Потому что это будет свинством, высшей мерой неблагодарности к людям, столько дней и ночей, столько сердца и заботы потратившим на меня, если я теперь вдруг помру. Глупо, подло, бессмысленно. Нет, я еще должен с ними рассчитаться. А чем? Тем, что есть, что написано и поставлено? Мало, ничтожно мало. Надо рассчитаться по-честному, как следует…
Потом, много месяцев спустя, Вишневский сказал мне:
– Ты нам очень помог, молодец, черт тебя возьми!
Однако следующее за этим пятилетие оказалось трудным, пожалуй, самым трудным периодом моей жизни.
Пьесу о Замоскворечье я написал. Один из московских театров ее поставил. Спектакль прошел ОДИН РАЗ – случай беспрецедентный. Потом по просьбе автора и по желанию главного режиссера был снят. Произошла катастрофа.
Тот, кто никогда не писал пьес для театра, не знает, что судьба драматурга и его детища зависит от очень многих причин. От режиссера, от актеров, от редактора, от общей театральной ситуации, от погоды… Так вышло и в этот раз. Болел и вскоре умер постановщик спектакля. Был тяжело болен, уже во время репетиции, а потом так и не встал с постели исполнитель главной мужской роли. Совсем не подходила для главной женской роли прославленная актриса. Была стара и далека от задуманного мною образа. Не удалось оформление спектакля – какие-то коричнево-зеленые тряпки. Но главное, конечно, виноват автор.
Не смог написать такую пьесу, которая устояла бы при всех этих неудачных обстоятельствах. Пьеса не выдержала испытания на прочность. В таких случаях автор не должен никого винить, кроме самого себя. Прославленный русский флотоводец внушал своим матросам и офицерам закон: НЕ БЫТЬ ЖИДКИМ НА РАСПРАВУ. Драматургам этот лозунг тоже годится.
Автор, если он проваливается, в первую очередь должен свершить правый суд над самим собой. Почему так произошло? Ведь другие же пьесы автора выдержали испытание временем, поставлены в десятках театров, прошли по многу сотен раз? Все равно ВИНОВАТ АВТОР. Должен писать такие пьесы, которые, поставленные и сыгранные хуже или лучше, держатся, собирают публику, радуют актеров…
Наступило трудное для автора время.
Но вот произошло событие, затмившее все, что было.
Младшая дочь моя, та самая девочка, которая давала мне свою кровь, родила двух сыновей-близнецов, двух моих внуков.
А я-то, старый дурак, огорчался, что род мой – род музыкантов, композиторов, артистов, потомственных почетных граждан – вдруг иссякнет, прервется. А тут сразу двое. Мужчины.
Не хвастаясь, могу сказать, что мне иногда аплодировали, поздравляли, время от времени выражали знаки внимания. Но никогда еще за всю мою драматургическую деятельность мне так много не аплодировали, как в Центральном театре кукол на тысячном представлении моей «Божественной комедии», когда Сергей Владимирович Образцов объявил публике, после окончания спектакля, что я совсем недавно стал дедушкой двух внуков…
И вот сижу я в подмосковном Переделкине, на той самой даче, в той самой комнате, где когда-то был кабинет моего друга и учителя Александра Афиногенова, пишу книгу рассказов, сочиняю новую пьесу, еще новую, совсем новую (горбатого могила исправит), время от времени поднимаюсь и посматриваю на две колыбельки и думаю: как же мне повезло. Я не был ранен на войне, хотя попадал в серьезные переделки, я не погиб на чужой земле, я всю свою сознательную жизнь прожил в Москве, городе великом и родном мне каждым своим домом, каждой дверью. Я не умер в институте хирургии. Встречался с замечательными людьми. Дружил со многими из них. Гулял, бывал в далеких странах, где у меня тоже есть друзья. Читал прекрасные книги, видел чудесные спектакли, любил.
