С другой стороны стены что-то стукнуло, зашипело, запахло горелым.
— Ты насчет чего? — крикнул в ответ Хэм. — Вроде бы тебе не полагалось знать о том, что я для нее что-то делал. Согласно Тесс, все мои действия проходили под грифом «особой важности». «Джастину об этом знать не нужно». Фраза эта присутствовала в каждом письме, которое я получал по электронной почте.
Джастин нашел полотенце, начал вытирать волосы.
— Я не знал, что именно ты делаешь, Хэм, — объяснил он с подчеркнутой небрежностью. — Чего она от тебя хотела? Взорвать парламент? Отравить водопровод? — Молчание по другую сторону стены. Хэм слишком увлекся готовкой. Джастин потянулся за чистой рубашкой. — Только не говори мне, что она просила тебя раздавать листовки с требованием списания долгов странам «третьего мира».
— Чертовы регистрационные документы компаний, — услышал он. После очередного грохота сковородок. — Тебе два яйца или одно? Куры у нас свои.
— Одного хватит, благодарю. Какие документы?
— Они интересовали ее, как ничто другое. Стоило ей прийти к выводу, что я маюсь бездельем, и она отправляла мне очередное письмо насчет регистрационных документов. — Грохот сковородок. — Она жульничала, когда играла в теннис, знаешь ли. В Турине. Да, да. Нам противостояли очень серьезные противники. Так она врала, как могла. Попадание в линию, она — аут. Попадание на ярд в площадку, она — аут. «Я — итальянка, — сказала она мне. — Мне можно». «Никакая ты не итальянка, — ответил я ей. — Ты — англичанка до мозга костей, как и я». Уж не знаю, что бы я сделал, если б мы выиграли. Наверное, отдал бы приз. Нет, не отдал бы. Она бы меня убила. О господи. Извини.
Джастин вышел в гостиную, чтобы занять место перед яичницей с беконом, не слишком аппетитного вида, сосисками, гренками и помидорами. Хэм стоял, прижав руку ко рту, кляня себя за не к месту вырвавшееся слово.
— Каких компаний, Хэм? Не смотри на меня так. Ты отобьешь у меня аппетит.
— Владельцы, — ответил Хэм сквозь пальцы и сел напротив Джастина. — Ее интересовали владельцы. Кому принадлежали две маленькие паршивые компании на острове Мэн. Кто-нибудь звал ее Тесс, не знаешь? — спросил он. Потом добавил: — Кроме меня?
— В моем присутствии — нет. И в ее, несомненно, тоже. Право так называть ее принадлежало только тебе.
— Ужасно ее любил, знаешь ли.
— И она любила тебя. Что за компании?
— Интеллектуальная собственность. У нас с ней никогда ничего не было, будь уверен. Мы были слишком близки.
— На случай, что ты сомневаешься, то же можно сказать про Блюма.
— Ты серьезно?
— И он ее не убивал. Он такой же убийца, как ты или я.
— Ты уверен?
— Уверен. Хэм просиял.
— А вот у Мэг такой уверенности не было. Не знала она Тесс так хорошо, как я. Удивительный человек. Второго такого не сыскать. «У Тесс были приятели, — говорил я ей. — Друзья. О сексе речь не шла». Я передам ей то, что ты мне рассказал, если ты не возражаешь. Чтобы подбодрить ее. Вся эта грязь в прессе расстроит кого угодно.
— Где зарегистрированы эти компании? Как называются? Ты помнишь?
— Разумеется, помню. Как не помнить, если Тесс доставала меня с ними каждый божий день.
Хэм разлил чай. Чайник он держал двумя руками, одной за ручку, второй — за крышку, чтобы не упала. Наполнив чашки, сел, не выпуская чайник из рук, наклонил голову, словно изготовился к рывку через все поле.
— Хорошо, — в голосе звучали агрессивные нотки, — назови мне, в какой области работают самые засекреченные, самые двуличные, самые загребущие, самые лицемерные компании, с которыми мне, к моему несчастью, приходится сталкиваться?
