— мелодраматически взвизгнула молодая женщина. — О мужчины! Мужчины! Бедная Мария! Она думала, что ей довольно убрать с дороги одну женщину. Нет, ей придется устроить настоящий погром.— Я никогда не ходил в «Шанхай».— Марии лучше знать. Может, ты — лунатик и ходишь туда во сне.— Ты же слышала, это ошибка. В конце концов стреляли ведь в Сифуэнтеса. Мария тут ни при чем.— В Сифуэнтеса? Он сказал, в Сифуэнтеса? Ах ты, испанская дубина! Он только раз со мной заговорил, когда ты принимал душ, а ты нанимаешь убийц, чтобы с ним расправиться?— Прошу тебя, детка, подумай, что ты говоришь. Я ведь услышал об этом только сейчас, когда этот господин…— Какой он господин? Он лживый пес. — Круг беседы снова замкнулся.— Если он лжет, нам нечего обращать на него внимание. Я уверен, что он клевещет и на Марию.— А-а, ты ее защищаешь!Уормолд сказал с отчаянием — это была его последняя попытка:— Все это не имеет никакого отношения к Марии, я хочу сказать — к сеньоре Санчес.— Позвольте! А при чем тут еще и сеньора Санчес? — спросил профессор.— Я думал… что вы думали… что Мария…— Молодой человек, вы хотите меня уверить, что Мария затевает что-то и против моей супруги, а не только против… этой моей приятельницы? Какая чепуха!До сих пор Уормолду казалось, что ошибку легко разъяснить. Но теперь он словно потянул за болтавшуюся ниточку — и пошло распускаться все вязание. Неужели это и есть сравнительная педагогика? Он сказал:— Я думал оказать вам услугу, хотел вас предупредить, но, кажется, смерть будет для вас самым лучшим выходом.— Вы любите загадывать загадки, молодой человек.— Я — не молодой человек. А вот вы, профессор, по-видимому, слишком молоды. — Он так волновался, что подумал вслух: — Эх, если бы здесь была Беатриса!Профессор поспешно заметил:— Даю тебе честное слово, детка, что я не знаю никакой Беатрисы. Ну честное слово!Молодая женщина захохотала с яростью тигрицы.— Вы пришли сюда явно для того, чтобы нас поссорить, — сказал профессор. Это была первая высказанная им претензия, и, если говорить объективно, довольно скромная. — Не понимаю, чего вы добиваетесь, — сказал он, вошел в дом и захлопнул за собой дверь.— Он — чудовище! — воскликнула женщина. — Чудовище! Изверг! Сатир!— Вы не понимаете…— Знаю, знаю эту пошлость: «Понять — значит простить». Ну в данном случае это не подойдет. — Казалось, теперь она относилась к Уормолду менее враждебно. — Мария, я, Беатриса — я уж не говорю о его бедной жене… Я ничего не имею против его жены. У вас есть пистолет?— Конечно, нет. Я ведь пришел сюда для того, чтобы вас спасти.— Пусть стреляют. Пусть стреляют ему в живот, — сказала молодая женщина. — И пониже.И она тоже с самым решительным видом вошла в дом.Уормолду оставалось только уйти. Звонок снова тревожно зазвонил, когда он подходил к калитке, но в белом домике было тихо. «Я сделал все, что мог, — подумал Уормолд. — Профессор хорошо защищен от всякой опасности, а приход полиции, может, будет для него даже кстати. С полицией легче справиться, чем с этой молодой женщиной».