Теперь мои внуки, которые еще очень малы, но которые уже умеют улыбаться, а это ведь очень много – уметь улыбаться, – моя опора и моя защита. С ними я как-то очень уверенно и спокойно чувствую себя. С каким удивлением смотрят они на деревья, на небо, на свои кроватки, на меня…
В двухтысячном году им будет по двадцать семь лет, они окончат институт, будут читать– те же книги, что читал я, ходить в театры, с замиранием сердца слушать звуки симфонической музыки, посещать, а может быть, и сами участвовать в спортивных состязаниях. Какие удивительные спектакли им суждено увидеть, с какими небывалыми людьми они будут встречаться, в какое роскошное время они будут жить.
Завидую ли я им? Конечно, завидую.
Но думаю, что и они будут завидовать мне. Обязательно будут.
Премьера

В конце ноября 1973 года, поздно вечером, я заехал в родильный дом имени Крупской на улице Александра Невского и завез билеты на премьеру моей пьесы в одном из московских театров Юлии Константиновне Ченцовой, врачу-акушеру, нашей хорошей знакомой, крестной матери моих внуков Антона и Владимира. И невольно стал свидетелем необычной премьеры. Здесь при мне Валентина Николаевна Иванова родила сына. Вес 4 килограмма, длина 54 см. Имени еще нет.
31 декабря в ночь под новый, 1974 год в газете «Вечерняя Москва» было напечатано под названием «Медальон» мое письмо этому мальчику.
Письмо сыну Валентины Николаевны Ивановой, родившемуся в самом конце ноября 1973 года в родильном доме № 6 им. Крупской, Фрунзенского района г. Москвы (вес 4 кг., длина 54 см.)
Дорогой товарищ! Не знаю, прочтешь ли ты когда-нибудь это письмо и увидимся ли мы с тобой. Мне неизвестно твое имя, потому что у тебя его еще нет. Есть только браслет на руке и медальон на груди. Там в медальоне написано имя, отчество и фамилия матери, пол, номер истории болезни – истории твоей жизни. А история твоя начата раньше, чем началась твоя жизнь. Вот еще несколько слов для этой истории.
Вчера вечером, поздно, часов в девять, я пришел в роддом № 6. Отдал Юлии Константиновне Ченцовой (она дежурила в эту ночь) цветочки и билеты, поговорил о том о сем, затем надел белый халат, шапочку и пошел с ней по палатам и по коридорам – интересно все-таки: где моя дочка семь месяцев назад родила мне двух внуков – мальчиков-близнецов (кстати, совершенно непохожих друг на друга ни лицами, ни поведением, ни характерами). Ты в этот час родился. Я стоял в коридоре и слышал, как закричала твоя мама Валентина Николаевна. А потом доктор Ченцова чуть приоткрыла дверь и показала мне тебя – мокрого, крошечного…
– Почему он не кричит, Неля? – спросила Ченцова у другого дежурного врача, принимавшего сейчас роды, – Нинели Борисовны.
И в этот момент раздался твой крик, твой первый крик на этой земле.
Две докторши и знаменитая тетя Груша, она же Аграфена Егоровна Андреева, облегченно вздохнули. Ты появился на свет и заявил о себе слабеньким криком. Ты появился. Ты родился.
Скромно отворачиваясь от раскрытых дверей в родильное отделение, я продолжал путь с Юлией Константиновной. По этажам, по коридорам, по отделениям. Домик этот небольшой, трехэтажный, мы быстренько обошли его и вернулись обратно в дежурку.
Семь месяцев назад, когда моя дочь лежала сперва на третьем, потом на первом этаже, меня туда не пускали. А теперь, когда пускают, – моя дочь далеко отсюда, дома, на Ленинградском проспекте. Нянчит сыновей, ждет меня… А ведь так недавно я принес ее, вот эту самую маму, в одеяльце из родильного дома на улице Станиславского… Да, идет ОНО быстро. Двадцать пять лет, четверть века тому назад…
А пошел я сюда, на улицу Александра Невского, потому, что мне хотелось похвастать перед другими людьми знакомством с замечательными женщинами, ставшими навек нашими друзьями: главным врачом Ниной Михайловной Журавлевой, ее заместителем Ниной Викторовной Станцо, врачом-акушером Елизаветой Максимовной Левиной, медсестрой «тетей Катей» Березовой – ее-то особенно знают тысячи молодых матерей. Ведь о каждой из них она давала справки их близким, а потом напутствовала, провожала, благословляла в большую жизнь. В прошлом году здесь произошло пять тысяч четыреста пятьдесят родов.
