А у одной стены, накрепко запертые и так ни разу и не открывавшиеся, его папки, журналы, документы, отчеты, черновики, вырезки, заимствования – его прошлое.
Там была комната книги, и это ужасало его.
В той комнате за тринадцать месяцев напряженной работы он, три научных сотрудника, два неутомимых секретаря и два редактора из знаменитого издательства на Мэдисон-авеню написали книгу. Это была в основном книга побед.
Однако очень скоро из этой комнаты должна была выйти другая книга, а в мире, на взгляд Данцига, не было ничего более удручающего, нежели комната, в которой должна быть написана книга, если эту книгу вам писать не хочется.
Данцигу писать не хотелось.
Он предпочитал экспромтом произносить речи, красоваться на телевидении, избегать своей жены, гоняться за известностью, спать с бесконечной чередой необычайно уступчивых молодых и молодящихся женщин. А книга… книга возвращала его обратно в эпоху катастроф, в 1975 год, когда разразился Вьетнам, к печальным бестолковым дням с новым президентом, который продержался так недолго. Имеется в виду Джералд Форд, ставший президентом в 1974 году после отставки Р. Никсона в связи с Уотергейтским делом, но в 1976 году проигравший избирательную кампанию Джеймсу Картеру.

Это должна была быть книга поражений.
Втайне он боялся, что растерял задор, утратил честолюбие. Пуф! Сегодня есть, завтра нет. За ним закрепилась репутация ярого честолюбца, безжалостного честолюбца, и, пожалуй, когда-то так оно и было. Но со временем из-под оболочки старого Данцига начал проступать другой Данциг, более мягкий, более одинокий человек, человек, жаждущий исследовать не сферу власти, а сферу чувств. Он надеялся, что это процесс изменения или преобразования. Но страшился, что вступил в пору энтропии.
Он подумал, что надо позвонить еще какой-нибудь девушке, потому что мысль о том, чтобы провести в этой комнате, рядом с той комнатой, в одиночестве, еще хотя бы одну секунду, была невыносима.

