– Час назад, по его настоянию, состоялось вскрытие. Диагноз, поставленный Кирком Дагласом из госпиталя Сен-Мишель, подтвердился – инфаркт миокарда…
– Никаких подозрений об отравлении?
– Избави Бог…
– Ну, что ж, доктор де Сааведра заслужил свой скромный гонорар. А госпиталь – спонсорскую поддержку. Я не люблю разбрасывать деньги направо и налево, но если речь идет о поддержке солидного госпиталя…
– Что касается доктора де Сааведра…
– То… Нет, пожалуй, не стоит… У меня, знаете ли, есть слабость к испанцам… Пожелаем ему крепкого здоровья…
– Понял, понял… Будут какие-то распоряжения?
– Да… Пожалуй… Зайдите ко мне, если, конечно, это Вас не затруднит.
Пока в комнате, обитой черными деревянными панелями, не появился адвокат, Роберт успел выпить ещё пару бокалов бренди… Но не полных… Избави Бог… Так, на донышке…
– Итак?
– Итак, ничего не записывай. Вопрос сугубо между нами. Я перед твоим приходом ещё раз проверил специальной аппаратурой – в кабинете звукозаписывающих устройств нет… На тебе – тоже…
– Но хозяин…
– Извини… Береженого Бог бережет. Итак… Найдешь опытного частного сыщика. Такого, чтоб можно было полностью на него положиться. Такого, знаешь ли…
– Чтобы проявлял интерес к деньгам, но никакого интереса – к тому, что его не касается…
– Вот именно. Люблю работать с людьми, которые понимают меня с полуслова. Итак, поручишь ему следить за моей женой.
– Но хозяин…
– Увы, нет совершенных людей, мой друг, особенно среди женщин… Второе: поручишь ему найти молодого человека, скорее всего из «латинос», роста он, пожалуй, моего, каштановые густые волосы, смуглое лицо, но голубые глаза, а под левой лопаткой, на спине, – крупная черная родинка.
– Не простое задание. Либо придется раздевать всех подозреваемых «латинос», а это значительная часть населения штата Техас, либо с утра до вечера париться в сауне при местном спортивном колледже, надеясь, что парень сам туда забредет.
– Думаю, он пловец, теннисист. Пусть поищет среди тренеров на корте в клубе «Ротари» в «Лайонс-клубе»…
– Это уже кое-что. Что еще?
– И пусть узнает, где он чаще всего бывает. И когда. Так сказать, составит график.
– Может быть ещё какие-то поясняющие моменты?
– Я хочу однажды оказаться в таком месте недалеко от него вместе с моей женой, так, чтобы он мог слышать наш разговор. Ясно?
– Куда яснее, даже у таких великих людей, как Вы, свои причуды…
Через три дня частный сыщик по имени Джон Форбс позвонил.


Счастье и горе реставратора Нины Ивановой. Тайна «Мадонны с младенцем»

И июль, и август 1998 г. в Москве выдались ветреные. Не в том смысле, что ветра по первопрестольной гуляли, а в том, что уж больно изменчивы и переменчивы были эти месяцы. С утра небо голубое, солнышко светит, выскочишь без зонта, чтоб с легкой сумочкой, а пока доедешь до музея изобразительных искусств имени Пушкина, пока бродишь по залам, в которых висят дивные работы Утамаро, Хокусая, Хиросиге, Харунобу, привезенные в Музей личных коллекций со всех концов света, вытащенные из запасников самого ГМИ, – выглянешь, а уж и дождь на московские мостовые пролился.
Выставка Нине жутко понравилась.
У неё со студенческих лет почему-то сладко щемило сердце, когда видела на густом синем фоне белые шапки горы Фудзи, графически ритмичные фигурки японцев на работах Хиросиге, или почему-то пахнущие, как ей казалось, сладкой пудрой лики гейш на листах Утамаро.
