Но для заказчиков они хороша ещё и потому, что беспечны и в момент, когда заказчики преступления захотят разделаться с ними.
– Ты считаешь, что этих несчастных мальчиков убьют?
– Нинуля, ты просто ангел… Конечно их убьют. И мальчиков этих не надо жалеть. Боюсь, они конченные ребята. Сами сломали свои судьбы, Бог им судья, но учти, что если бы ты с Митей оказалась у них на пути в тот момент, когда им до вожделенней дозы героина остается шаг-два, они сами не задумываясь убили бы вас… Так что надо звонить Шурову.
– Какому Шурову? – удивилась Нина.
– Феде Шурову… Вообще-то я мог бы выйти на Киру Вениаминовну. В целом я ей уже доложил… Но наш отдел может вступить в игру, когда точно известно, что коллекцию хотят вывезти за рубеж. А пока готовится ограбление музея в России без ясных планов относительно коллекции, это вопрос компетенции Отдела специальных операций – генпрокуратуры. Если, конечно, мое начальство не будет возражать. Так что надо звонить Шурову.
– Да кто такой этот твой Шуров? – не выдержал Гоша.
– А разве я вам не рассказывал о нем? Он будет шафером у нас на свадьбе…
– Вот как? Не возражаю, тем более надо бы нас заранее познакомить.
– Давайте пригласим его на чай с мамиными ватрушками в субботу.
– Что он за человек?
– Мировой парень, мы вместе служили в спецназе, он – капитан, холост, хорош собой, абсолютно надежен и абсолютно бесстрашен. Один может славиться с пятью «быками»…
– Он что, тореадор? – ухмыльнулся Гоша.
– «Быки» – в смысле бандитские пехотинцы. Федя владеет и джиу-джитсу, и самбо, и контактным каратэ, и у-шу. Классный малый…
– Давай его женим?
– Лучше не надо. Хотя… Но только не на Асмик. Она слишком разговорчива. А Федя молчалив, любит тишину. Она его заговорит до смерти.
– Решено: зовем Федю Шурова, рассказываем ему все, что видели на вернисаже и при этом не делаем попыток женить его на болтушке Асмик!


Кровная связь. Коллекция Манефы Разорбаевой

Манефа на последок как всегда оставила брильянты. На этот раз брильянтов было особенно много.
Она нежно перебирала крупные и мелкие камни, любуясь причудливой игрой света. Собрав брильянты и сырые необработанные алмазы в щербатую чашку, как она полагала, от севрского сервиза, Манефа тяжелой походкой прошаркала в ванную комнату и, высыпав содержимое чашки в ладонь, залюбовалась искрящимися под струёй проточной воды камнями.
– Ни одного, – меньше карата, – с гордостью глянула она в отражение своего лица в зеркале.
Из зеркала на неё глянуло прелестное белокожее личико молодой женщины, – тонкие бровки, чуть сходящиеся на переносице, точеный носик, большие распахнутые глаза.
Когда она отвернулась от зеркала, чтобы взять старое вафельное полотенце и обтереть досуха драгоценные камни, в зеркале отразилась коричневая (почему у всех бывалых зеков коричневые шеи? не все ведь вкалывали на лесоповале, подставив затылок безжалостному гнусу и летнему, жаркому даже в Мордовии и Архангельской области, солнцу), в крупных стариковских морщинах кожа шеи и затылок с редкими седыми волосами, сквозь которые просвечивала серая нечистая кожа. Если бы читатель рискнул взглянуть на драгоценные камни, пока Манефа искала старое вафельное полотенце, он поразился бы не меньше, чем лицезрением немытой старушечьей головы, – это были не сырые алмазы и граненые брильянты.
В потрескавшейся от редкого мытья и тяжелой работы ладони старухи была горсть бутылочного стекла.
Ей в тот день особенно повезло.
Сосед с первого этажа, толстый и носатый коротышка по кличке Лаврентий Павлович (потому что носил круглый год огромную кепку-аэродром, подаренную заезжими грузинами, торговавшими на Щукинском рынке мандаринами и снимавшими угол у старого пьяницы) в то утро плохо держался на ногах. Казалось бы, какая связь? А прямая. Он не совладал с амплитудой колебаний своего плохоуправляемого тела и упал на первых же ступеньках тамбура, да так неудачно, что бутылка в его «авоське» разбилась…
Так что когда Манефа вернулась с короткой прогулки с кошкой (кошку она выводила воздухом подышать и пописать на газон на роскошном поводке, найденном во время обследования одного из мусорных баков), то и обнаружила у себя в подъезде целую и нетронутую руками авантюристов-алмазоискателей кимберлитовую трубку, редчайшее месторождение. Забыв про кошку, которая не сильно переживала, (так как роль кошки исполняла пустая коробка из под туфель «Саламанра», найденная на помойке и собачий поводок был засунут внутрь коробки, коробка крепко перевязана бечевой, и таким образом все прогулки завершались без потерь), Манефа бросилась собирать свои сокровища.
