– Расстегните на мне рубашку, Виола. Сначала – голая кожа груди к голой коже.
Она осторожно расстегнула фланелевую и мягкую белую нижнюю рубашки. Потом положила ладонь ему на грудь и слегка провела ею по волосам на груди. Потом аккуратно обвела пальцем вокруг соска, потом потерла его.
Если она и несведуща, какой казалась, в том, что доставляет мужчине удовольствие, то она, конечно, имела природный талант.
– О да, золотце. – Уильяму с трудом удавалось говорить ровно. – Поцелуй его для меня. Всем ртом. Губами, языком, зубами.
Она теребила его сосок осторожно, неумело, затем заколебалась, пока он почти приказал ей двигаться дальше, потом поцеловала. Он тут же увидел рай небесный.
Тихонько вздохнув, оттого что она очень быстро отвела свои губы, он почувствовал разочарование. Ему нужно большего.
– Языком и зубами тоже, золотце. – Сейчас он добивался ее послушания по мелочам, чтобы не испугать.
Виола осторожно подчинялась. От ее робкого влажного прикосновения его обдало жаром. Как-то ему удалось сохранить молчание. Он старался контролировать себя.
Она обвела языком вокруг его второго соска, а потом начала сосать. Он застонал и беспокойно заерзал на стуле.
– Продолжай, делай то же самое, но опускайся по моей груди и животу, золотце.
Он гордился тем, как ровно звучал его голос. У мастера, особенно такого опытного, как он, не должно возникнуть желания стонать после нескольких минут неуклюжих ласк красивой женщины – не важно, сколько бы он ни видел ее во сне. Он представил себе, в каком состоянии будет его голова, когда она коснется губами его причинного места.
Виола провела носом и языком по линии волос вниз к его животу, еще больше расстегнув на нем рубашку. Он вознаградил ее стонами и содроганиями, используя голос, чтобы руководить ею, а она изучала его.
– Ах, золотце, вот так. Очень хорошо. Вот здесь задержись немного. Славная девочка.
Она так и сделала, отчего по его кишкам и спине прошло долгое содрогание. Ему захотелось застонать, и он стиснул челюсти.
Он побуждал ее двигаться дальше, и она экспериментировала с различными прикосновениями: твердыми и мягкими; толкала или обводила губами, языком или зубами. Кровь мчалась по его жилам, ему хотелось все большего. Он погладил ее по голове, молча приблизив к себе. Она склонилась к его прикосновению, продолжая ласкать его торс.
Когда ее подбородок коснулся твердой выпуклости под его брюками, она вздрогнула и замерла.
– Открой его, золотце.
– Мистер Донован, вы действительно уверены? – спросила она, запинаясь, все еще описывая маленькие круги по его животу. Но он больше не мог терпеть, не мог устоять против требований своей похоти.
– Ты дала слово. Давай открывай. – Его хриплый голос исключал любые возражения, из него исчезли учительские нотки и остался только мужской голод.
Виола подчинилась. Она так долго возилась с пуговицами, что он воспринимал ее действия как нарочитую пытку. Его охватило, такое возбуждение, будто не он минувшей ночью совершенно измучил двух женщин.
Виола ужаснулась, словно никогда еще не видела у возбужденного мужчины такой оснастки, которая, как он знал, была крупнее общепринятых. Она провела языком по губам, и на щеках ее вспыхнул жаркий румянец. Она стояла, не двигаясь, и слегка дрожала.
Он бы сказал, что она испытывает желание. И даже очень… но сама не понимает своего состояния.
Может, Виола еще не проснувшаяся сластолюбица? Видит Бог, она подчиняется ему очень мило, как женщина, готовая отказаться от самоконтроля, от раздражающей дисциплины, требующей следить за каждым следующим движением, и взамен полностью отдаться на волю чувств, забыв о рассудке. Может, она испытывает сложное удовольствие – уважение и радость служения, и чувствует, что в ее власти вызвать восторг у мужчины своими прикосновениями?
Пора вести ее дальше. Если она пойдет за ним с нетерпением, значит, три будущих месяца окажутся лучше всех его снов. Уильям замедлил дыхание, чтобы снова держать под контролем вожделение, так и рвущееся из него.
Он приподнял свои бедра.
– Сними с меня брюки и исподнее, золотце.
– Да, сэр. – Виола еще раз глубоко втянула воздух и подчинилась, сняв с него ремень с оружием и высокие пыльные сапоги. Она положила его одежду на стол, встала на колени и ждала его дальнейших инструкций.
– Коснись меня еще раз, золотце. Обязательно хорошенько приласкай моего дружка.
– Дружка?
Значит, ему предстоит еще одна забава – научить ее новым выражениям. Он усмехнулся. Потом погладил своего дружка.
– Вот его.
Она снова вспыхнула. Ноздри Уильяма задрожали, когда он ощутил резкий запах женского тела. Наверное, под благопристойным платьем скрывается тело, тоже охваченное возбуждением. Ликование взревело в его жилах, воспламененное тем, что он покорил женщину одним своим голосом и несколькими легкими прикосновениями.