Возвращаясь назад сквозь аромат ночных цветов, Уормолд испытывал только одно желание — открыться во всем Беатрисе, рассказать, что он не шпион, а обманщик, что все эти люди не его агенты и он сам не понимает, что тут творится. «Я запутался. Я боюсь. Она-то уж найдет какой-нибудь выход: в конце концов она прошла специальную подготовку». Но Уормолд знал, что не сможет попросить ее о помощи. Ведь это значит отказаться от приданого для Милли. Пусть лучше его убьют, как Рауля. Интересно, выплачивают на этой работе пенсию детям? Но кто такой Рауль?Не успел он дойти до второй калитки, как его окликнула Беатриса:— Джим! Берегитесь! Не ходите сюда!Даже в эту тревожную минуту он успел подумать: «Меня зовут Уормолд, мистер Уормолд, сеньор Вомель, никто не зовет меня Джимом». А потом побежал, подскакивая и припадая на одну ногу, туда, откуда слышался ее голос, вышел на улицу, прямо к машине с рупором, к трем полицейским и еще одному пистолету, нацеленному ему в живот. Беатриса стояла на тротуаре, девушка была с ней рядом и старалась запахнуть на себе пальто, фасон которого не был для этого приспособлен.— Что случилось?— Не понимаю ни слова.Один из полицейских приказал ему сесть к ним в автомобиль.— А что будет с моей машиной?— Ее пригонят в полицию.Они ощупали его карманы, нет ли у него оружия. Он сказал Беатрисе:— Не знаю, в чем дело, но, кажется, моя звезда закатилась. — Офицер заговорил снова. — Он хочет, чтобы вы тоже сели с нами.— Скажите, что я останусь с сестрой Тересы. Я им не доверяю.Обе машины бесшумно катились между маленькими домиками миллионеров, стараясь никого не тревожить, словно кругом были больницы: богатым нужен покой. Ехать было недалеко: какой-то двор, захлопнулись ворота, и сразу запах полицейского участка — аммиачный запах всех зверинцев на свете. С выбеленных мелом стен коридора смотрели лица разыскиваемых преступников, похожие на подделки картин старых бородатых мастеров. В конце коридора была комната, где сидел капитан Сегура и играл в шашки.— Уф! — сказал капитан и взял две шашки. Потом он поднял голову. — Мистер Уормолд! — воскликнул он с удивлением, но, заметив Беатрису, вскочил со стула, как маленькая, туго обтянутая зеленой кожей змея. Он бросил взгляд на стоявшую позади нее Тересу; пальто опять распахнулось, может быть, намеренно. Он сказал: — Кто это, господи прости?.. — а потом бросил полицейскому, с которым играл в шашки: — Anda! Ходи! (исп.)

— Что все это значит, капитан Сегура?— Вы спрашиваете меня, мистер Уормолд?— Да.— Я хочу, чтобы вы мне это объяснили. Вот уж не ожидал увидеть здесь вас — отца Милли. Мистер Уормолд, нам позвонил некто профессор Санчес и пожаловался, что какой-то неизвестный вломился к нему в дом и ему угрожает. Профессор решил, что этот человек пришел за его картинами — у него очень ценная коллекция. Я сразу же послал полицейскую машину, и они почему-то схватили вас, вот эту сеньориту (мы с ней уже встречались) и голую проститутку. — И он добавил, совсем как тот полицейский сержант в Сантьяго: — Ай, как некрасиво, мистер Уормолд!— Мы были в «Шанхае»…— И это не очень красиво.— Мне надоело выслушивать от полиции, что я поступаю некрасиво.— Зачем вы ходили к профессору Санчесу?— Да тут вышла одна дурацкая история.— Как у вас в машине очутилась голая проститутка?— Мы хотели ее подвезти.— Она не имеет права разгуливать по улицам голая. — Полицейский перегнулся к нему через стол и что-то шепнул. — А-а, — сказал Сегура. — Теперь понятно. Сегодня в «Шанхае» была облава. Девушка, наверно, забыла свое удостоверение и не хотела сидеть до утра в участке. Она попросила вас…— Нет, все это было не так.— Лучше, если все будет так, мистер Уормолд. — Он сказал девушке по-испански: — Где твои бумаги? У тебя нет бумаг?Она с негодованием запротестовала.— Si, yo tengo нет, есть (исп.)

