— Не надо. Дайте мне «дайкири». Мы с ним всегда пили «дайкири».— Какой-то человек вошел в бар и стал стрелять. Две пули пролетели мимо. Мы, конечно, не упустим случая повлиять на общественное мнение за границей и заявим, что это — дело рук повстанцев из Орьенте. А может, это и в самом деле были повстанцы.Лицо смотрело на них с пола совершенно невозмутимо. Оно казалось таким бесстрастным, что слова «покой» или «страдание» были к нему неприменимы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
. Без всяких выдумок.Доктор Браун говорил:— Если кто-нибудь может рассказать от имени всех собравшихся о долгих годах терпеливого служения коммерсанта на благо общества — это, безусловно, мистер Уормолд, и я предоставляю ему слово.Картер подмигнул и поднял воображаемый бокал.— Г-глотайте скорей, — сказал он, — промочите г-горло.Уормолд поставил виски на стол.— Как вы сказали. Картер?— Я сказал, пейте быстрее.— Нет, вы не то сказали, Картер.Как он раньше не заметил этого легкого заикания на гортанных звуках? Может быть. Картер, зная за собой этот недостаток, нарочно избегал слов, которые начинались на «г», и выдавал себя лишь в те минуты, когда им владели надежда или гнев?— В чем дело, Уормолд?Уормолд опустил руку под стол, чтобы погладить собаку, и, словно ненароком, сбросил на пол стакан.— А вы притворялись, будто не знаете доктора!— Какого доктора?— Вы зовете его Г-гассельбахер.— Мистер Уормолд! — снова провозгласил на весь зал доктор Браун.Уормолд неуверенно поднялся на ноги. Не получив ничего более вкусного, собака лакала пролитое виски.Уормолд сказал:— Спасибо, что вы предоставили мне слово, какими бы мотивами вы ни руководствовались. — Послышался вежливый смешок, это его удивило — он не собирался шутить. — Это мое первое публичное выступление, а в какую-то минуту было похоже на то, что оно станет и моим последним.Он поймал взгляд Картера. Картер нахмурился. Уормолд испытывал ощущение какой-то неловкости за то, что остался жив, — словно напился в обществе. Может, он и в самом деле пьян. Он сказал:— Не знаю, есть ли у меня здесь друзья. Но враги есть безусловно.Кто-то произнес: «позор», а несколько человек рассмеялись. Если так будет продолжаться, он еще прослывет остряком.— В наши дни всем прямо уши прожужжали о холодной войне, но всякий коммерсант вам скажет, что война между двумя промышленными фирмами может быть очень горячей. Возьмите фирмы «Фастклинерс» и «Ньюклинерс». Между их пылесосами не больше разницы, чем между русским, немцем или англичанином. Не было бы ни конкуренции, ни войны, если бы не аппетиты кучки людей в этих фирмах, это они — зачинщики конкуренции и вражды, это они заставляют мистера Картера и меня хватать друг друга за глотку.Теперь уже никто не смеялся. Доктор Браун шептал что-то на ухо генеральному консулу. Уормолд поднял фляжку Картера и сказал:— Мистер Картер, наверно, даже не знает имени человека, пославшего его отравить меня на благо своей фирмы.Снова раздался смех, в нем звучало облегчение.— Побольше бы нам такого яду, — сказал Макдугал.И вдруг раздался собачий визг. Такса покинула свое убежище и метнулась к служебному выходу.— Макс! — закричал метрдотель. — Макс!Наступила тишина, потом кто-то неуверенно захихикал. Собака едва перебирала ногами. Она визжала и старалась укусить себя за грудь. Метрдотель настиг ее у двери и хотел схватить, но она взвыла, точно от боли, и вырвалась у него из рук.— Клюкнула лишнего, — неуверенно сказал Макдугал.— Простите, доктор Браун, — сказал Уормолд. — Представление окончено.Он поспешил за метрдотелем через служебный выход.— Стойте!— Что вам угодно?— Я хочу знать, куда девалась моя тарелка.— Что вы, сэр? Какая тарелка?— Вы очень беспокоились, чтобы моя тарелка не досталась кому-нибудь другому.— Не понимаю.— Вы знали, что еда была отравлена?— Вы хотите сказать, сэр, что пища была несвежая?— Я хочу сказать, что еда была отравлена, а вы изо всех сил старались спасти жизнь доктору Брауну. Но отнюдь не мне.— Простите, сэр, я не понимаю. Я занят. Извините.По длинному коридору, который вел на кухню, несся собачий вой — негромкий, отчаянный вой, прерывавшийся пронзительным визгом. Метрдотель крикнул: «Макс!» — и побежал по коридору совсем по-человечески. Он распахнул дверь на кухню.— Макс!Такса, скорчившись, лежала под столом; она подняла грустную морду и через силу поползла к метрдотелю. Человек в поварском колпаке сказал:— Он ничего здесь не ел. Ту тарелку мы выбросили.Собака свалилась у ног метрдотеля, как груда требухи.Метрдотель опустился рядом с ней на колени. Он повторял: «Max, mein Kind. Mein Kind» "Макс, дитя мое. Дитя мое» (нем.)
