Вы ведете переговоры с другими странами, не так ли? Вы заключаете с ними договоры. Вы узакониваете их через торговое партнерство. Вы говорите нам, что существует один этический стандарт для этой страны и другой — для остальных? Вы говорите нам именно это, не так ли?
Джастин поначалу смутился, потом разозлился. Он вспомнил, поздновато, конечно, что еще не отошел от стресса, вызванного пребыванием в залитой кровью Боснии, и теоретически находится на отдыхе. Он знал, что следующей точкой его карьеры станет Африка, и предполагал, особой радости новое назначение ему не принесет. И в добрую Англию он вернулся не для того, чтобы изображать мальчика для битья вместо отсутствующего ПЗМ, не говоря уж о том, что ему пришлось зачитывать эту паршивую речь. Но, как бы то ни было, Вечно Всем Нужный Джастин не мог допустить, чтобы его выставила на посмешище прекрасная ведьма, которая увидела в нем архитипичного слабовольного представителя английской дипломатии, привыкшего озвучивать исключительно чужие слова. Ее вопросы, конечно же, вызвали смех, но нейтральный, указывающий на то, что аудитория выжидала, готовая принять сторону любого. Очень хорошо: если она работала на публику, отчего же ему не последовать ее примеру? Он вскинул брови, как это принято у адвокатов, шагнул вперед, простер руки перед собой, ладонями вперед, словно в самозащите.
— Мадам, — начал он, и смех показал, что зрителей качнуло в его сторону. — Я думаю, мадам, я этого очень боюсь, что вы пытаетесь заманить меня в дискуссию о моих моральных принципах.
На эти слова аудитория ответила громом аплодисментов, вся, кроме Тессы. Колонна солнечного света, падавшая на нее, чуть сместилась, и теперь он ясно видел, какое прекрасное у нее лицо, но при этом ранимое и испуганное. И внезапно он понял состояние души девушки, ему вдруг показалось, что ее он знает лучше, чем себя. Осознал, сколь тяжела ноша красоты, как непросто всегда быть в центре внимания. И тут же выяснилось, что он одержал победу, которой не желал. Он знал преследующие его сомнения и видел, что они присущи и ей. Она полагала, что ее красота давала ей право быть услышанной. Перешла в наступление, но оно захлебнулось, и теперь она не знала, как вернуться на исходные позиции, где бы они ни находились. Джастин вспомнил, какой отвратительный текст он только что прочитал, какие уклончивые давал ответы, и подумал: «Она права, я — свинья, даже хуже, я — стареющий ловкач, восстановивший аудиторию против прекрасной юной девы, которая следовала велениям души и сердца». И, свалив ее на землю, он тут же поспешил на помощь, чтобы поставить на ноги.
— Однако, если мы вновь станем серьезными, — продолжил он совсем другим, строгим голосом, не отрывая глаз от Тессы, вокруг которой смех постепенно стихал, — нельзя не отметить, что вы затронули проблему, решение которой не может найти ни один из дипломатов. Кто у нас весь в белом? Что такое высоконравственная внешняя политика? Ладно. Давайте согласимся, что на текущий момент ведущие государства объединены идеями гуманитарного либерализма. Но вы задали другой вопрос — что конкретно нас разделяет? Когда вроде бы гуманистическое государство вдруг начинает подавлять права своих граждан, становится неприемлемым для мирового сообщества? Что происходит, когда все то же гуманистическое государство угрожает нашим национальным интересам? Кого тогда называть гуманистом? Когда, другими словами, мы нажимаем кнопку звонка, звенящего в ООН, при условии, что там откликнутся, а это уже совсем другая история? Возьмите Чечню… возьмите Бирму… возьмите Индонезию… возьмите три четверти стран так называемого развивающегося мира…
И так далее, и так далее. Пустословие, конечно, он первым бы это признал, но ему удалось снять ее с крючка. Разгорелись дебаты, сформировались позиции, пошел активный обмен мнениями. Все остались довольны, то есть лекция, безусловно, удалась.
— Я бы хотела, чтобы вы пригласили меня на прогулку, — сказала ему Тесса, когда народ начал расходиться. — Вы сможете рассказать мне о Боснии, — добавила она, предлагая ему повод для приглашения.
Они гуляли в саду Клэр-Колледж [32], но вместо того чтобы рассказывать о залитой кровью Боснии, Джастин знакомил Тессу с растениями этой страны: как называются, какого вида, как и когда цветут или плодоносят, какую могут принести пользу. Тесса держала его за руку, слушала внимательно, изредка задавала вопросы: «Зачем это им?» или «Почему так происходит?» Вопросы эти задавались с тем, чтобы он мог продолжать говорить, и поначалу это его вполне устраивало или разговоры служили для него ширмой, которой он отгораживался от людей, да только с Тессой, державшей его за руку, думал он больше не о ширме, а о том, какие хрупкие у нее лодыжки, так резко контрастирующие с модными тяжелыми туфлями, которые она поочередно переставляла на узкой дорожке. Он не сомневался, что лодыжки переломятся, если она вдруг споткнется и упадет. После прогулки они зашли на ленч в итальянский ресторан, официанты флиртовали с ней, вызывая его недовольство, пока он не узнал, что Тесса — наполовину итальянка. Поведение официантов стало понятным, а у Джастина появилась возможность продемонстрировать владение итальянским языком, чем он всегда гордился. Но потом он заметил, какой серьезной она стала, какой задумчивой, с каким усилием двигались ее руки, словно нож и вилка стали для них так же тяжелы, как туфли — для тоненьких ножек.
— Ты защитил меня, — объяснила она, на том же итальянском, спрятав лицо среди волос. — Ты всегда будешь защищать меня, не так ли?