.Нагнувшись, она вытащила из чулка какие-то мятые бумажки. Капитан Сегура взял их и посмотрел. Он тяжело вздохнул:— Ах, мистер Уормолд, мистер Уормолд, ее бумаги в полном порядке. Почему вы ездите по городу с голой девушкой? Почему вы врываетесь в дом профессора Санчеса, разговариваете с ним о его жене и угрожаете ему? Что вам до его жены? — Девушке он резко приказал: — Ступай!Она призадумалась и стала снимать пальто.— Лучше пусть она его оставит себе, — сказала Беатриса.Капитан Сегура устало опустился на стул перед шашечницей.— Мистер Уормолд, говорю вам для вашего же блага: не связывайтесь с женой профессора Санчеса. Это не такая женщина, с которой можно шутить.— Да я с нею и не связывался…— Вы играете в шашки, мистер Уормолд?— Да. Но, к сожалению, не очень хорошо.— И все же лучше, чем эти скоты, не сомневаюсь. Надо будет нам с вами как-нибудь сразиться. Но игра в шашки требует осторожности, как и жена профессора Санчеса. — Он, не глядя, передвинул шашку и сказал: — Сегодня вечером вы были у доктора Гассельбахера.— Да.— Ну разве это разумно, мистер Уормолд? — Не поднимая головы, он передвигал по доске шашки, играя сам с собой.— Разумно?— Доктор Гассельбахер попал в странную компанию.— Я ничего об этом не знаю.— Почему вы послали ему из Сантьяго открытку, где было помечено крестом окно вашей комнаты?— Сколько всякой ерунды вам докладывают, капитан Сегура!— Я не зря интересуюсь вами, мистер Уормолд. Я не хочу, чтобы вы попали в грязную историю. Что вам сегодня рассказал доктор Гассельбахер? Имейте в виду, его телефон подключен.— Он хотел сыграть нам пластинку из «Тристана».— А может, рассказать вам об этом? — Капитан Сегура перевернул лицом вверх лежавшую у него на столе фотографию: ярко, как всегда на моментальных снимках, белели лица людей, толпившихся вокруг кучи истерзанного металла, бывшего когда-то автомобилем. — Или об этом? — Лицо молодого человека, не дрогнувшее даже от ослепительной вспышки магния; пустая коробка от папирос, смятая, как его жизнь; мужские ноги у самого его плеча.— Вы знаете этого человека?— Нет.Капитан Сегура нажал на рычажок, и чей-то голос заговорил по-английски из ящика, стоявшего у него на столе:— Алло! Алло! Говорит Гассельбахер.— У вас кто-нибудь есть, Г-гассельбахер?— Да, друзья.— Какие друзья?— Если вам необходимо это знать, у меня мистер Уормолд.— Скажите ему, что Рауль погиб.— Погиб? Но вы обещали…— Не всегда можно предотвратить несчастный случай, Г-гассельбахер.Голос чуть-чуть заикался на гортанных звуках.— Но вы дали мне слово.— Машина перевернулась лишний раз.— Вы сказали, что только припугнете его.— Вот мы его и припугнули. Ступайте и скажите ему, что Рауль погиб.Шипение пленки продолжалось еще секунду; потом хлопнула дверь.— И вы все еще утверждаете, что ничего не знали о Рауле? — спросил Сегура.Уормолд поглядел на Беатрису. Она едва заметно помотала головой. Уормолд сказал:— Даю вам честное слово, Сегура, что до сегодняшнего вечера я даже не знал, что он существует.Сегура переставил шашку.— Честное слово?— Да, честное слово.— Вы — отец Милли, приходится вам верить. Но держитесь подальше от голых женщин и жены профессора Санчеса. Покойной ночи, мистер Уормолд.— Покойной ночи.Они почти дошли до двери, когда Сегура сказал им вдогонку:— А мы все-таки сыграем с вами в шашки, мистер Уормолд. Не забудьте.Старый «хилмен» ждал их на улице. Уормолд сказал:— Я отвезу вас к Милли.— А сами вы не поедете домой?— Сейчас уже поздно ложиться спать.— Куда вы едете? Я не могу поехать с вами?— Мне хочется, чтобы вы побыли с Милли, на всякий случай. Вы видели фотографии?— Нет.Они молчали до самой улицы Лампарилья. Там Беатриса сказала:— Напрасно вы все-таки дали честное слово. Можно было без этого обойтись.— Вы думаете?— Ну, конечно, вы вели себя профессионально. Простите. Я сказала глупость. Но вы оказались куда профессиональнее, чем я думала.Он отворил входную дверь и посмотрел ей вслед: она шла мимо пылесосов, как по кладбищу, словно только что кого-то похоронила.
