roca meridian
В носовой части теплохода, в каюте, расположенной над кинобудкой, там, где хранились фильмы, раздался взрыв. Несколько человек, в их числе и Дженни, были убиты. Девочки играли в мяч на другом конце теплохода, они остались живы. Их вырастила бабушка – Антонина Васильевна, героическая и прекрасная женщина, которая прожила девяносто пять лет…
У Афиногенова четыре внука – две девочки и два мальчика, старший из которых уже студент. Это от старшей дочери – Светланы, дочери от первого брака. И от младшей – Сашеньки.
Но вернемся к нашему рассказу.
Правда восторжествовала, и очень быстро. Афиногенов получил две комнаты на Гоголевском бульваре. Был восстановлен в Союзе писателей. Поехал путешествовать по Закарпатью. Очутился в Западной Украине. Жил в Белостоке и во Львове. Затем поехал в Среднюю Азию. Вместе с композитором Климентием Корчмаревым задумал оперу. Написал либретто. Опера называлась «Клятва девушки»… Затем, через год, когда началась война, вспомнил о девушке-туркменке и сделал ее героиней своей последней драмы – «Накануне». В том же 1940-м написал киносценарий «Генерал артиллерии», который так и не стал фильмом.
Писал дома, писал в пути, писал на даче… Почти забросил свои дневники. Будто предчувствовал, как герой «Далекого» Малько, что жить ему осталось немного, меньше полутора лет… Потом бросил все оперы, сценарии, путешествия. Нужно возвращаться к театральной драматургии.
И вот он снова в Переделкине, за своей конторкой, стоит и пишет. Это будет пьеса о юности, о весне. Он так и называет пьесу – «Апрель». Потом переменил заглавие и назвал по имени маленькой героини – «Машенька». Эту пьесу мы можем посмотреть и сегодня на многих сценах наших театров.
С огромным успехом «Машенька» прошла в Театре Моссовета в постановке Ю. Завадского с В. Марецкой и Е. Любимовым-Ланским в главных ролях.
Одновременно была поставлена Н. Петровым в Театре транспорта. Там шла она около двадцати лет…
Старый профессор Окаемов, окруженный школьниками, рассказывает им о своей жизни. Он рассказывает о том, как увидел первую электрическую лампочку и первый автомобиль.
«А когда в первый раз я надел наушники и услышал голос из эфира, я возблагодарил судьбу, что дожил до такого дня… Вот сколько вещей появилось в течение одной моей жизни. Сколько же дано увидеть вам, чья жизнь едва начинается!…
Вы увидите, как кусочек угля с мой кулак будет отапливать громадный дом… Вы увидите, как жизнь человеческая будет продлена на много лет… Вы услышите, как прозвучит на земле последний выстрел и люди забудут, что такое война. Вы будете жить в новом мире, без войн».
Война. В Московском клубе писателей идет собрание, посвященное работе писателей в периодической печати. Нужны очерки, рассказы, статьи для газет Советского Союза и для зарубежной печати. Весь прогрессивный мир, потрясенный страшной войной, интересуется жизнью наших людей на фронте и в тылу, в городах и селах. Сообщение об участии писателей Москвы в этой работе делает заведующий одним из отделов Совинформбюро Александр Николаевич Афиногенов.
В первые дни войны им написана пьеса «Накануне». В цирке готовится военная пантомима по сценарию Афиногенова. В «Правде», в «Известиях» – его статьи. Он -пишет, редактирует, ездит, выступает… Он воюет.
Афиногенов был воин. Но я никогда не видел его в военной форме, которой так любили щеголять некоторые писатели в довоенное время. Впервые увидел его в армейской шинели, в сапогах, в офицерской фуражке, с новенькими скрипящими ремнем и портупеей через плечо на рассвете 29 октября 1941 года на вокзале города Куйбышева. Он шел к коменданту и очень торопился. Его вызвал в Москву А. С. Щербаков. Из Москвы он должен был срочно вылететь в Англию и в Америку по заданию газет и Совинформбюро…
Он был очень возбужден предстоящим полетом.
– Прости, я очень тороплюсь… Впереди еще столько всего…
Без четверти семь вечера того же дня Афиногенов был убит фашистской бомбой, попавшей на Старой площади в крыло корпуса Центрального Комитета партии.
