— с досадой говорит Пётр. — Садись, Федор Алексеевич. Выкладывай все, что у тебя накопилось.— Да вот, государь, гетман Иван Степанович доносит Малороссийских дел приказу, что твой государев полуполковник Левашов, идучи с твоими государевыми ратными людьми близ Кишенки, через посланца своего приказывал оным кишенцам дабы его встретили с хлебом-солью и с дары аки победителя, и за то обещал никакого дурна жителям не чинить.— Каков гусь! — заметил государь.— Кишенцы и повиновались незаконному приказу, — продолжал Головин, — вышли к Левашову с хлебом-солью, вывезли навстречь твоим государевым ратным людям целый обоз с хлебом, со всякою живностью, курами, гусями, да со всякими напитками, да ещё в особую почесть поднесли твоему государеву полуполковнику пятнадцать талеров деньгами.— А! Каков слуга России! — вспылил государь. — Я его, злодея!.. Ну? А он?— А он, государь, не токмо обещания не исполнил, а, напротив, ввёл ратных людей в Кишенку, где оные всевозможные дурна чинили, жителей объедали, подворки и овины их наглостно сожгли, огороды разорили. Мало того, государь, давши кишенцам руку, что впредь никакого дурна им чинить не будет, однако, дойдя до Переволочны, послал к кишенцам забрать у них плуги и волов, кои кишенцы и должны были выкупать за чистые денежки. И когда один кишенец сказал полуполковнику, что великий государь так чинить не велит, то Левашов мало не проколол его копьём и кричал: «Полно вам хохлы свои вверх подымать! Уж вы у нас в мешке».— Да это почище татарских баскаков, — гневно заметил государь. — Все это я выбью из них… Погодите!Царь встал и начал ходить по кабинету, бросая иногда взгляд на стенную карту Швеции и на дельту Невы.— О чём ещё Мазепа доносит? — спросил он, несколько успокоясь и опять садясь к столу.— Гетман доносит ещё, государь, что Скотин шёл с твоими государевыми ратными людьми чрез порубежные днепровские города и его ратные люди неведомо за что черкас и по городам, и в поле наглостно били, на них с ножами бросались, иных, словно татары, в неволю брали, «в вязеню держали», как пишет гетман, а когда начальные казацкие люди пришли к Скотину с поклоном, то он велел бить барабаны, дабы слов не было слышно, а опосля того велел гнать их бердышами.Царь глянул на сидевшего в стороне Ягужинского, по-видимому, внимательно вслушивавшегося в доклад.— Павел! Ты слушаешь? — спросил Пётр.— Слушаю, государь, — отвечал молодой денщик царя.— Во все вникаешь?— Вникаю, государь.— Добро, — и, обратясь к Головину, царь сказал: — Изготовь, Федор Алексеевич, указ к гетману и о строжайшем дознании по сим его донесениям. С сим указом я отправлю к Мазепе, кого бы понадёжнее?— Если изволит государь, то я бы указал на стольника Протасьева, — отвечал Головин после небольшого размышления. — Быть по-твоему, — согласился царь, — Протасьева так Протасьева. Но в помощь ему я дам мои глаза и мои уши, пошлю их к Мазепе.Докладчик смотрел недоумевающе, ожидая объяснения непонятных слов государя.— Я пошлю Павла, — указал царь на Ягужинского. — Это мои глаза и мои уши. Что Павел видит, то увижу и я, что услышит Павел, то и я услышу правда мимо меня не пролетит.У Ягужинского и боязнью, и радостью дрогнуло сердце: он, восемнадцатилетний юноша, уже любил… Он опять увидит Малороссию, которая казалась ему земным раем… Эти вербы, любовно склоняющиеся над прозрачными, тихими ставками Прудами.