Глава 24

Чарди решил, что не станет рассказывать им – ни Ланахану, ни Йосту, и уж точно ни тому человеку, чье присутствие ощущалось буквально во всем, Сэму Мелмену, – о Тревитте и о Мексике.
– Пол, по-моему, вам пора возвращаться к Данцигу. Вер Стиг, – это имя Ланахан произнес с желчью в голосе; похоже, он не относился к числу поклонников Йоста, – говорит, что справится со всем за день-другой.
Майлз злился – он в дейтонскую группу не попал. Похоже, им пожертвовали в пользу людей, которым Йост не то больше доверял, не то меньше их боялся.
– Успокойся, Майлз. Ты еще увидишь Улу Бега. В Дейтоне Йост его не возьмет.
– Да они оцепили весь Дейтон. Он у них под колпаком. Это всего лишь вопрос времени, – уныло сказал Ланахан.
Он потел. Из-под его челки катились капли неразбавленного честолюбия.
Чарди вдруг понял, что Ланахан холодно и откровенно не желает, чтобы Йост поймал курда. Без его участия.
– Нет, Майлз. Йост совсем не знает курда. Думает, он какой-нибудь ошалевший террорист из третьего мира. Безмозглый стрелок, человек с оружием, которому моча ударила в голову. Он не понимает, что Улу Бег хлебнул по полной программе.
Хлебнул? Чего?
Но спрашивать Ланахан не стал, просто уставился на Чарди сердитым взглядом.
– Крысятам вроде Йоста не по зубам ловить героев вроде Улу Бега, – проговорил он наконец.
– Что-то в этом роде.
– Чарди, это все чушь собачья. Дурацкое убеждение, совершенно детское. Романтический бред, миф. Ерунда с начала до конца. На Улу Бега охотятся люди, вооруженные компьютерами, хитрой электроникой и оптикой. И человеческими ресурсами. У них полная свобода действий. Все, что угодно. Сколько хочешь пушечного мяса. Полное управление пушечного мяса. Вы прямо делаете из него благородного героя-одиночку, которого может одолеть только другой такой же герой с чистой душой. Мы все-таки живем не в прошлом веке – он, если вы еще не заметили, некоторое время назад закончился.
– Ладно, Майлз. Не говори потом, что я тебя не предупреждал. Ты мне почти нравишься. Ты так хочешь добиться успеха.
– Хватит, Пол.
– Ты хочешь вырваться наверх. Примазаться к гарвардским мальчикам.
– Хватит об этом говорить, Пол. Я должен сообщить Йосту, где вы. Советую вам отправиться туда, где вам положено находиться.
Нет, Чарди не станет говорить Майлзу о Тревитте. Потому что у Тревитта не было официального разрешения работать в Мексике, и потом не оберешься проблем, если вдруг окажется, что Тревитт проводил в Мексике какую-то операцию, категорически запрещенную Йостом.
Но тут крылось еще кое-что. И это, пожалуй, доставляло Чарди наибольшее удовольствие и лучше всего объясняло его решение: впервые за все время ему было известно что-то такое, чего они не знали.
Надо дать Тревитту какое-то время, пространство для маневра. Может, он что-нибудь и накопает. Но что? Или кого?
Чарди улыбнулся.
"Я, пожалуй, ставлю на Тревитта, – подумал он. – Мечтателя, едва вышедшего из школьного возраста, полного безумных, бредовых представлений о приключениях. Отягощенного легендами, бредящего героями – настоящего фаната, настолько не похожего на трезвомыслящего, мрачного, бесцеремонного коротышку Майлза, насколько это вообще возможно. Тревитт – это воплощенное рвение и лопоухая щенячья любовь".
Чарди подумал о всех тех ребятах, которым он прикрывал спину и которые прикрывали спину ему. О героях, начиная с Френчи Шорта, которые плохо кончили. А он тут со своими ставками на Тревитта.
– Что тут смешного, Пол?
– Не знаю. Все, Майлз. Ты, я, все.
Но Майлз не улыбнулся.
– Поезжайте, Пол. Большой Человек ждет. И советую вам быть готовым в эти выходные сняться с места. Будет работенка.
Чарди обернулся, уязвленный.
– Я думал, он будет сидеть дома.
У него были планы на эти выходные.
– Только что выяснилось, что нет. Впрочем, может быть, Йосту повезет раньше.
– Не повезет.
– Не волнуйтесь. Вы полетите в Бостон.

Глава 25

Ее звали Ли. Его имени она не спрашивала. На второй день она начала называть его Джим. Он не спрашивал почему.
Ли была высокой крепкой женщиной с широко расставленными шалыми глазами, приплюснутым носом и длинными пальцами, которые оказались на удивление розовыми с обратной стороны. Волосы она стригла коротко, по-мальчишески, и у нее имелись три чудесных парика – рыжий, желтый и угольно-черный, – которые она надевала в зависимости от настроения. Кожа у нее была коричневая, почти желтая. Держалась Ли серьезно и степенно – до тех пор, пока не пропускала несколько стаканчиков вина, что случалось каждый вечер. Тогда она принималась хохотать и прыскать, как разболтанная девчонка.
Работала она в каком-то "Райксе", "Райкс" – до 1982 года крупный универмаг в Дейтоне, штат Огайо.