Ему было тридцать семь лет. Он был в расцвете своего таланта. Он написал двадцать шесть пьес. Последняя его пьеса называлась «Накануне». Когда у него был успех, он всегда говорил: «Да, да, мне очень повезло с этой пьесой. Но это еще не „та“. „Ту“ я скоро напишу. Чувствую, что напишу».
Он прожил мало, но знал и большой успех и большое горе. Иногда заблуждался. Знал радость настоящего творчества, не связанного ни с мелкой конъюнктурой, ни с посторонними соображениями. Он был мало знаком с Маяковским, но одновременно с ним работал над пьесой об энтузиасте двадцать девятого года. «Баня» писалась одновременно с первой значительной пьесой Афиногенова. Фамилия героя пьесы Маяковского Чудаков. Пьеса Афиногенова называется «Чудак». Одна в комедийно-сатирическом, другая в драматическом жанре, но обе говорят о борьбе с бюрократами, о творческой, непоколебимой мысли молодых энтузиастов. «Чудаки украшают жизнь», сказал Горький.
Афиногенов жил и творил, окруженный большими художниками, мастерами советской культуры. Этим в значительной степени объясняются его удачи. Он был связан с Горьким и Станиславским, встречался и переписывался с Немировичем-Данченко. Он начинал одновременно с Фадеевым, Либединским, Сурковым… Дружил с Пастернаком и Всеволодом Ивановым. Горячо спорил, но был всегда в одной шеренге с Всеволодом Вишневским, Треневым, Ромашовым, Погодиным, Файко, Лавреневым. Он много работал и до конца жизни сохранил дружбу с Петровым, Берсеневым, Гиацинтовой, Бирман, Скопиной. В его пьесах блистали всеми гранями таланта Певцов, Леонидов, Корчагина-Александровская, Щукин, Ливанов, Борисов, Добронравов…
Александр Николаевич любил творчество Прокофьева и Шостаковича, любил живопись и музыку. Любил жизнь и умел веселиться, отдыхать, играл на гитаре, пел, рассказывал… Много читал и очень много работал. Он самостоятельно изучил английский язык и читал в подлиннике Шекспира, Филдинга, Гольдсмита… Больше всех драматургов любил Горького и Чехова. Знал наизусть их пьесы.
Каждая новая пьеса Афиногенова была подвигом, активным вмешательством в жизнь, продиктованным желанием изменить, улучшить эту жизнь.
В семнадцать лет он взял себе псевдоним «Дерзнувший».
В городе Скопине, где провел юные годы писатель, есть улица имени Александра Афиногенова.
По Оке ходит теплоход «Александр Афиногенов».
Вспоминая об Александре Николаевиче, драматург Ромашов писал, что Афиногенов внешностью своей, повадкой, смелостью был похож на капитана корабля.
Я счастлив, что мне довелось плавать матросом на его корабле.
В 1940 году мы одновременно написали пьесы. Он «Машеньку», я – «Дом № 5». Его пьеса была посвящена пятнадцатилетней девушке, потерявшей родителей. Моя – тринадцатилетнему школьнику. Разные судьбы, разный сюжет. Обе эти пьесы связывала тема – воспитание молодежи, тревога за судьбу подростков. Нас объединяли в критике этих пьес (обвиняли в «советском сентиментализме», в «чувствительности», писали, что в наших пьесах действуют скверные матери, каких, как известно, не бывает). О пьесах спорили.
Затем «Машеньку» неожиданно премировали на конкурсе лучших пьес Российской Федерации. О моей пьесе появилось несколько хвалебных статей. Она была высоко оценена и в докладе А. Я. Бруштейн на всесоюзном слете работников театров для детей.
Я поздравил Афиногенова с премией и написал ему письмо. Он мне ответил.
«Ст. Баковка. Городок писателей.
12 мая 1941 г.
Милый Исидор!
Спасибо тебе за поздравление!