, эти стройные тополя, беленькие хатки, утопающие в зелени вишнёвых садочков… Он услышит эти песни, мелодии которых, и плачущие и щемящие, доселе звучат в его душе… Он увидит её, ту, образ которой запечатлелся навеки в его сердце и не отходит от него, как видение. Он увидит Мотрю, Мотреньку, эту прелестную девочку, дочь генерального судьи и стольника Кочубея. После того, как Павлуша видел её в Диканьке, в саду, и разговаривал с нею, и разговор этот был прерван приходом Мазепы, личико Мотреньки, её черненькая головка, украшенная цветами, и вся она, как только что распустившийся цветочек, заполонила его душу .. Теперь она ещё выросла. Теперь ей, вероятно, уже пятнадцатый год.— Слышишь, Павел? — прервал его мечты голос царя.— Слушаю, государь, — трепетно ответил Павлуша.— Ты, кажется, боишься?— Нет, государь, для тебя я и смерти не боюсь! — с юношеским жаром отвечал любимец Петра. «И для неё готов всякие муки претерпеть», — восторженно думал юноша. 5 Ягужинский с Протасьевым в Малороссии…Мазепу они не застали в его столице, в Батурине.Гетман находился в это время в Диканьке у своего генерального судьи, Кочубея, куда старый гетман частенько стал заглядывать в последнее время. И его, вождя Малороссии, опытного дипломата, ловкого интригана, отлично отполированного при дворе королей польских, его, на плечах которого лежали тяжёлые государственные заботы, его, как и юного Павлушу Ягужинского, влекло одно и то же ясное солнышко — прелестная Мотренька Кочубеева… «Любви все возрасты покорны» — повторялось и повторяется из века в век… и старый Мазепа любил! Из-за этой любви, быть может, пошёл на то страшное дело, которое погубило его (и поделом)! Мазепе хотелось великокняжескою короною украсить Мотренькину черненькую головку, головку будущей своей супруги, от которой должен был пойти царственный род… Он мечтал об этом, строя ковы Козни; интрига.

против Великороссии тайно от страны и народа, вождём которых он был избран…Когда Протасьев и Ягужинский прибыли в Диканьку, Мазепа и Кочубей встретили царских посланцев с величайшими почестями. Гетман, приняв от Протасьева царский указ, почтительно поцеловал его и поклонился до земли.Прочитав указ, Мазепа тотчас же отправил гонцами нескольких козаков, чтоб доставить в Диканьку Левашова и Скотина, а также нужных свидетелей из Кишенки и порубежных городов, где Левашов и Скотин чинили насилия, бесчинства и грабежи.В то же время хозяйка, жена Кочубея, уже хлопотала, чтобы достойно угостить дорогих гостей.Пир вышел на славу За обедом присутствовала и красавица Мотренька, одетая в живописный малороссийский наряд с «добрыми кораллами и золотыми дукачами» на смугленькой шейке. Пили за здоровье царя и его посланцев, а Протасьев провозгласил здравицы за ясновельможного пана гетмана, за хлебосольного хозяина и за его супругу с дочкою.Мотренька узнала Ягужинского, который за обедом взглядывал на неё украдкой, и этот взгляд всегда перехватывал лукавый гетман и дёргал себя за седой ус.Чтобы чем-нибудь развлечь гостей после обеда, находчивая хозяйка обратилась к традиционному в Малороссии развлечению. Как в Испании гитара и бой быков составляют национальное развлечение, так в Малороссии — бандура и кобзарь.Пани Кочубеева велела позвать кобзаря.Зашёл разговор о Москве и о государе.— Бог посылает, слышно, победу за победой его пресветлому царскому величеству, — сказал Мазепа.— Благодарите Бога, ратные государевы люди уже отвоевали у короля шведского, почитай, всю Ливонию и Ингрию, — отвечал Протасьев.— То ему за Нарву, — улыбнулся Кочубей, — теперь он злость свою срывает на Августе, — гоня як зайца по пороше.— A что это учинилось у вас на Москве, что великий государь подверг великой опале тамбовского епископа Игнатия? — спросил Мазепа.— То, ясновельможный пан гетман, такое дело, что о нём и помыслить страшно, — уклонился от ответа ловкий стольник. В приёмный покой ввели кобзаря. Это был слепой благообразный старик и с ним хорошенький черноглазый мальчик «поводатырь» и «михоноша» Тот, кто собирает подаяние в мешок.