И вот теперь, дома, она перебирала свои «брильянты», раздумывая о том, что с ними делать дальше.
– Конечно, – рассуждала Манефа, – можно было бы отдать сырые алмазы в огранку ювелиру. Так ведь как уследить, чтоб не сняли лишнего, чтоб не разбили крупные алмазы при распиливании не повредили чистой воды камни при огранке?
Она сокрушенно покачала головой.
– А так хранить, – тоже невыгодно. Граненные камни стоят дороже.
Промыв алмазы, она сложила их в баночку из под майонеза, закрыв её пластмассовой пробочкой-крышечкой плотно-плотно.
Оглядев свою стройную фигурку и нежный овал лица в висевшем в большой комнате зеркале, она подошла к своему тайнику.
Дело в том, что дом был сдан в эксплуатацию в 1945 году. Строили его немцы-военнопленные. А её будущий муж, тот старичок, за которого она вышла замуж в 1976 году, был как раз над ними, над военнопленными как бы надзирающим офицером. Это в колониях, где она тянула свои срока, таких офицеров называли «вертухаями», «волками», «гайдамаками»… А как назывался такой же, но над немцами, Манефа не знала. Ну, да не важно. Факт, что служил он в НКВД и мог сам спланировать свою квартиру, которую начальство обещало по окончании строительства дать. Как он спланировал квартиру, Манефе было неизвестно. Потому что чертежей, планов и завещания он не оставил. Членов его той, из 1945 года, семьи давно никого не было в живых, – мать и отец его померли своей смертью, а жена и двое ребятишек погибли в автокатастрофе ещё в 1964 году. Так что и спросить некого. А факт остается фактом, – старичок до самой смерти строил всякие намеки, что, дескать, оставляет он сравнительно молодую жену очень даже обеспеченной вдовой. При этом поглядывал на стенку большой комнаты, за которой, при простукивании, время от времени обнаруживались пустоты. Но завещания старичок не оставил, намеки ничем конкретным не подтвердил. И выходила какая-то тайна, разгадать которую Манефа собиралась после неминуемой смерти старичка от старости и болезни.
Ирония же судьбы состояла в том, что старичок действительно помер.
Но к тому времени у Манефы уже развивалась некая странная головная болезнь, при которой большую часть суток она жила в прошлом, – годов так на тридцать назад, и выходило, что весь период её жизни со стариком из памяти выпадал напрочь. Может, что наследственное… Родителей она почти не помнила. Отца совсем, а мать – пунктирно. А может это от того, что в Доме ребенка её часто роняли, а детдоме ещё чаще били, а в лагере, когда насиловали охранники, чтоб не верещала, закрывали рот куском старого, дурно пахнущего клифта. Вот, может, от нехватки кислорода и развилась мозговая болезнь. Теперь уж и не угадаешь, от чего. Но факт – то остается фактом, – недавнее прошлое в результате выпало из биографии Манефы Разорбаевой практически навсегда.
Осталось только некое трепетное отношение к стене, за которой, она это помнила чисто по слуху, – была некая страшная пустота. И, – однажды, когда чердак у неё совсем съехал и она начала собирать свою коллекцию, Манефа, проснувшись поутру в хорошем молодом состоянии, проломила стенку в углу, и в образовавшуюся дыру сунула узелок с сокровищами. Дыру она потом заставила старым комодов.
Коллекция у Манефы с годами росла, росла и дыра: теперь в неё пролезал сверток, коробка из-под обуви, и даже «балетный» чемоданчик. Там, в этой странной пустоте, они, свертки, чемоданчик и коробки, располагались так, чтобы, сунув руку в дыру, можно было их в любой момент вытащить и полюбоваться сокровищами.
Единственная проблема состояла в том, что с каждым годом ей все труднее было оттаскивать от стены старый комод, обнажая «вход» в свою сокровищницу.
Ну, да ведь у каждого истинного коллекционера есть свои проблемы.


Счастье и горе реставратора Нины Ивановой. Кража в «Пушкинском»

Митя и Федор встретились на следующее утро в генпрокуратуре.
В последний раз, когда Митя был здесь, на Большой Дмитровке, у приятеля, все было проще: Федя позвонил в Отдел пропусков, оттуда на вахту, там сержант записал фамилию Мити в амбарную книгу и, проверив удостоверение ФСБ, мельком глянув на курносую физиономию Мити, приветливо махнул рукой в сторону двери из проходной:
– Прошу.
На этот раз все было строже: пропуск ему Федя должен был заказать в 9 утра, за пропуском надо было постоять в короткой очереди к окошку минут пять, ещё пять-шесть минут этот пропуск выписывали. У Мити создалось такое впечатление, что это время ушло на запрос в информационную базу данных ФСБ и МВД. Вероятно, ответ был получен положительный, и пропуск-длинную полоску бумаги-ему выдали. Правда, уже без улыбки.