Я, признаться, тоже доволен, и не столько премией, как тем, что она опубликована вовремя. Это сразу оборвало все слюнотечение у людей, которым пьесы, подобные «Машеньке» или «Дому № 5» – стоят, как рыбья кость, в горле. Но, как я и говорил тебе, идя с ночного просмотра, – вся эта мышиная возня не только не получила дальнейшего развития, но даже «Литературка» обошла ее молчанием. Как будто все говорили друг другу милые вещи на твоем обсуждении. А доклад Бруштейн подан просто очень хорошо.
Крепко жму тебе руку.
Сердечный привет жене!
Твой – А. Афиногенов».
«Мышиной возней» было названо обсуждение пьесы и спектакля Госцентюза в Союзе писателей.
Однако Афиногенов поторопился, считая, что «мышиная возня не получила дальнейшего развития». 13 июня, за девять дней до начала войны, в «Известиях» была опубликована разгромная статья Белогорского «Странные происшествия в доме номер пять», где пьесу называли «клеветой», а автора клеветником.
А когда окончилась война, Саратовский театр имени Ленинского комсомола, затем Ленинградский тюз и многие театры страны поставили пьесу опять. Напечатана она в сборнике моих пьес в 1960 году. Говорится о ней в разных книгах по истории советского театра для детей, и больше меня никто не называет клеветником.
Но тогда, буквально накануне начала Великой Отечественной войны, мне было плохо. Очень плохо. Обидно.
Через день после появления статьи Белогорского я получил письмо от Афиногенова. Вот оно:
«Ст. Баковка. Запад, ж. д. Городок писателей.
15 июня 1941 г.
Дорогой Исидор!
Давно хотел написать тебе – но все не подыскивались слова утешения и бодрости, а теперь вдруг понял, что и утешать не надо – надо просто сказать, чтобы ты ни па одну минуту не прекращал работы над новой пьесой; только в подлинной, охватывающей все существо работе и есть законный реванш за обиду, боль и сожаление об угробленной вещи.
И надо написать быстро! Не задумывайся над частностями, не очень занимайся отделкой, это придет потом. Главное, положи на стол новую свою вещь и этим докажи силу сопротивляемости и напора. Без такой силы нам не пробиться.
А пробиваться надо.
Выше голову!
А. Афиногенов».
Ах, как важно было мне получить тогда это письмо.
Дорогие товарищи! Как это важно – поддержать своего друга в тяжелый час. Мы как-то стесняемся иногда писать друг другу. Стесняемся утешать. А это нужно. Без этого не прожить.
Тяжелые часы бывают у всех людей. И у драматургов тоже…
Вот и весь мой рассказ об Афиногенове, драматурге, учителе, друге. Об Александре Дерзнувшем.
Правдоха
Иногда, не очень часто, но все-таки время от времени по телевидению показывают телепостановку «Правдоха» по рассказу Анатолия Глебова.
Все наиболее значительное в искусстве первых лет революции неизменно связано с Анатолием Васильевичем Луначарским. В театре, в живописи, в музыке, в драматургии. Нарком просвещения был центром, вокруг которого собиралось передовое, революционное, молодое… Он – постоянный посетитель всех театральных премьер – был широк во взглядах, жаден ко всему новому, любопытен, внимателен.
Кто такой был Глебов? Работник отдела селькоров в «Крестьянской газете». Автор нескольких драм-самоделок, в Москве не поставленных. Ну а кто из газетчиков не мечтает написать пьесу?!
Еще в двадцатом году в Туле юный поэт поставил в заводском клубе силами самодеятельного рабочего театра драму «Наши дни». Пьес реалистических, бытовых было в те годы маловато. Все больше аллегории, все больше «в мировом масштабе»: «Великий коммунар», «Труд и Капитал», «Красная правда»… А тут пьеса, в которой действует рабочая семья; старики и молодежь. За скудным столом спорят о судьбах революции, о жизни людей. Это была одна из первых бытовых советских драм.
Но не эта, а следующая пьеса заинтересовала Луначарского. История. Ассирия и Вавилон. Восстание рабов в семьсот третьем году до нашей эры. Автор специально изучил ассирийский язык…
Работник отдела писем селькоров ехал в почтовом поезде разбирать жалобу селькора на местные власти, попустительствовавшие кулакам. Сидел на полке в кожаной куртке, дрожал от холода, дремал под стук колес, думал о процессах, происходивших сейчас в деревне… Мысли об отчаянном письме селькора Правдохи спутываются в дремоте с мыслями о пьесе.