.«Хлопья голе и босе», — как говорили о нём сердобольные покиювки Сенные девки, крепостные горничные.

, увидевшие его на панском дворе.Кобзарь поклонился и обвёл слепыми глазами присутствующих, точно он их видел.— Якои ж вам, ясновельможне паньство, заиграть: чи про «Самийлу Кишку», та то дуже велыка, чи про «Олексия Поповича», чи-то про «Марусю Богуславку», чи, може, «Невольныцки плач» або «Про трех братив», що утикали з Азова с тяжкой неволи? — спросил слепец.— Та краще, мабуть, диду, «Про трех братив», — сказал Мазепа.— Так, так, старче, «Про трех братив», — подтвердил Кочубей, — бо теперь вже у Азови нема и николы не буде мисця для невольныкыв.— Ото ж и я думаю, куме, — согласился Мазепа.Кобзарь молча начал настраивать бандуру. Струны робко, жалостно заговорили, подготовляя слух к чему-то глубоко печальному… Яснее и яснее звуки, уже слышится скорбь и заглушённый плач…Вдруг слепец поднял незрячие глаза к небу и тихо-тихо запел дрожащим старческим голосом, нежно перебирая говорливые струны: Ой то не пили то пилили,Не туманы уставали —Як из земли турецькой,-Из виры бусурьменьской,3 города Азова, з тяжкой неволиТри братики втикали.Ой два кинни, третий пиший-пишениця.Як би той чужий-чужениця,За кинними братами бижить вин, пидбигае,Об сири кориння, об били каминняНижки свои козацьки посикае, кровью слили заливае,Коней за стремени бере, хапае, словами промовляе… — Гей-ей-гей-ей, — тихо, тихо вздыхает слепец, и струны бандуры тихо рыдают.Но вдруг тихий плач переходит в какой-то» отчаянный вопль, и голос слепца все крепнет и крепнет в этом вопле: Станьте вы, братця! Коней попасите, мене обиждите,3 собою возьмите, до городив христяньских хочь мало пидвезити. Опять перерыв — и только треньканье говорливых струн.Все ждут, что будет дальше. Чуется немая пока драма. Мазепа сидит насупившись. Пани Кочубеева горестно подпёрла щеку рукою. Личико Мотреньки побледнело. У Ягужинского губы дрожат от сдерживаемого волнения. Один стольник бесстрастен.Как будто издали доносятся слова чужого голоса. И ти брати тее зачували, словами промовляли:«Ой, братику наш менший; милый, як голубоньку сивий!Ой та ми сами не втечемо и тебе не визьмемо —Бо из города Азова буде погонь вставати,Тебе, пишого, на тернах та в байраках минати,А нас, кинних, догоняти, стреляти-рубати,Або живцем в гиршу неволю завертати». — Ой, мамо, мамо! Воны его покынулы! — громко зарыдала Мотренька и бросилась матери на шею. 6 И пани Кочубеева, и отец, и Мазепа стали успокаивать рыдавшую Мотреньку.— Доненько моя! Та се ж воно так тильки у думи спивается, — утешала пани Кочубеева свою дочку, гладя её головку, — може, сего николы не було.— Тай не було ж, доню, моя люба хрещеныця, — утешал и гетман свою плачущую крестницу — Не плачь, доню, вытри хусточкою очыци.— От дурне дивча! — любовно качал головою Кочубеи. — Ото дурна дытына моя коханая!Мотренька несколько успокоилась и только всхлипывала. Ягужинский сидел бледный и нервно сжимал тонкие пальцы. Стольник благосклонно улыбался.— Може, мени вже годи панночку лякаты? —проговорил кобзарь. — То я с вашои ласкы, ясновельможне паньство, и пиду геть?— Ни-ни! — остановила его пани Кочубеева. — Нехай Мотря прывыка, вона козацького роду. За козака и замиж виддамо… Вона вже й рушныки прыдбала.