Потом он проходил антитеррористические воротца, пришлось сдать под расписку оружие, и только после всех строгих процедур его допустили в святая святых правопорядка – на круглую площадь квартала, занимаемого комплексом зданий генеральной прокуратуры.
Федя сидел в большой комнате на шесть человек рядом с залом заседаний коллегии. На его группу силовой защиты на время коллегий возлагалась дополнительная функция охраны первых лиц государства, если таковые на коллегию являлись. За последние два года дважды приезжал Черномырдин. Тогда работали в режиме второго круга «лички». А министры МВД, ФСБ и другие «смежники» приезжали со своей охраной, и группу Феди не беспокоили.
Митя свернул от старательно брызжущего фонтана, на круглой площади направо, вошел в подъезд, уловил чутким носом, что сегодня у прокуроров на завтрак. На завтрак, а точнее, на обед, который сейчас уже готовился, но столовая открывалась лишь в 12, была отварная щука, сырники со сметаной, беляши, суп гороховый и борщ, котлеты с макаронами, каша рисовая, множество салатов и компот.
– Все как у людей, – удовлетворенно подумал Федя, вспоминая запахи столовой на Лубянке. Там его «фирменным блюдом» был бифштекс рубленый с яйцом. Как ни странно, что-то произошло за постперестроечные времена в пищеблоках правоохранительных органов. Ни на Огарева б, ни на Петровке 38, ни на Большой Дмитровке 15 его любимое блюдо не готовили. А он любил густо посолить и поперчить беложелтую вялую лепешку яичницы, шапкой накрывавшей хорошо прожаренный бифштекс, и-вперед и с песней, как говорил его первый командир в армии полковник Бобренев.
Запахи столовой всколыхнули множество приятных воспоминаний, но Федя передернул крутым плечом и со словами «Не очень-то и хотелось» сел в лифт и нажал кнопку пятого этажа.
В комнате с табличкой, указывающей не на специализацию группы, а лишь на номер апартаментов-»541 '» – за компьютерами сидело пять человек. Четверо были совсем молодыми, а пятый-лет пятидесяти, с фигурой борца и сообразительными глазами, выглядел старшим в этой группе. Но, как знал от Федора Митя, Пал Палыч был рядовым сотрудником, перешедшим «со своим званием» капитана в группу из ОМОНа. Получил чин юриста первого класса, соответствующий капитанскому, все положенные ему прибамбасы, и не сильно обижался на судьбу. После тяжелого ранения, полученного, когда ОМОН брал банду Витязя в Балашихе, ему постоянные боевые контакты не рекомендовались. А в группе Федора Шурова работа была разнообразная, – и аналитическая, и физическая, похоже, мужик здесь приживется. Четверо включая бывшего омоновца, с разной скоростью что-то делали на компьютерах. Похоже, отбирали информацию из ЦИОС МВД, ФСБ, налоговой полиции и таможни на конкретных лиц. На дисплеях у каждого была картинка, при всех отличиях в чем-то похожая: фото, текст, колонки данных и разная человеческая «фурнитура» – группа крови, «пальчики», укрупненная фотография сетчатки глаза и прочее.
Федя говорил по телефону. Судя по тому, что он держал у виска белую трубку, Митя вычислил, что говорит он скорее всего со своим начальником полковником Патрикеевым. В свой прошлый приезд он был удостоен от друга доверительной информации: белые аппараты старомодной конструкции перешли в группу от Генпрокурора и его заместителей. Теперь у них – новейшей модели и современного дизайна. А вот внутренние свойства сохранились: аппараты в комнате 541 и новейшего дизайна в кабинетах руководства были заблокированы от прослушивания.
– Есть, Егор Федорович. Идем. Он уже пришел. Через минуту будем.
Опустив трубку на рычажок и чуть прихлопнув сверху, чтобы сработал контакт отбоя наверняка, Федя повернулся на крутящемся кресле:
– Полковник ждет нас.
Встав с кресла и сладко потянувшись, он кивнул своим сотрудникам:
– В рабочем режиме, мужики, – к 12 надо полковнику дать все сведения по турецким, испанским и американским связям Игуаны. А мы к нему. Вернусь самое большее через полчаса. Если будут звонить, я у руководства. Если Кира Вениаминовна из ФСБ – это срочно, или если Верочка Пелевина из межрайонной – у неё убийство в условиях неочевидности, – выведите на полковника или на мой мобильный. Всё. Вперед и с песней.
– Бывшего нашего командира – полковника Бобренева часто вспоминаешь?
– Частенько. Это ж молодость, с ней всегда часто вспоминаешь.
– Так мы ещё и не старики. Кстати, «Бобер» во времена нашей с тобой юности был всего лишь майором и старше нас лет на десять. Где он сейчас, не слыхал?
– Ушел с оперативной работы. Хотя физически в отличной форме. Он советником у Председателя Верховного суда, генерал майор юстиции, а должность между прочим, генерал-лейтенанта, так то… «Наша служба и опасна и трудна».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60