«В стук колес вплетаются, все отчетливее проступают в нем мертвые ассирийские слова: „Шару рабу, шару данну, шару киссати, шару Ассури, шару кирпат арба-ти…“ Это титул Син-Ахи-Ириба, царя народов, царя Ас-сура, повелителя царств. Слова мумии, немые уже две с половиной тысячи лет и вдруг возродившиеся в моем мозгу. «Шару данну… шару данну… шару данну… шару данну….» – торопливо отстукивают колеса».
***
Разобравшись в деле селькора Правдохи, Глебов написал пьесу об ассирийцах и послал Луначарскому. Нарком очень быстро прочитал. И откликнулся. Написал автору письмо. И написал статью в журнал «Искусство трудящимся». И пригласил к себе автора. Познакомился. Долго беседовал.
«Дорогой товарищ! – писал Луначарский Глебову. – Я очень внимательно прочел Ваш „Загмук“. Достоинства этой пьесы значительно превышают ее многочисленные недостатки, и я искренно говорю Вам, что как пьеса для чтения – это одна из лучших вещей, какие мне приходилось читать среди произведений новой драматургии за последнее время…»
Письмо большое, на нескольких страницах. Представляю себе, как было приятно начинающему, двадцатичетырехлетнему, никому не известному литератору получить послание, которое кончалось так тепло и обнадеживающе:
«Мне хочется думать, что я не ошибаюсь, считая Вас подающим большие надежды драматургом новой формации, и, само собой разумеется, все, что может зависеть от меня для того, чтобы облегчить Вам Вашу работу, будет мною сделано. Жму Вашу руку. Нарком по просвещению А. Луначарский» .
Письмо это я перечитал третьего сентября 1964 года, ровно, день в день, через сорок лет после того, как оно было написано. Интересно… Впрочем, ведь совпадения свойственны драматургии.
Рано облысевший и потому всегда бритоголовый, с профилем резким, похожим на профиль римского императора, суховатый в разговоре, враг актерничанья и позерства, всегда целеустремленный и сдержанный, обладающий чудовищной памятью, где умещалось такое количество сведений, какое, казалось, не могла вместить человеческая голова, Анатолий Глебов был одним из самых интересных людей, с какими мне пришлось в жизни встречаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
У Афиногенова четыре внука – две девочки и два мальчика, старший из которых уже студент. Это от старшей дочери – Светланы, дочери от первого брака. И от младшей – Сашеньки.
Но вернемся к нашему рассказу.
Правда восторжествовала, и очень быстро. Афиногенов получил две комнаты на Гоголевском бульваре. Был восстановлен в Союзе писателей. Поехал путешествовать по Закарпатью. Очутился в Западной Украине. Жил в Белостоке и во Львове. Затем поехал в Среднюю Азию. Вместе с композитором Климентием Корчмаревым задумал оперу. Написал либретто. Опера называлась «Клятва девушки»… Затем, через год, когда началась война, вспомнил о девушке-туркменке и сделал ее героиней своей последней драмы – «Накануне». В том же 1940-м написал киносценарий «Генерал артиллерии», который так и не стал фильмом.
Писал дома, писал в пути, писал на даче… Почти забросил свои дневники. Будто предчувствовал, как герой «Далекого» Малько, что жить ему осталось немного, меньше полутора лет… Потом бросил все оперы, сценарии, путешествия. Нужно возвращаться к театральной драматургии.
И вот он снова в Переделкине, за своей конторкой, стоит и пишет. Это будет пьеса о юности, о весне. Он так и называет пьесу – «Апрель». Потом переменил заглавие и назвал по имени маленькой героини – «Машенька». Эту пьесу мы можем посмотреть и сегодня на многих сценах наших театров.
С огромным успехом «Машенька» прошла в Театре Моссовета в постановке Ю. Завадского с В. Марецкой и Е. Любимовым-Ланским в главных ролях.
Одновременно была поставлена Н. Петровым в Театре транспорта. Там шла она около двадцати лет…
Старый профессор Окаемов, окруженный школьниками, рассказывает им о своей жизни. Он рассказывает о том, как увидел первую электрическую лампочку и первый автомобиль.