2 У подъезда дома, в котором жил доктор Гассельбахер, он нажал звонок чьей-то квартиры на втором этаже, где горел свет. Послышалось гудение, и дверь открылась. Лифт стоял внизу, и Уормолд поднялся на тот этаж, где жил доктор. В эту ночь Гассельбахер, верно, тоже не мог заснуть. В щели под дверью был виден свет. Интересно, он один или советуется с голосом, записанным на пленке?Уормолд быстро усваивал правила конспирации и приемы своего неправдоподобного ремесла. На площадке было высокое окно, которое выходило на слишком узкий, никому не нужный балкончик. Оттуда Уормолду был виден свет в окнах доктора и без труда можно было перемахнуть на соседний балкон. Он перелез, стараясь не глядеть вниз, на мостовую. Шторы были неплотно задернуты. Он заглянул в просвет между ними.Доктор Гассельбахер сидел к нему лицом; на нем были старая Pickelhaube каска с острым наконечником, которую носили в германской императорской армии (нем.)

, нагрудник, высокие сапоги и белые перчатки — старинная форма улана. Глаза у него были закрыты, казалось, он спал. На боку висела сабля, и он был похож на статиста, наряженного для киносъемки. Уормолд постучал в окно. Доктор Гассельбахер открыл глаза и уставился прямо на него.— Гассельбахер!Доктор чуть-чуть пошевелился, может быть, от ужаса. Он хотел было скинуть с головы каску, но ремень под подбородком ему помешал.— Это я, Уормолд.Доктор опасливо подошел к окну. Лосины были ему слишком тесны. Их шили на молодого человека.— Что вы тут делаете, мистер Уормолд?— Что вы тут делаете, доктор Гассельбахер?Доктор открыл окно и впустил Уормолда. Он очутился в спальне. Дверцы большого гардероба были распахнуты, там белели два костюма — точно последние зубы во рту старика. Гассельбахер принялся стягивать с рук перчатки.— Вы были на маскараде, Гассельбахер?Доктор Гассельбахер пристыженно пробормотал:— Вы все равно не поймете. — Он начал постепенно разоблачаться: сначала снял перчатки, потом каску, потом нагрудник, в котором Уормолд и вся комната отражались и вытягивались, как в кривом зеркале. — Почему вы вернулись? Почему не позвонили, чтобы я вам открыл?— Я хочу знать, кто был Рауль?— Вы знаете.— Понятия не имею.Доктор Гассельбахер сел и начал стягивать сапоги.— Вы поклонник «Шекспира для детей», доктор Гассельбахер?— Мне дала книжку Милли. Разве вы не помните, как она мне о ней рассказывала?.. — У него был очень несчастный вид в обтягивающих брюшко лосинах. Уормолд заметил, что они лопнули по шву, чтобы вместить теперешнего Гассельбахера. Да, теперь он припомнил тот вечер в «Тропикане».— Эта форма, — сказал Гассельбахер, — видно, нуждается в объяснении.— Многое нуждается в объяснении.— Я был офицером уланского полка — давно, сорок пять лет назад.— Я помню вашу фотографию в той комнате. На ней вы одеты по-другому. Вид у вас там не такой… бутафорский.— Это было уже после начала войны. Посмотрите вот тут, возле туалетного стола, — 1913 год, июньские маневры. Кайзер делал нам смотр. — На коричневом снимке, с клеймом фотографа, выбитом в углу, были изображены длинные шеренги кавалерии с обнаженными саблями и маленькая фигурка сухорукого императора, объезжающего строй на белом коне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26