в отделе (как она сама это называла) уцененки. Но он так и не смог взять в толк, что собой представляет этот «Райкс» и что такое эта уцененка. Должно быть, это заведение имело какое-то отношение к одежде, потому что она принесла ему кое-что: костюм, какие носят американские бизнесмены, плащ, щегольскую шляпу.
– Это тебе, милый, – сказала она.
Он взглянул на подарок. Ему нельзя иметь гардероб, потому что нужно передвигаться быстро. Нельзя обременять себя багажом, роскошью. Богатство не интересовало его. Он обернулся и взглянул на чернокожую женщину. Ее лицо было оживленным.
– Очень красиво, Ли. Но я не могу это носить.
– Но почему, милый? Я хочу, чтобы ты хорошо выглядел. Ты видный мужчина, рослый и крепкий.
Она уже успела хлопнуть несколько стаканов вина.
– Ли, – сказал он. – Я не могу больше у тебя оставаться. Мне нужно дальше.
– Почему такая спешка, Джим?
– Э-э.
Он отвечал ей уклончиво. Не потому, что не доверял, просто понимал, что никогда не сможет все объяснить. На это уйдет слишком много времени, слишком далеко в прошлое придется углубиться.
– Мне нужно в одно место. Повидаться с одним человеком.
– Ты что-то задумал. – Она оглушительно расхохоталась. – Что-то нехорошее. Я уже видела такое выражение, как у тебя. Я много лет подряд его вижу. Как у кого-то, кто хочет спереть что-то у другого человека. Смотри только не попадись, слышишь?
В этом была вся Ли: она никого не судила. Он вошел в ее жизнь так гладко, как будто для нее не было в этом ничего необычного, как будто она только и делала, что подбирала на улице истекающих кровью мужчин и приводила их к себе домой. Она не просила ни о чем, кроме его общества, и если он никогда не выходил за порог, если у него не было прошлого и он не хотел говорить о будущем, кроме как в самых сдержанных и обтекаемых выражениях, значит, она принимала это.
– Почему, Ли? Почему ты помогла мне? Я ничем не могу тебе отплатить.
– Милый, ты кое-кого мне напоминаешь. "Они украли у меня бумажник", – она передразнила его голос, – и давай нестись вверх по холму, как будто тебе жить надоело. А через минуту ты спускаешься обратно. Никогда не видела ничего подобного, после того как мой братишка вздул мальца шерифа Газери, Чарли, в пятьдесят восьмом, в Западной Виргинии. Все твердят: "Бобби, он от тебя мокрого места не оставит". А Бобби знай себе отвечает: "Он украл у меня деньги", идет прямиком к его дому, разделывает щенка под орех и получает обратно все до цента. В тех местах никто не видел ничего подобного многие годы.
Она снова засмеялась своим давним воспоминаниям.
Судя по всему, этот Бобби был второй Джарди.
– Храбрый человек. Он был солдат, твой брат Бобби?
– О, Бобби был чудо что такое. В пятьдесят седьмом он выиграл забег на пятьдесят метров на соревнованиях школ Западной Виргинии. Да, вот такой у меня был братишка, чудо что такое. Белые сказали, что он их ограбил. Ну, его сразу в тюрьму, в Моргантаун. А там кто-то пырнул его ножом. И трех недель там не просидел, как его убили.
– Это ужасно, – сказал Улу Бег.
Он сам долгое время провел в тюрьме в Багдаде и знал, какие дела там творятся.
– Спаси бог его душу.
– Потом мама умерла, а я подалась в Дейтон и вот с тех самых пор так здесь и живу. В «Райксе» уже двадцать лет как работаю. Это не та жизнь, о какой я мечтала, но какая уж есть.
– Ты должна быть сильной. Должна заставить их заплатить.
– Кого «их», Джим? Никто ни за что не заплатит.
Она налила себе еще вина.
Квартирка у нее была тесная и темная, в старом доме с пропахшими мочой, замусоренными коридорами. Лампочки выбиты, все стены исписаны. Улу Бег узнал английское слово, означавшее «свобода», нацарапанное огромными белыми буквами. Здесь жили одни только черные; когда он выглядывал из окна, то видел только черных, кроме разве что полицейских в патрульных машинах, которые порой опасливо проезжали по улице.
– Не бойся их, милый, – сказала она как-то. – Сюда они не суются.
– Послушай, Джим, – говорила она сейчас. – Кто ты такой? Ты белый? Ты выглядишь как белый, ходишь как белый и говоришь смешно, прямо как белый. Но ты не белый. Я вижу.
– Конечно белый. – Теперь он сам рассмеялся. – Белым родился, белым умру.
– Но ты не американец.
– В Америку приезжают многие. За новой жизнью. Вот и я – я ищу новую жизнь.
– Только не с пушкой. Я заглянула в твой рюкзак.
Он немного помолчал.
– Ли, не надо было этого делать.
– Ты в бегах? Бежишь куда-то или откуда-то, Джим? Мне все равно. Выпей вина. Ты собрался кого-то прикончить? Мне все равно. Только не вздумай попасться, слышишь, потому что тогда тебя упекут в страшное место на веки вечные, Джим. Никогда еще не видела такого странного белого, как ты.