«А когда в первый раз я надел наушники и услышал голос из эфира, я возблагодарил судьбу, что дожил до такого дня… Вот сколько вещей появилось в течение одной моей жизни. Сколько же дано увидеть вам, чья жизнь едва начинается!…
Вы увидите, как кусочек угля с мой кулак будет отапливать громадный дом… Вы увидите, как жизнь человеческая будет продлена на много лет… Вы услышите, как прозвучит на земле последний выстрел и люди забудут, что такое война. Вы будете жить в новом мире, без войн».
Война. В Московском клубе писателей идет собрание, посвященное работе писателей в периодической печати. Нужны очерки, рассказы, статьи для газет Советского Союза и для зарубежной печати. Весь прогрессивный мир, потрясенный страшной войной, интересуется жизнью наших людей на фронте и в тылу, в городах и селах. Сообщение об участии писателей Москвы в этой работе делает заведующий одним из отделов Совинформбюро Александр Николаевич Афиногенов.
В первые дни войны им написана пьеса «Накануне». В цирке готовится военная пантомима по сценарию Афиногенова. В «Правде», в «Известиях» – его статьи. Он -пишет, редактирует, ездит, выступает… Он воюет.
Афиногенов был воин. Но я никогда не видел его в военной форме, которой так любили щеголять некоторые писатели в довоенное время. Впервые увидел его в армейской шинели, в сапогах, в офицерской фуражке, с новенькими скрипящими ремнем и портупеей через плечо на рассвете 29 октября 1941 года на вокзале города Куйбышева. Он шел к коменданту и очень торопился. Его вызвал в Москву А. С. Щербаков. Из Москвы он должен был срочно вылететь в Англию и в Америку по заданию газет и Совинформбюро…
Он был очень возбужден предстоящим полетом.
– Прости, я очень тороплюсь… Впереди еще столько всего…
Без четверти семь вечера того же дня Афиногенов был убит фашистской бомбой, попавшей на Старой площади в крыло корпуса Центрального Комитета партии.
Ему было тридцать семь лет. Он был в расцвете своего таланта. Он написал двадцать шесть пьес. Последняя его пьеса называлась «Накануне». Когда у него был успех, он всегда говорил: «Да, да, мне очень повезло с этой пьесой. Но это еще не „та“. „Ту“ я скоро напишу. Чувствую, что напишу».
Он прожил мало, но знал и большой успех и большое горе. Иногда заблуждался. Знал радость настоящего творчества, не связанного ни с мелкой конъюнктурой, ни с посторонними соображениями. Он был мало знаком с Маяковским, но одновременно с ним работал над пьесой об энтузиасте двадцать девятого года. «Баня» писалась одновременно с первой значительной пьесой Афиногенова. Фамилия героя пьесы Маяковского Чудаков. Пьеса Афиногенова называется «Чудак». Одна в комедийно-сатирическом, другая в драматическом жанре, но обе говорят о борьбе с бюрократами, о творческой, непоколебимой мысли молодых энтузиастов. «Чудаки украшают жизнь», сказал Горький.
Афиногенов жил и творил, окруженный большими художниками, мастерами советской культуры. Этим в значительной степени объясняются его удачи. Он был связан с Горьким и Станиславским, встречался и переписывался с Немировичем-Данченко. Он начинал одновременно с Фадеевым, Либединским, Сурковым… Дружил с Пастернаком и Всеволодом Ивановым. Горячо спорил, но был всегда в одной шеренге с Всеволодом Вишневским, Треневым, Ромашовым, Погодиным, Файко, Лавреневым. Он много работал и до конца жизни сохранил дружбу с Петровым, Берсеневым, Гиацинтовой, Бирман, Скопиной. В его пьесах блистали всеми гранями таланта Певцов, Леонидов, Корчагина-Александровская, Щукин, Ливанов, Борисов, Добронравов…
Александр Николаевич любил творчество Прокофьева и Шостаковича, любил живопись и музыку. Любил жизнь и умел веселиться, отдыхать, играл на гитаре, пел, рассказывал… Много читал и очень много работал. Он самостоятельно изучил английский язык и читал в подлиннике Шекспира, Филдинга, Гольдсмита… Больше всех драматургов любил Горького и Чехова. Знал наизусть их пьесы.