— В военно-промышленном комплексе, — без запинки предположил Джастин.
— Нет. В фармакологии. Бьют ВПК по всем статьям. Теперь я это точно знаю. Готов дать голову на отсечение. «Лорфарма» и «Фармабир».
— Как?
— Речь идет о каком-то лекарстве. «Лорфарма» открыла молекулу, а «Фармабир» владеет процессом. Хотелось бы знать почему. И откуда они взяли такие названия.
— Каким процессом?
— Производства этой самой молекулы, каким же еще?
— Какой молекулы?
— Бог знает. Та же юриспруденция, только хуже. Слова, которых я никогда не видел раньше и надеюсь не увидеть вновь. В этой науке черт ногу сломит.
После завтрака они спустились вниз и поставили «гладстон» в сейф Хэма, размером с небольшую комнату, примыкающую к его кабинету. Хэм набрал комбинацию на замке, открыл стальную дверь. В сейф Джастин вошел один. Опустил саквояж на пол рядом с обитыми кожей сундуками, формой похожими на коробки для шляп, с вытесненным на крышках названием туринской фирмы.
— И это было только начало, уверяю тебя, — мрачно предупредил Хэм. — Пробежка вокруг поля перед игрой. Потом потребовались фамилии директоров всех компаний, принадлежащих господам Карелу, Вита и Хадсону, с регистрацией в Ванкувере, Сиэтле, Базеле плюс в каждом городе от Ошкоша до Ист-Пиннера. Или «Что можно сказать о широко циркулирующих слухах о скором коллапсе почтенного и уважаемого холдинга „Боллз, Бирмингем и Бамфлафф, лимитед“, или как его там, он же „Три Биз“, возглавляемого пожизненным президентом и повелителем вселенной, неким Кеннетом К. Куртиссом, рыцарем?» Оставалось только гадать, иссякнут ли на этом ее вопросы. Не иссякли. Я сказал ей, чтобы она взяла все, что ее интересует, из Интернета, но она заявила, что половина этой информации засекречена или по крайней мере не афишируется. Я ей сказал: «Тесс, дорогая, ради бога, у меня на это уйдут недели. Милая моя, месяцы». Думаешь, ее это проняло? Черта с два. Так уж она была устроена, Тесс. Если б она сказала, я бы выпрыгнул из самолета без парашюта.
— И что ты выяснил? Хэм уже сиял от гордости.
— «КВХ Ванкувер и Базель» владеют 51 процентом акций этих паршивых биотехнологических компаний с острова Мэн, «Лор-херли» и «Фарма-жопа». «Три Биз Найроби» принадлежат эксклюзивные права на импорт и продажу этой самой молекулы плюс всех ее производных на африканском континенте.
— Хэм, ты просто чудо!
— «Лорфарма» и «Фармабир» принадлежит одной и той же банде троих. Или принадлежали, пока они не продали пятьдесят один процент акций. Один парень, две телки. Фамилия парня — Лорбир. Лор плюс Вир плюс Фарма и дают тебе «Лорфарму» и «Фармабир». Женщины — врачи. Переписка через швейцарского гнома, который живет в почтовом ящике в Лихтенштейне.
— Фамилии?
— Лара Какая-то. В записях есть. Лара Эмрих. Вспомнил.
— А вторая?
— Забыл. Нет, не забыл. Ковач. Имени нет. А вот Лара — мое любимое. Из песни. Как она мне нравилась. Из «Живаго». Тессе тогда тоже нравилась эта песня. Черт! — Пауза, Хэм сморкался и вытирал глаза. Джастин ждал.
— И что ты сделал с этими сведениями, когда добыл их, Хэм? — тактично полюбопытствовал Джастин.