Виола легко провела руками по его бедрам, потом исследовала одну группу мускулов, потом другую, явно наслаждаясь столь простой лаской. Потом его дружок оказался у нее в руке. Она инстинктивно сжала его, и Уильям застонал. Тут уже не до ликования.
Маленькая гедонистка поцеловала его дружка.
Уильям зарычал. Она подняла на него глаза. Он смотрел на нее, гладя себя по груди тем же жестом, каким она гладила его бедра.
– Еще, черт побери, – бросил он.
Она улыбнулась совершенно женской улыбкой. Иисус, Мария и Иосиф, у него все получилось: он вывел ее за пределы незнания, и вот она впервые испробовала женскую власть.
– Да, сэр. – И она принялась целовать его дружка снова и снова.
– Полижи его, – прогрохотал он. – Поиграй с ним. Вот так… ах! – И он выгнулся на стуле, сердце у него замерло. «Она здесь, она моя, она совершенна», – пело в глубине его чресл.
Голова его запрокинулась, руки гладили ее косы. В другой раз он велит ей раскинуть свои волосы на его чреслах.
Маленькая искусительница нашла одно неотразимое прикосновение, и он дернулся. Она повторила, и он зарычал. Она мурлыкала, прижимаясь к нему, и наконец взялась за дело серьезно.
Переживет ли он первый урок?
Все потеряло для него значение. Закричи сейчас Морган, что горит повозка с порохом, он остался бы в конторе, лишь бы чувствовать, как пальцы Виолы обращаются с его дружком, точно с музыкальным инструментом.
Вскоре единственное, что он слышал, – свои хриплые стоны.
Ей удалось забрать его в рот целиком. Он взревел. Она замерла, испугавшись. Он сжал руками ее голову, слишком долго сдерживая себя, и вот перед глазами у него вспыхнули звезды, и он кончил, содрогаясь всем телом, до мозга костей.
Как сможет он отпустить ее через три месяца?
* * *
Все тело Виолы ныло от разочарования, но она гордилась собой, довольная результатом. На лице Донована отражалось выражение расслабленного удовольствия.
Руки Уильяма скользнули вниз. Она вскрикнула, потому что он поднял ее и посадил к себе на колени. Ее голова удобно устроилась у него на плече.
– Славная девочка, – тихо похвалил он ее. Она покраснела, чувствуя, как его грудь прикасается к ней. Ей хотелось большего, чего-то такого, что даст ей самой удовлетворение, но ее удовольствия не входили в сделку – только его.
Он поднял ее подбородок. Встретиться глазами с мужчиной, которого она только что так интимно ласкала, оказалось труднее, чем просить его взять себя в его любовницы.
– Ты все хорошо проделала, Виола. Я очень горжусь тобой. – Донован улыбнулся, и ее глупое сердце подпрыгнуло. Он все еще обращался с ней как с человеком, а не как со своей собственностью, которая нужна только для чувственных наслаждений.
Донован поцеловал ее, взяв ее рот умело. Он лизал, теребил, сосал, и в конце концов она могла только стонать. Задрожав, она прижалась к нему, всхлипывая.
– Милая Виола, – прошептал он. – Ты голодна? Его рука скользнула ей под платье.
– Ты мокрая, золотце. И очень хочешь. Откройся, чтобы я мог тебя потрогать.
– Пожалуйста, не нужно.
Он обхватил рукой ее грудь. Она чуть не вскрикнула, такая дрожь пробежала по ней от соска до самой сердцевины.
А его умелые руки скользнули под ее панталоны, и она выгнулась и придвинулась к нему ближе.
– Испытай удовольствие, золотце. Ты его вполне заслужила.
– Я не могу. Я никогда, ни с кем никогда еще. То есть… – Ее голова запрокинулась, а его рука осмелела еще больше.
– Твое тело все умеет, золотце. Расслабься. Вот какая славная и милая, – ворковал он.
У Виолы не осталось слов, одни только животные звуки, чтобы ответить ему, а его слова и руки искушали ее. Теперь ей стало все равно, громко ли она издает свои крики.
Казалось, прошла целая вечность, прежде чем Виола снова обрела способность думать, лежа в его объятиях. Все мышцы ее расплавились от восторга, как конфетная начинка, только что вынутая из печки и еще теплая. Но она не выспалась сегодня. Погружаясь в сон после его ласк, она в конце концов уже не могла пошевелиться.
Интересно, подумала она, зевнув, что еще ему нравится делать с женщинами.
Глава 4
Уильям отвел со лба Виолы непокорную прядь волос цвета лунного луча. Проклятие, как мило она покорилась. Что же делать дальше? Ему страшно, до боли хотелось взять ее немедленно, но он призвал себя к порядку.
Виола что-то тихо пробормотала и пошевелилась.