* * *

Он прожил у нее целую неделю в тесной квартирке обшарпанного города сказочной страны Америки. Каждую ночь они занимались любовью. С этой чернокожей женщиной он чувствовал себя сильным и свободным. Он охаживал ее часами. Он жил как в угаре, спал весь день, пока она работала, и набрасывался на нее, когда она возвращалась. Однажды он взял ее прямо на кухне.
– Ты совсем бешеный. Я мету полы в универмаге старины Райка и весь день думаю о бешеном Джиме.
– Ты роскошная женщина, Ли. В Америке роскошные женщины. Вот что в Америке лучше всего.
– Ты знаешь еще кого-нибудь?
– Знал. Давно, – ответил он. – Она была настоящий боец, как ты, Ли.
– Белая девчонка?
– Да, белая.
– Ни одна белая девчонка не знает, что такое быть бойцом.
– Нет, эта была не такая. Джоанна была особенная. Думаю, вы бы с ней подружились.
Перед глазами у него промелькнула странная картина – он, Ли, Джарди, Джоанна и Мемед с Апо. На лугу, высоко в горах. Повсюду вокруг цвел чертополох, и холмы тонули в сине-зеленой дымке. Там был и Амир Тофик, там были все. Его отец, Улу Бег, как и он повешенный на фонарном столбе в Мехабаде в сорок седьмом, тоже. Были и куропатки на деревьях, и олень. Охота удалась на славу. Мужчины днем поохотились, а вечером женщины приготовили удивительные кушанья. Потом все уселись в круг под огромным роскошным шатром и рассказывали волшебные истории. Джарди рассказал о психе-отце, венгерском докторе. Джоанна – о сестре Мириам. Ли – о братишке Бобби, и в тот самый миг, когда звучали имена этих людей, они тоже входили в шатер, брали себе еды, рассказывали истории и издавали боевой клич. "Kurdistan ya naman", – кричали они. Курдистан или смерть.
– Джим? Джим?
– А?
– Где ты витал? Уж точно не в Дейтоне.
– Не важно. Завтра я уезжаю. Я должен. Я задержался слишком надолго, мне нужно двигаться дальше.
Она взглянула на него; глаза у нее были темные и шалые.
– Ты поедешь куда-то с этой пушкой, и тебя убьют. Без шуток, убьют, как моего братишку Бобби.
– Джима не убьют, – сказал он.
– Милый, не уходи. Останься с Ли. Здесь хорошо. Здесь так хорошо.
– Я должен ехать дальше. Встретиться с одним человеком.
– На автовокзал? Там тебя в два счета схватят легавые.
– Никаким легавым не схватить Джима.
– Еще как схватят. Куда ты поедешь?
– В большой город.
– Легавые из большого города в два счета схватят тебя на автовокзале. Я знаю, что схватят.
– Мне нужно идти.
– Джим, – сказала она вдруг. – Возьми мою машину. Правда, бери. Она просто стоит тут без дела.
Улу Бег не знал, что сказать.
– Я не умею водить автомобиль, – признался он наконец.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55