Каждая новая пьеса Афиногенова была подвигом, активным вмешательством в жизнь, продиктованным желанием изменить, улучшить эту жизнь.
В семнадцать лет он взял себе псевдоним «Дерзнувший».
В городе Скопине, где провел юные годы писатель, есть улица имени Александра Афиногенова.
По Оке ходит теплоход «Александр Афиногенов».
Вспоминая об Александре Николаевиче, драматург Ромашов писал, что Афиногенов внешностью своей, повадкой, смелостью был похож на капитана корабля.
Я счастлив, что мне довелось плавать матросом на его корабле.
В 1940 году мы одновременно написали пьесы. Он «Машеньку», я – «Дом № 5». Его пьеса была посвящена пятнадцатилетней девушке, потерявшей родителей. Моя – тринадцатилетнему школьнику. Разные судьбы, разный сюжет. Обе эти пьесы связывала тема – воспитание молодежи, тревога за судьбу подростков. Нас объединяли в критике этих пьес (обвиняли в «советском сентиментализме», в «чувствительности», писали, что в наших пьесах действуют скверные матери, каких, как известно, не бывает). О пьесах спорили.
Затем «Машеньку» неожиданно премировали на конкурсе лучших пьес Российской Федерации. О моей пьесе появилось несколько хвалебных статей. Она была высоко оценена и в докладе А. Я. Бруштейн на всесоюзном слете работников театров для детей.
Я поздравил Афиногенова с премией и написал ему письмо. Он мне ответил.
«Ст. Баковка. Городок писателей.
12 мая 1941 г.
Милый Исидор!
Спасибо тебе за поздравление!
Я, признаться, тоже доволен, и не столько премией, как тем, что она опубликована вовремя. Это сразу оборвало все слюнотечение у людей, которым пьесы, подобные «Машеньке» или «Дому № 5» – стоят, как рыбья кость, в горле. Но, как я и говорил тебе, идя с ночного просмотра, – вся эта мышиная возня не только не получила дальнейшего развития, но даже «Литературка» обошла ее молчанием. Как будто все говорили друг другу милые вещи на твоем обсуждении. А доклад Бруштейн подан просто очень хорошо.
Крепко жму тебе руку.
Сердечный привет жене!
Твой – А. Афиногенов».
«Мышиной возней» было названо обсуждение пьесы и спектакля Госцентюза в Союзе писателей.
Однако Афиногенов поторопился, считая, что «мышиная возня не получила дальнейшего развития». 13 июня, за девять дней до начала войны, в «Известиях» была опубликована разгромная статья Белогорского «Странные происшествия в доме номер пять», где пьесу называли «клеветой», а автора клеветником.
А когда окончилась война, Саратовский театр имени Ленинского комсомола, затем Ленинградский тюз и многие театры страны поставили пьесу опять. Напечатана она в сборнике моих пьес в 1960 году. Говорится о ней в разных книгах по истории советского театра для детей, и больше меня никто не называет клеветником.
Но тогда, буквально накануне начала Великой Отечественной войны, мне было плохо. Очень плохо. Обидно.
Через день после появления статьи Белогорского я получил письмо от Афиногенова. Вот оно:
«Ст. Баковка. Запад, ж. д. Городок писателей.
15 июня 1941 г.
Дорогой Исидор!
Давно хотел написать тебе – но все не подыскивались слова утешения и бодрости, а теперь вдруг понял, что и утешать не надо – надо просто сказать, чтобы ты ни па одну минуту не прекращал работы над новой пьесой; только в подлинной, охватывающей все существо работе и есть законный реванш за обиду, боль и сожаление об угробленной вещи.
И надо написать быстро! Не задумывайся над частностями, не очень занимайся отделкой, это придет потом. Главное, положи на стол новую свою вещь и этим докажи силу сопротивляемости и напора. Без такой силы нам не пробиться.
А пробиваться надо.
Выше голову!
А. Афиногенов».
Ах, как важно было мне получить тогда это письмо.
Дорогие товарищи! Как это важно – поддержать своего друга в тяжелый час. Мы как-то стесняемся иногда писать друг другу. Стесняемся утешать. А это нужно. Без этого не прожить.