– Виола, – позвал он. – Золотце, теперь пора…
Легкий храп послышался из ее красивого ротика. Голова Виолы повернулась и легла ему на, плечо, ее дыхание шевелило мягкую фланель его рубашки.
Уильям тихонько рассмеялся. Она спит. Во всех своих фантазиях он представить себе не мог, что их первая встреча кончится вот так. Она, наверное, очень устала, потому что, судя по всему, работала вчера допоздна.
Ему льстило, что он потряс ее. Он радовался, что она так доверилась ему, и разочаровался сверх меры ее сном. Возбуждение жгло его. Он с силой втянул в себя воздух, потом еще и еще и наконец обрел способность думать.
Видит Бог, положение у нее просто отчаянное. Ни денег, ни дома, и семья от нее отказалась.
Выражение ее лица, когда она пришла на складской двор, тонкая вуаль вежливой решимости поверх глубочайших страданий напомнили ему о похоронах его отца, когда он, Уильям, тоже стал бездомным и одиноким и уже не надеялся найти выход.
Уильям стоял у края могилы, сознавая только одно – что льет дождь. Его костюм, только что купленный у старьевщика, выглядел ужасно. Отвороты на брюках лоснились. Ботинки жали и, пока он шел от Коба за гробом, успели сильно натереть ему ноги. Шапка не по размеру еле держалась на голове, не защищая волосы от дождя.
На кладбище рядом располагались могилы матери, Мейви и Кэтлин. Отец потратил много денег, чтобы перенести сюда маленькое тело младенца Шеймаса с поля, где он родился и умер. Теперь и он тоже будет лежать здесь. На похороны ушли все до последнего пенни из их скудных сбережений, отложенных, чтобы начать жизнь в Новом Свете.
Наконец священник закончил церемонию и бросил на гроб горстку земли. Уильям перекрестился и быстро ушел. Коб – не то место, где стоит пускать корни, но все-таки оно лучше, чем деревня.
Проходя мимо коттеджа своих старых друзей детства, он произнес короткую молитву. Кевин, Донал и их семья лежали мертвые внутри коттеджа. Коттедж замуровал их отец, чтобы никто не видел, как они умирают с голоду. Несколько овец подняли головы, когда он шел мимо, и снова принялись щипать траву на квадратном акре, который когда-то кормил семью из девятерых человек. В соответствии с законом люди, живущие на такой крупной ферме, не нуждаются в помощи общества.
Тремя днями позже, с трудом преодолев грязные дороги и ночуя в брошенных сараях, Уильям оказался в Кобе, на главной станции. Он глазел на проносящиеся мимо поезда с хорошо одетыми и сытыми англичанами.
В нескольких шагах от Уильяма миссис Маллиган, всем известная в Кобе сводница, постоянно разглядывала молодых приезжих, ища тех, кого можно обманом заставить заниматься проституцией. Она как-то подошла с предложением к Уильяму, но он быстро отказался. Он никогда не преуспеет в подобном занятии, потому что не имеет склонности к мужчинам.
Ему тоже хотелось бы купить билет, чтобы уехать из города. Один раз за свое путешествие он поймал руками форель и два раза поел в бесплатной столовой для бедняков. Голод преследовал его, а перспектив после смерти отца не осталось никаких.
Если бы отец после смерти девочек не вернулся к старому семейному ремеслу кузнеца, они оба уже пять лет лежали бы на глубине шести футов под зеленой травушкой. А так он занимался кузнечным делом и пил, чтобы сбежать от воспоминаний, а Уильям всячески старался защитить их обоих.
Теперь Уильяму нужны деньги. Он не умел зарабатывать на жизнь ремеслом кузнеца, не умел красть, а законной работы почти не было, даже для тех, кто обладал каким-либо ремеслом. Рыжий Нилл очень четко объяснил Уильяму, что он ему нужен в качестве чистильщика, то есть человека, который осуществляет приговоры банды. Он не позволил бы Уильяму играть на своей территории никакую другую роль.
Уильям слишком часто видел, как умирают дорогие ему люди, сам слишком часто бывал близок к смерти, поэтому у него не возникало никаких иллюзий относительно цены, которую нужно платить за выживание. И все-таки он долго медлил, прежде чем стать наемным убийцей.
Глаз его уловил какое-то быстрое движение. Черный Кевин правит красивым кабриолетом, а его братья тут же рядом? Наверное, ищут какого-нибудь простофилю, чтобы обобрать его. Черный Кевин, или Кевин Даб на его родном гэльском языке, получил свое прозвище за суть выполняемой роли, а не окраску, и вовсе не интересовался никакой честной работой.
Модно одетая молодая брюнетка примерно двадцати лет вышла из здания вокзала и остановилась, нерешительно озираясь. Обнадеженная миссис Маллиган выдвинулась вперед, готовая начать плести свою обычную сеть фальшивого участия.
Другая женщина, одетая в строгое черное платье жены процветающего лавочника, которую сопровождал высокий слуга, окинула миссис Маллиган ледяным взглядом и поспешно прошагала мимо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33