. Черное тело на полу выглядело продолжением его черного фрака; собака не была плотью от плоти его, но они вполне могли быть выкроены из одного куска сукна. Вокруг теснилась кухонная прислуга.Черный тюбик вздрогнул, и из него, как зубная паста, полез розовый язык. Метрдотель погладил собаку и поднял взгляд на Уормолда. Глаза, в которых блестели слезы, укоряли его в том, что он стоит здесь живой, а собака околела; в душе Уормолда шевельнулось желание извиниться, но он повернулся и вышел. Дойдя до конца коридора, он бросил взгляд назад — черная фигура стояла на коленях возле черной собаки, над ними, весь в белом, склонился шеф-повар, а рядом, словно плакальщики возле свежей могилы, застыла кухонная прислуга; они держали мочалки, кастрюли и тарелки, точно венки. «Моя смерть, — подумал он, — была бы куда менее торжественной».
— Я вернулся, — сказал он Беатрисе. — И не пал в бою. Я вернулся победителем. Пала собака.
4 Капитан Сегура сказал:— Хорошо, что вы одни. У вас ведь никого нет?— Ни души.— Надеюсь, вы не возражаете? Я поставил двоих полицейских у двери, чтобы нам не помешали.— Как это понять — я арестован?— Что вы! Конечно, нет.— Милли и Беатриса ушли в кино. Они будут удивлены, если их не пустят домой.— Я задержу вас очень ненадолго. У меня к вам два дела. Одно — важное, другое — пустая формальность. Можно начать с главного?— Пожалуйста.— Я хочу, мистер Уормолд, просить у вас руки вашей дочери.— Неужели для этого нужно ставить часовых у дверей?— Так удобнее — нас никто не побеспокоит.— А вы уже говорили с Милли?— Я никогда бы себе этого не позволил, не поговорив предварительно с вами.— Надеюсь, даже по здешним законам, вам необходимо мое согласие на брак?— Этого требует не закон, а простая вежливость. Можно закурить?— Прошу вас! Скажите, ваш портсигар действительно из человеческой кожи?Капитан Сегура рассмеялся.— Ах, Милли, Милли. Вот насмешница! — Он прибавил уклончиво: — Неужели вы в это верите, мистер Уормолд?Может быть, он не любил врать в глаза; вероятно, Сегура был верующим католиком.— Она слишком молода для замужества, капитан.— У нас в стране рано выходят замуж.— Я уверен, что ей еще не хочется замуж.— Но вы могли бы повлиять на нее, мистер Уормолд.— Вас тут зовут Кровавым Стервятником?— На Кубе это лестное прозвище.— Да, но положение у вас непрочное. Вы, видно, нажили немало врагов.— Я кое-что скопил и могу обеспечить мою вдову. В этом смысле мое положение куда надежнее вашего, мистер Уормолд. Ваше дело вряд ли приносит вам большой доход, а ведь оно в любую минуту может быть прикрыто.— Прикрыто?— Я уверен, что дурных намерений у вас нет, но вокруг вас все время что-то случается. Если вам придется спешно покинуть страну, разве не лучше оставить дочь хорошо пристроенной?— А что случилось, капитан Сегура?— Разбилась машина — неважно, как это произошло. Было совершено покушение на бедного инженера Сифуэнтеса, друга министра внутренних дел. Профессор Санчес жаловался, что вы ворвались к нему в дом и угрожали ему. Ходят даже слухи, будто вы отравили собаку.— Я отравил собаку?— По-моему, это смешно. Но метрдотель гостиницы «Насьональ» говорит, что вы напоили его собаку отравленным виски. Зачем вам было давать собаке виски? Не понимаю. И он не понимает. Может быть, потому, что собака была немецкая? Ну, что вы на это скажете, мистер Уормолд?— Да я просто не знаю, что вам ответить.— Он был в ужасном состоянии, бедняга. Если бы не это, я бы его сразу выгнал — нечего морочить мне голову. Он говорит, что потом вы пришли на кухню позлорадствовать. Как это на вас непохоже, мистер Уормолд! А я-то всегда вас считал человеком гуманным. Прошу вас, скажите мне, что в этой истории нет ни капли правды…— Собака и в самом деле была отравлена. Виски она выпила из моего стакана. Но предназначалось это виски для меня, а не для собаки.— Кому же понадобилось вас травить, мистер Уормолд?— Не знаю.— Удивительная история. Еще хуже той, что рассказал метрдотель, но они опровергают друг друга. Никакого яда, видно, не было, и собака умерла своей смертью. Насколько я знаю, она была старая. Однако согласитесь, мистер Уормолд, вокруг вас все время случаются какие-то неприятности. А вы, часом, не один из тех мальчуганов, о которых я читал в английских книжках: сами-то они тихони, но подбивают на всякие проказы домового?