Сколько здесь было пролито счастливых слез и сколько слез горьких – ведь рядом со счастьем всегда околачивается и горе… Зданье это старенькое, построено не то в конце того века, не то в начале нашего. В общем ему за семьдесят. Дом этот, наверно, ровесник тети Груши – Аграфены Егоровны Андреевой. Вот и сейчас она принимала тебя, мальчик.
Потом Аграфена Егоровна отдохнет немного, попьет в дежурной комнате чайку, и опять позовут в родилку. Раз десять, а то и больше за ночь. Принимала она и во время гражданской, и в годы нэпа, и в годы первых пятилеток, и в тяжелые годы Отечественной…
На Новый год и на праздники сюда приходят сотни поздравительных писем и телеграмм, приносят цветы…
А внизу, у забора, с утра ждут родственники, молодые отцы, друзья. Они приехали за новорожденными и ожидают часа, когда откроются двери и им «выдадут» матерей и новых людей.
Сынок, ты, когда будешь проходить мимо этого дома на углу Второго Миусского переулка и улицы Александра Невского, ты сними шапку. Этот дом и люди стоят этого.
Не зная покоя, не считаясь с выходными и невыходными днями, в любое время суток, по первому зову они тут. Принимают роды, оперируют, лечат, консультируют…
…Время моего визита истекло. Юлию Константиновну срочно вызывают наверх в патологическое отделение.
– Вы придете на мой спектакль?
– Обязательно. Если будет время…
Я иду к Миусской площади и вдруг, пораженный, останавливаюсь.
Ведь это же Фадеев! Александр Александрович. Здравствуйте, добрый вечер. Это я – Шток, ваш сосед по даче в Переделкине, свояк вашего близкого друга Андрея Старостина, ваш собрат по драматургии. Нет, нет, я знаю, что вы не написали ни одной пьесы, но тем не менее ваши романы «Разгром» и «Молодая гвардия» стали основой знаменательных спектаклей во многих театрах. Мы иногда беседовали с вами о драматургии, гуляли по Переделкинскому лесу, помните?
А вот сейчас мы здесь, в ста метрах от родильного дома, на фоне Дворца пионеров. Вы тот самый Фадеев, который от имени своего героя Олега Кошевого написал такие прекрасные слова о матери:
«Но больше всего, на веки вечные запомнил я, как нежно гладили они, руки твои, чуть шершавые и такие теплые и прохладные, как они гладили мои волосы, и шею, и грудь, когда я в полусознании лежал в постели. И когда бы я ни открыл глаза, ты была всегда возле меня, и ночник горел в комнате, и ты глядела на меня своими запавшими очами, будто из тьмы, сама вся тихая и светлая, будто в ризах. Я целую чистые, святые руки твои!»
Очень похож этот бронзовый или чугунный монумент на живого Фадеева. И отлитые из того же металла Олег Кошевой, Люба Шевцова, Земнухов, Тюленин… Они бы, гражданин Иванов, по возрасту могли стать твоими дедушками и бабушкой. Но не стали. Не успели. Отдали свои жизни за тебя.
Я сажусь в троллейбус и еду домой по моему родному Ленинградскому проспекту, к моим внукам, родившимся в доме на углу Второго Миусского переулка и улицы Александра Невского. Я передам им привет от Юлии Константиновны, от тебя, только что родившегося гражданина столицы. Не возражаешь?
И может быть, через пятьдесят лет, в конце две тысячи двадцать третьего года, листая номер, посвященный столетию «Вечерней Москвы», ты наткнешься на рубрику «Пятьдесят лет тому назад». И прочитаешь слова неизвестного тебе человека, присутствовавшего при твоем рождении.
И может быть, тебе это будет приятно.
С днем рождения тебя! С премьерой!

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29