— Зачитал ей по телефону в Найроби. Она так радовалась. Назвала меня героем… — Он замолчал, встревоженный выражением лица Джастина. — Не по твоему телефону, идиот. Она говорила из дома кого-то из ее друзей. «Ты должен пойти в телефон-автомат, Хэм, и оттуда позвонить мне по следующему номеру. Ручка есть?» Привычка командовать у нее в крови. И к телефонным разговорам она относилась очень уж подозрительно. Иногда мне казалось, что у нее паранойя. Однако даже у параноиков бывают настоящие враги, не так ли?
— У Тессы были, — согласился Джастин, и Хэм как-то странно посмотрел на него.
— Ты же не думаешь, что из-за этого все и случилось? — понизив голос, спросил он.
— Ты о чем?
— Из-за того, что Тесс прихватила за одно место этих фармакологов?
— Это можно предположить.
— Но… я хочу сказать… Господи… ты же не думаешь… что они заткнули ей рот, не так ли? Я, конечно, знаю, что они — не бойскауты.
— Я уверен, что все они — убежденные филантропы, Хэм. Готовы отдать свой последний миллион. Долгое, очень долгое молчание нарушил Хэм:
— Матерь божья. Господи Иисусе. Да, тут нельзя дергаться.
— Совершенно верно.
— Я ей все это устроил своим звонком в Найроби?
— Нет, Хэм. Ради нее ты отдал бы и руку, и ногу, и она любила тебя.
— Да. Господи Иисусе. Могу я что-нибудь сделать?
— Да. Добудь мне коробку. Подойдет даже картонная. Найдется у тебя такая?
Довольный тем, что есть чем заняться, Хэм ушел и вскоре вернулся с пластмассовым ящиком. Присев на корточки рядом с «гладстоном», Джастин открыл замки, растянул ремни и, спиной прикрывая саквояж от Хэма, переложил его содержимое в пластиковый ящик.
— А теперь, если тебя не затруднит, принеси мне документы по наследству Манцини. Старые и ненужные. Которые ты хранишь, но никогда в них не заглядываешь. Ровно столько, чтобы заполнить саквояж.
Хэм принес документы, старые и затертые, как и хотелось Джастину. И наблюдал, как тот затягивает ремни, закрывает замки. Потом из окна наблюдал, как Джастин выходит из тупика, с саквояжем в руке, останавливает такси.
— Матерь божья! — только и выдохнул Хэм, когда такси скрылось из виду.
— Доброе утро, мистер Куэйл, сэр. Позволите взять ваш саквояж, сэр? Я должен просветить его рентгеновскими лучами, если вы не возражаете. Новые правила. В ваши дни такого не бывало, не так ли? Или при вашем отце. Благодарю вас, сэр. И вот ваш пропуск, прошу на борт, как раньше говорили, — голос становится тише и мягче. — Мы очень сожалеем, сэр. Мы все потрясены.
— Доброе утро, сэр! Рады вновь видеть вас с нами, — вновь голос становится тише и мягче. — Глубокие соболезнования, сэр. От жены тоже.
— Наши глубочайшие соболезнования, мистер Куэйл, — еще голос, обдавший ухо пивными парами. — Мисс Лендс-бюри просит пройти к ней, сэр. Добро пожаловать домой, сэр.
Но Форин-оффис более не дом. Его нелепый холл, построенный с тем, чтобы вселить ужас в сердца индийских царьков, теперь словно расписывается в собственном бессилии. Портреты надменных пиратов в пудреных париках больше не встречают его улыбкой старых знакомцев.
— Джастин. Я — Элисон. Мы не встречались. Как жаль, ужасно жаль, что поводом стало такое трагическое событие. Как вы? — Элисон Лендсбюри появилась в высоких, в двенадцать футов, дверях своего кабинета, сжала его правую руку своими, чуть тряхнула, отпустила. — Мы очень, очень огорчены, Джастин. Расстроены до предела. А вы такой мужественный. Так быстро приехали. Неужели вы действительно пришли в себя? Я даже представить такого не могу.
— Меня интересовало, нет ли новостей об Арнольде.