— Очень может быть. А вы знаете здешних домовых?— Кое-кого знаю. Кажется, уже подошло время изгнать эту нечисть. Я готовлю докладную записку президенту.— А я в ней буду упомянут?— Не обязательно… Поверьте, мистер Уормолд, я скопил приличную сумму. Если со мной что-нибудь случится, Милли сможет жить в достатке. А произойдет революция — мы проживем и в Майами.— Зачем вы мне все это рассказываете? Ваше материальное положение меня не интересует.— Но так принято, мистер Уормолд. Ну, а насчет здоровья — оно у меня превосходное. Могу показать врачебное свидетельство. И с потомством все будет благополучно. Не раз проверено.— Вот как?— Да, ваша дочь может быть спокойна. О будущем наших детей я тоже позабочусь. Моя теперешняя содержанка меня никак не связывает. Я знаю, протестанты щепетильны в таких вопросах.— Да я не совсем протестант.— А ваша дочь, к счастью, католичка. Ей-богу, мистер Уормолд, это вполне подходящий брак.— Милли только семнадцать лет!— В этом возрасте легче всего рожать. Значит, вы мне разрешаете с ней поговорить?— А вам нужно мое разрешение?— Так будет куда приличнее.— Ну, а если бы я сказал «нет»…— Я, конечно, постарался бы вас переубедить.— Вы как-то говорили мне, что я не принадлежу к классу пытаемых.Капитан Сегура ласково положил руку Уормолду на плечо.— У вас такое же чувство юмора, как у Милли. Но, говоря серьезно, если возникнет вопрос о невозможности продлить вам вид на жительство…— Я вижу, вы настроены решительно. Ну что ж. Если хотите, можете с ней поговорить. У вас найдется подходящий случай, когда вы будете провожать ее из школы. Но Милли девушка разумная. По-моему, вам не на что надеяться.— Тогда мне придется прибегнуть к вашей помощи.— Вы удивительно старомодны, капитан Сегура. Отец в наши дни не пользуется никаким авторитетом. Вы, кажется, говорили, что у вас есть ко мне важное дело…Капитан Сегура поправил его с укоризной:— Важное дело я вам изложил. Второй вопрос — пустая формальность. Вы не заедете со мной в «Чудо-бар»?— Зачем?— Небольшое дельце, связанное с полицией. Не беспокойтесь, ничего страшного. Хочу попросить вас оказать мне маленькое одолжение, мистер Уормолд.Они отправились в ярко-красной спортивной машине капитана Сегуры в сопровождении двух мотоциклистов — спереди и сзади. Казалось, все чистильщики сапог прибежали с бульвара на улицу Вирдудес. По обе стороны двери «Чудо-бара» стояли полицейские; над головой висело палящее солнце.Мотоциклисты соскочили на землю и стали разгонять толпу чистильщиков. Из бара выбежало еще несколько полицейских, они выстроились, охраняя капитана Сегуру. Уормолд пошел за ним. Как и всегда в это время дня, жалюзи поскрипывали от морского ветерка. Бармен стоял не там, где ему положено, а перед стойкой. Вид у него был перепуганный. Из разбитых бутылок за его спиной все еще капало, но они уже давно опустели. Какое-то тело лежало на полу, его загораживали полицейские, но ботинки были видны: грубые, чиненные-перечиненные ботинки небогатого старика.— Пустая формальность, — сказал капитан Сегура. — Нужно опознать труп.Уормолду незачем было видеть лицо, однако полицейские расступились, чтобы он мог посмотреть на доктора Гассельбахера.— Это доктор Гассельбахер, — сказал он. — Вы его знаете не хуже меня.— В таких случаях полагается соблюдать формальности, — сказал Сегура. — Опознание трупа посторонним свидетелем.— Кто это сделал?— Трудно сказать, — ответил Сегура. — Вам, пожалуй, стоит выпить виски. Эй, бармен!— Не надо. Дайте мне «дайкири». Мы с ним всегда пили «дайкири».— Какой-то человек вошел в бар и стал стрелять. Две пули пролетели мимо. Мы, конечно, не упустим случая повлиять на общественное мнение за границей и заявим, что это — дело рук повстанцев из Орьенте. А может, это и в самом деле были повстанцы.Лицо смотрело на них с пола совершенно невозмутимо. Оно казалось таким бесстрастным, что слова «покой» или «страдание» были к нему неприменимы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26