Мазепа сурово сдвинул брови, увидав, что при слове «рушныки» Мотренька улыбнулась и покраснела.— Ну, сидай коли мене та слухай, — сказала пани Кочубеева, поправляя на её только что сформировавшейся груди кораллы и дукачи. — А ты, диду, спивай дали.— Ге-эй-гей-гей! — опять вздохнула старческая грудь, опять зарокотали струны, и полились суровые, укоряющие слова: И тее промовляли,Одтиль побигали.А менший брат, пиший-пихотинець,За кинними братами вганяе,Словами промовляе, сльозами обливае:«Братики мои ридненьки, голубоньки сивеньки!Колы ж мене, братця, не хочете з собою брати,-Мени з плич голивоньку здиймайте,Тило моё порубайте, у чистим поли поховайте,Звиру та птици на поталу не дайте». — Видный! — тихо вздохнула Мотренька. — Ото браты!Эта наивность и доброта девушки так глубоко трогали Павлушу Ягужинского, что он готов был броситься перед нею на колени и целовать край её спиднычки Юбки.

.— У тебе не такый був брат, — улыбнулась дочери пани Кочубеева, — та не дав Бог.Снова настала тишина, и слышен был только перебор струн, а за ним суровое слово порицания братьям бессердечным: И ти браты тее зачували,Словами промовляли:«Братику милий,Голубоньку сивий!Шо ты кажешь!Мов наше серце ножем пробиваешь!Що наши мечи на тебе не здиймутся,На дванадцять частей розлетятся…» — Ох, мамо! — схватила Мотренька мать за руку. — То ж з ным буде! — жалобно шептала она, на глазах её показались опять слезы.Ягужинский видит это, и его сердце разрывается жалостью и любовью. 7 Полная глубокого драматизма дума козацкая начала волновать душу даже холодного на вид гостя московского.«Чем-то кончится все сие? — спрашивает себя мысленно Протасьев. — Какая духовная сила и лепота у сих хохлов, коль у самого подлого, нищего слепца слагается в душе такая дивная повесть?»И он уже с глубоким интересом вслушивался в дальнейшие детали развёртывавшейся перед ним драмы, об одном сожалея, что нет здесь великого государя, чтоб и он прослушал козацкую думу, которая говорила устами слепца. То брат середулыдий милосердие мае,Из своего жупана червону та жовту китайку видирае,По шляху стеле — покладае,Меншому брату примету зоставляе,Старшому брату словами промовляе:«Брате мий старший, ридненький! Прошу я тебе:Тут травы зелени, воды здорови, очереты удобни —Станьмо кони попасимо.Свого пишого брата хочь трохи пидождимо,На коней возьмимо,В городы християнськи хочь мало надвезимо,Нехай же наш найменший брат будет знати.У землю християнську до отца дохождати…» — О, хороший, хороший! — сами собой шепчут губы Мотреньки.А кобзарь тянул: То старший брат до середульшого брата словами промовляе:«Чи ще ж тоби каторга турецка не увирилася.Сириця у руки не вьидалася!Як будемо своего брата пишого наджидати.То буде з Азова велыка погоня вставати,Буде нас всех рубати,Або в гиршу неволю живцем завертати». — Правдиво рассудыв старший брат, пане стольнику? — спросил Протасьева Мазепа.— Нет, пан гетман! — отрезал стольник. — За такой рассуд великий государь велел бы старшего брата бить батоги нещадно, дабы другим так чинить было неповадно.Мотренька благодарными, растроганными глазами взглянула на Протасьева… То як став пишеходец из тернив выходыти,Став червону китайку находыти:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116