Тяжелые часы бывают у всех людей. И у драматургов тоже…
Вот и весь мой рассказ об Афиногенове, драматурге, учителе, друге. Об Александре Дерзнувшем.
Правдоха
Иногда, не очень часто, но все-таки время от времени по телевидению показывают телепостановку «Правдоха» по рассказу Анатолия Глебова.
Все наиболее значительное в искусстве первых лет революции неизменно связано с Анатолием Васильевичем Луначарским. В театре, в живописи, в музыке, в драматургии. Нарком просвещения был центром, вокруг которого собиралось передовое, революционное, молодое… Он – постоянный посетитель всех театральных премьер – был широк во взглядах, жаден ко всему новому, любопытен, внимателен.
Кто такой был Глебов? Работник отдела селькоров в «Крестьянской газете». Автор нескольких драм-самоделок, в Москве не поставленных. Ну а кто из газетчиков не мечтает написать пьесу?!
Еще в двадцатом году в Туле юный поэт поставил в заводском клубе силами самодеятельного рабочего театра драму «Наши дни». Пьес реалистических, бытовых было в те годы маловато. Все больше аллегории, все больше «в мировом масштабе»: «Великий коммунар», «Труд и Капитал», «Красная правда»… А тут пьеса, в которой действует рабочая семья; старики и молодежь. За скудным столом спорят о судьбах революции, о жизни людей. Это была одна из первых бытовых советских драм.
Но не эта, а следующая пьеса заинтересовала Луначарского. История. Ассирия и Вавилон. Восстание рабов в семьсот третьем году до нашей эры. Автор специально изучил ассирийский язык…
Работник отдела писем селькоров ехал в почтовом поезде разбирать жалобу селькора на местные власти, попустительствовавшие кулакам. Сидел на полке в кожаной куртке, дрожал от холода, дремал под стук колес, думал о процессах, происходивших сейчас в деревне… Мысли об отчаянном письме селькора Правдохи спутываются в дремоте с мыслями о пьесе.
«В стук колес вплетаются, все отчетливее проступают в нем мертвые ассирийские слова: „Шару рабу, шару данну, шару киссати, шару Ассури, шару кирпат арба-ти…“ Это титул Син-Ахи-Ириба, царя народов, царя Ас-сура, повелителя царств. Слова мумии, немые уже две с половиной тысячи лет и вдруг возродившиеся в моем мозгу. «Шару данну… шару данну… шару данну… шару данну….» – торопливо отстукивают колеса».
***
Разобравшись в деле селькора Правдохи, Глебов написал пьесу об ассирийцах и послал Луначарскому. Нарком очень быстро прочитал. И откликнулся. Написал автору письмо. И написал статью в журнал «Искусство трудящимся». И пригласил к себе автора. Познакомился. Долго беседовал.
«Дорогой товарищ! – писал Луначарский Глебову. – Я очень внимательно прочел Ваш „Загмук“. Достоинства этой пьесы значительно превышают ее многочисленные недостатки, и я искренно говорю Вам, что как пьеса для чтения – это одна из лучших вещей, какие мне приходилось читать среди произведений новой драматургии за последнее время…»
Письмо большое, на нескольких страницах. Представляю себе, как было приятно начинающему, двадцатичетырехлетнему, никому не известному литератору получить послание, которое кончалось так тепло и обнадеживающе:
«Мне хочется думать, что я не ошибаюсь, считая Вас подающим большие надежды драматургом новой формации, и, само собой разумеется, все, что может зависеть от меня для того, чтобы облегчить Вам Вашу работу, будет мною сделано. Жму Вашу руку. Нарком по просвещению А. Луначарский» .
Письмо это я перечитал третьего сентября 1964 года, ровно, день в день, через сорок лет после того, как оно было написано. Интересно… Впрочем, ведь совпадения свойственны драматургии.
Рано облысевший и потому всегда бритоголовый, с профилем резким, похожим на профиль римского императора, суховатый в разговоре, враг актерничанья и позерства, всегда целеустремленный и сдержанный, обладающий чудовищной памятью, где умещалось такое количество сведений, какое, казалось, не могла вместить человеческая голова, Анатолий Глебов был одним из самых интересных людей, с какими мне пришлось в жизни встречаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29