Нина обожала японскую живопись и графику ХVII-ХVIII веков. Но и XIX век был ей близок. А вот к современной живописи была равнодушна. Уважала отдельных мастеров, но сердце не пело при встрече с их творениями.
А перед иссеченным дождем пейзажем Хиросиге или Хокусая – пело. Впрочем, что лукавить, была ещё одна причина…
С полгода назад, когда Кобра приказала её убрать, – она слишком много узнала о преступном бизнесе, связанном с подделкой произведений древнерусского искусства, вывозом их за рубеж в качестве «залогов» торговцам крупными партиями наркотиков, – она познакомилась с очень необычным человеком.
В её жизни, связанной с искусством, музеями, библиотеками, тихим трудом, громкая жизнь её нового знакомого как-то не укладывалась. Но казалась необычайно романтичной и интересной.
Митя тогда спас её. То есть буквально спас её жизнь.
Приказ Кобры – убрать «художницу», «которая слишком много знала» в системе исполнителей не обсуждался. И Алексей, исполнитель Кобры оставив её в заминированной машине, не испытывая никаких угрызений совести, намертво замкнул двери старого «Жигуленка» и побежал к ждавшей его за домом машине.
А она мучительно скреблась изнутри, пытаясь открыть дверцы…
Дверцы, у которых заранее были сняты ручки…
И крик ужаса перед надвигающейся смертью застревал в горле.
Тогда она увидела, как уже несколько месяцев работавший во дворе симпатичный, спортивного вида дворник, заметив её искаженное страхом лицо, рванулся к ней.
Он бежал к машине, с дворницким ломиком наперевес, и казался ей Дон Кихотом Ламанческим, готовым спасти прекрасную Дульсинею от разбойников.
А может, все это она потом выдумала? И в ту минуту ни о чем таком не думала, только ужас надвигающейся смерти вырывался из её горла сдавленным хрипом. Просто она видела бегущего к ней мужика лет сорока с ломиком, его сосредоточенное, волевое, решительное лицо, и верила, что он её спасет…
И он спас… Одного движения лома ему хватило, чтобы открыть дверцу. Он вырвал Нину из салона, и, почти волоча её по снегу, утащил за железные мусорные баки, придавил своим телом, вжал её в сугроб, так, что она чуть снегом не подавилась. И слава Богу… Потому что через долю секунды рвануло…
Взрыв был такой силы, что форточку из одной квартиры первого этажа дома Нины вырвало с корнем и она, пролетев несколько десятков метров, вонзилась острым углом в паре сантиметров от головы «дворника» в серый от грязи снег…
– От: етить тебя в перкеле. – не сдержавшись, выругался «дворник».
– Это по какому? – удивленно спросила Нина.
– Половина по-русски, половина по-фински.
– А что, нынче все дворники по-фински разговаривают?
– Да я там, в Карелии, в армии служил.
– А не военных – в дворники берут?
– Что-то вы, дамочка, сильно разговорились. Только что вас труженик метлы от верной смерти спас, а вы уж и претензии к его биографии предъявляете.
– Нет-нет, я очень даже довольна вашей биографией, если бы не ваше боевое прошлое, вам бы не удалось совершить этот стремительный «рейд». Но теперь, пожалуй, вы уже можете слезать с меня, а то невесть что соседи подумают. Скажут, совсем эта старуха-художница с дуба рухнула, с дворниками заигрывает…
– А вот этого – не надо.
– Чего?
– Самоуничижения. Никакая вы не старуха, а очень даже интересная, тонкая и изысканная женщина.
– Всё это вы заметили, лежа со мной на грязном сугробе?
Так они познакомились.
Давайте расставим точки над «и». Вы уже догадались, откуда мы? – спросил он на следующий день, когда пришел пить чай по приглашению Нины.
– Естественно.