— Арнольде?… А, загадочном мистере Блюме. К сожалению, ничего нет. Мы должны опасаться самого худшего, — объяснять, что подразумевалось под худшим, она не стала. — Однако он — не британский гражданин, не так ли? — голос повеселел. — Мы должны позволить нашим добрым бельгийцам приглядывать за своими согражданами.
Кабинет Элисон производил впечатление. Высоченные, в два этажа, потолки, золоченые фризы, черные, со времен войны, батареи центрального отопления, балкон с видом на закрытый для посторонних глаз сад. У стола два кресла, на одно Элисон положила свой кардиган, чтобы Джастин по ошибке не занял его. Термос с кофе позволял им не прерывать беседу, если кому-то вдруг захочется пить. И у Джастина создалось ощущение, что из кабинета Элисон только что вышли другие люди. Четыре года посол в Брюсселе, три — советник по оборонным проблемам в Вашингтоне, вспоминал он. Еще три в Лондоне — представитель Форин-оффис в Объединенном разведывательном комитете. Назначена начальником Управления по кадрам шесть месяцев тому назад. Дала знать о себе дважды. Одно письмо с просьбой обрезать Тессе крылышки — проигнорировано. Один факс, запрещающий ему посещение собственного дома, — опоздал. Он попытался представить себе, а в каком доме живет Элисон, и поселил ее в особняке из красного кирпича неподалеку от «Харродза», откуда по уик-эндам удобно добираться до бридж-клуба. Пятидесяти шести лет от роду, худощавая, она, в память о Тессе, оделась в черное. На среднем пальце левой руки Джастин заметил мужской перстень с печаткой. Предположил, что принадлежал перстень ее отцу. Фотография на стене запечатлела Элисон в начале игры на «Мур-парк» [39]. На другой, по разумению Джастина ее давно следовало снять, Элисон пожимала руку Гельмуту Колю. «Скоро тебя наградят орденом Британской империи, ты станешь дейм Элисон и отправишься руководить женским колледжем», — подумал он.
— Я провела все утро, думая, о чем мне не следует с вами говорить, — начала она громовым голосом, чтобы каждое слово долетело до тех, кому нашлось место только у дальней стены. — И о том, в чем мы на данный момент просто не сможем прийти к общему знаменателю. Я не собиралась спрашивать, каким вы видите собственное будущее. Или говорить, каким его видим мы. Для этого мы все еще слишком расстроены, — чувствовалось, что ей нравится себя слушать. — Между прочим, я — что бисквит «мадера» [40]. Не ищите многослойности ни во мне, ни в моих словах. Я одинаковая, как меня ни режь.
Перед ней на столе стоял лэптоп, совсем как у Тессы. Говоря, она тыкала в экран серой палочкой, загнутой на конце, словно тамбурный крючок.
— Но кое-что я должна вам сказать, и скажу незамедлительно. — Тычок. — Ага. Во-первых, у вас бессрочный отпуск по болезни. Пока бессрочный, потому что решение остается за врачами. По болезни, потому что у вас серьезная травма, ощущаете вы это или нет. — Тычок. — Мы покажем вас специалистам, а далее будем действовать в соответствии с их выводами, — грустная улыбка и тычок. — Доктор Шэнд. Эмили в приемной даст вам координаты доктора Шэнд. Ориентировочно вам назначено на завтра, в одиннадцать утра, но, если есть такая необходимость, вы можете договориться на другое время. Она принимает на Харли-стрит [41], где же еще? Вас не смущает, что она — женщина?
— Отнюдь, — любезно ответил Джастин.
— Где вы остановитесь?
— В нашем доме. Моем доме. В Челси. Скорее всего. Она нахмурилась.
— Но это не фамильный дом?
— Дом семьи Тессы.
— Ага. Но у вашего отца дом на Лорд-Нот-стрит. Как я помню, очень красивый.
— Он продал его незадолго до смерти.
— Вы собираетесь жить в Челси?
— На текущий момент.
— Тогда оставьте Эмили координаты этого дома, пожалуйста.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64