– Это, конечно, не делает нам чести. Но, с другой стороны, мы от вас-то не сильно и прятались. Мы ведь не следить за вами были приставлены. Мы по другой части, «группа физической защиты», а не «топтуны».
– По тому, как яростно вы меня защищали, верю…
– Поэтому информацией из «досье» на вас, если таковое и есть, я не владею. Просто, охраняя вас все эти недели, как только у моего начальства возникли опасения за вашу жизнь, мы наблюдали… И видели, как заботливо вы вывозите на прогулки сына, как сидели во дворе возле его инвалидной коляски и писали пейзаж, как Вы продукты носите, тяжелые сумки, и помочь некому…
– А вот этого не надо.
– Чего?
– Жалеть меня не надо. У каждого такая жизнь, которую он заслужил.
– Не правда. И вы заслужили лучшую жизнь, и я.
– А вы, что, сами тяжелые самки хозяйственные носите, и при этом ещё и страшно жалеете себя и жену проклинаете? – усмехнулась Нина.
– Нет… Жену не проклинаю. Наоборот, каждый день у неё прощения прошу.
– В чем же вы так перед ней провинились?
– Она погибла. Из-за меня. Точнее – из-за моей профессии.
– Ой, извините, ради Бога…
– Не за что… Вы ни в чем не виноваты… Вы же не знали.
– Теперь – знаю. Как это произошло?
– Была такая мерзавка, Валентина Паханова по кличке «Анаконда»…
– Это та, над которой сейчас суд идет в Моршанске, об этом все газеты пишут…
– Да… Она… Я работал командиром взвода ОМОН в Низовске, это город в Подмосковье. Ну и… Словом, как раз мой взвод брал, в тайном хранилище «мадам» – «Анаконды» шестнадцать мешков с рублями и долларами, большую часть тех денег, что она собрала с доверчивых вкладчиков своей пирамиды. Обычная работа. Положили охрану на пол, собрали мешки, охранникам – «браслеты», мешкам – печати, и все вывезли. Все в рамках закона. Она почему-то посчитала меня инициатором этой акции и возненавидела как личного врага. Хотя, если б не я и мой взвод, были бы другие. Диалектика…
– И что дальше?
– А дальше так… Дамочка она была мстительная. У неё ещё поговорка такая была: «Кто меня обидит, до утра не доживет». Приказала меня устранить.
– Отстранить?
– УСТРАНИТЬ. То есть физически уничтожить. А у неё слово с делом не расходилось. И, хотя я каждый раз свою машину специальной аппаратурой проверял… Но, то ли не внимательно в тот раз проверил, то ли новый пластик они к моей «тачке» прилепили, который даже фээсбешная электроника не брала. Во всяком случае, сели мы через два дня в мой старенький «Жигуленок» с женой и сыном, восьмилетним Илюшкой…
– И?
– И – рвануло. Не знаю, как это вышло. Потом мои коллеги из группы экспертов-саперов тщательно эпизод разбирали… Могла пластиковая взрывчатка сместиться от сиденья водителя к заднему сиденью, где жена с сыном сидели, могла быть сразу именно там закреплена и запрограммирована на направленный взрыв, тогда взрывная волна шла бы с заднего сиденья вперед, при этом первыми бы умерли они, а потом я. Но что-то не сработало. Их выбило сквозь крышу машины вверх, разнесло на молекулы. А я отделался ушибом спины, травмой позвоночника, сильной контузией и резаными ранами шеи и затылка. А так – цел.
– Какой кошмар…
– Сам вот цел, а жизнь – вдребезги…
– Да… Как говорят англичане: «У каждого в шкафу свой скелет».
– Наверное, нет семьи без проблем. Кажется, нет семьи – и проблем нет. На самом деле – тут-то главные проблемы и начинаются.
– Давайте так договоримся, – мой дом для вас открыт, вы мне интересны и симпатичны. Но не настаиваю, не навязываюсь, избави Бог, и свои проблемы на вас вешать не собираюсь. Я женщина самостоятельная. И потом, у меня свои потери, свое горе. У Вас – свое. Если соединить два горя вместе, совсем не обязательно, что получится в сумме – счастье.
– Я вас понял. Вы что-то там про чай с вареньем завтра вечером говорили?
– Я?
– Да, вы…
– А, конечно же, говорила, даже если и внутренним голосом.
– Так вот, – завтра я не могу надо операцию закончить.
– А…
– А вот послезавтра вечерком, после смены – это часов в 19. 00, примерно, – я мог бы.
– Мне нравится ход мысли военных людей: примерно в 19. 00. Будет вам чай с вареньем. Номер квартиры знаете?
– Память мне взрыв не отшиб. Помню. А вот сын ваш, Гоша…
– Мне почему-то кажется, что вы друг другу понравитесь.
Так оно и вышло. Митя пришел примерно – ровно в 19. 00. С большим – на пять цветков – букетом белых хризантем. Это были любимые цветы Нины, и знать об этом Митя ну никак не мог. Потому что за все время его работы дворником у них во дворе никто к ней с цветами не приходил. Как и за предыдущие 15 лет… А хризантемы чем хороши – если менять воду, добавлять немного сахара и четвертушку таблетки аспирина они могут месяц стоять, и даже мелкие бутончики успевают за это время распуститься в большие пушистые, как котята, цветы.
Они просидели втроем целый вечер. Митя рассказывал об армии, о службе в ОМОНе, о занятиях спортом, о его увлечении изобразительным искусством – он никогда живописи не учился, но с детских лет хорошо рисовал. В армии, когда к нему в руки попали краски – темпера и гуашь увлекся смешанной техникой и написал свыше ста пейзажных картин, в которых Карелия, где он служил, представала зимней и летней, осенней и весенней, и всегда романтической и красивой.
Не обсуждались лишь две темы – его семья, погибшая при столь трагических обстоятельствах, и его нынешняя работа, которая, как сразу поняли Гоша и Нина, требовала умения молчать. И было им так хорошо и уютно вместе, что расходиться не хотелось всем. И потому договорились встретиться на следующий день. А потом так и пошло – все свободные вечера Митя проводил в маленькой уютной квартирке Ивановых, – пили чай, и говорили о жизни и искусстве. Вскоре они поженились.
Так что, когда в музее личных коллекций открылась выставка японской живописи и графики, решено было пойти вдвоем. А потом, дома – рассказать о выставке Гоше, используя альбомы Хокусая, Утамаро, Хиросиге и Харунобу, которые были у Нины, и альбом «Укие-ё», который принесет с собой Митя.
У одних работ они подолгу стояли вдвоем, потом разбредались по маленьким душным залам, останавливаясь у тех работ, которые особенно понравились, и снова встречались у какой-то картины гравюры или бумажного свитка, и опять молча стояли рядом. Так продолжалось до той минуты, когда Митя вдруг стал собран, серьезен и начал проявлять интерес не только к висевшим на стенах работам, но и к посетителям. Нине хватило такта не задавать лишних вопросов. Митина профессия имела свои особенности. Их надо было принимать, или не принимать. Обсуждать их не было смысла. Как и обижаться на невнимание с его стороны в те минуты, когда его мозг был погружен в «производственные» размышления. А то, что Митя стал «работать», Нине стало ясно после двух-трех взглядов на его сосредоточенное лицо.
– Захочет, сам расскажет, – решила Нина, и полностью отдалась чудесному с философско-поэтическому восприятию той гармонии, которую распространяло на душный зал музея графика Хокусая…
Митя заметил нескольких (4-5) молодых людей, которые почти не глядя на картины и гравюры, лишь скользя взглядом по ним (и то смотрели они не на собственно живопись и графику, а на размеры работ, на подписи под ними, и на то, как работы были закреплены на стенах) больше внимания почему-то уделяли окнам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60