И Джастин, сама вежливость, ответил, что да, само собой, если возникнет такая необходимость, разумеется. И он, конечно же, сделает все, что в его силах. Насколько он помнил, за ленчем больше они ни о чем не говорили, хотя позже, к изумлению Джастина, Тесса заверила его, что он подробно рассказал ей об угрозе очередного конфликта в Ливане, стране, которая не приходила ему на ум много лет, демонизации ислама западными средствами массовой информации и нелепой позиции западных либералов, которые иной раз в силу своей невежественности проявляют излишнюю нетерпимость. Тесса заверила его, что на нее произвело впечатление то, с какой горячностью говорил он о последней, столь важной теме, что опять же поставило Джастина в тупик, потому что, по его разумению, эта проблема его никогда не интересовала.
А потом с Джастином начало что-то происходить, причем, в удивлении и тревоге, он понял, что не может контролировать этот процесс. Совершенно случайно он попал в прекрасную пьесу, которая разом захватила его. И досталась ему непривычная роль, та самая, которую он хотел играть в жизни, да только не удавалось. Раз или два в прошлом, что правда, то правда, он ощущал, что подобное чувство может овладеть им, но дальше дело не шло. Все это время внутренний, более трезвомыслящий голос одно за другим слал предупреждения: дай задний ход, ничего, кроме неприятностей, ты с ней не наживешь, она слишком молода для тебя, слишком естественна, слишком горяча, не знает, по каким правилам ведется игра.
Внутренний голос старался зазря. После ленча, под лучами еще плывущего по небу солнца, они пошли к реке, а Джастин повел себя в полном соответствии с кодексом, которым руководствуются местные кавалеры, желая во время прогулки по Кему преподнести себя своим дамам в лучшем свете: демонстрировал, какой он ловкий, какой галантный, с какой легкостью балансирует на корме панта [33], отталкиваясь шестом и одновременно ведя остроумную беседу. Тесса потом клялась, что все так и было, но он помнил только ее длинное тело бездомного ребенка в белой блузке и черной юбке с разрезом и серьезные глаза, которые не отрывались от него и что-то ему говорили, но он никак не мог расшифровать их послания, потому что никогда в жизни не попадал под влияние столь сильных чар и не знал, как вырваться. Она спросила об источнике его обширных познаний о растительном мире, и он ответил, что почерпнул их от садовников. Она спросила, кто его родители, и ему пришлось признать, с неохотой, не хотелось оскорблять ее эгалитарные принципы [34], что он родился и вырос в аристократической семье и получил блестящее образование, что садовникам платил его отец, отец же оплачивал нянек, гувернанток, частные школы, университеты, каникулы за рубежом и все прочее, необходимое для того, чтобы облегчить жизнь сына на «семейной ферме». Так его отец называл Форин-оффис.
Но, к его облегчению, Тесса весьма благожелательно восприняла информацию о его благородном происхождении и рассказала кое-что о себе. Ее семья тоже занимала заметное место в обществе, но в последние девять месяцев отец и мать умерли, оба от рака.
— Так что я — сирота, — с наигранной веселостью заявила она, — и жду, когда меня возьмут в хорошую семью, — после чего они помолчали, чувствуя, что становятся все ближе друг к другу.
— Я забыл про автомобиль! — воскликнул он в какой-то момент, словно в попытке уйти в сторону.
— И где ты его припарковал?
— Я не парковал. Он с водителем. Государственный автомобиль.
— А ты можешь ему позвонить?
В ее сумочке, конечно же, лежал сотовый телефон, а в его кармане нашелся номер мобильника водителя. Он направил лодку к берегу и, сев рядом с ней, сказал водителю, что тот может возвращаться в Лондон, то есть выбросил компас, который ранее вел его по жизни, твердо решив найти другой навигационный прибор. После прогулки по реке она привела его к себе и занялась с ним любовью. Почему она это сделала, кого она при этом видела в нем, кого — он в ней, кем каждый из них стал к концу уикэнда, осталось загадкой, как сказала она ему, покрывая поцелуями его лицо на железнодорожной станции, ответ на которую могли дать только время и практический опыт. Главное заключается в том, подчеркнула Тесса, что она любит его, а все остальное устаканится, когда они поженятся. И Джастин, в охватившем его безумии, делал аналогичные неосторожные заявления, повторял их, действовал, исходя из них, не отдавая себе отчета в происходящем с ним, пусть где-то в глубине души и осознавал: в конце концов за все придется платить.
Она не делала секрета из того, что отдавала предпочтение мужчинам более старшего возраста. Как и многих знакомых ему юных красавиц, ее тошнило от сверстников. Словами, которые вызывали у него внутреннее неприятие, она охарактеризовала себя как проститутку, шлюху с сердцем дьяволенка, а он, сраженный любовью, не смел поправить ее. Выражения эти, как он выяснил позже, шли от ее отца, к которому он из-за этого питал отвращение, но прилагал все силы, чтобы тщательно скрывать свои чувства, ибо она говорила об отце как о святом. Ее потребность в любви Джастина, объясняла она, вызывалась ненасытным аппетитом, и Джастин мог только сказать, что и с ним происходит то же самое, безо всяких сомнений. Тогда он и сам в это верил.
Бежать, настоятельно требовал от него инстинкт самосохранения после возвращения в Лондон. Он понимал, что угодил под торнадо, а торнадо, Джастин знал это по собственному опыту, оставляют за собой только разрушения, иногда сильные, иногда — не очень, и движутся дальше. И его новая должность в африканской дыре вдруг стала весьма желанной. Признаки влюбленности все больше тревожили его. «Это неправда, — убеждал он себя. — Я попал не в ту пьесу». У него случались романы, он полагал, что впереди его ждали новые, но зажатые в жесткие рамки, с женщинами, которые, как и он, ставили здравый смысл выше страсти. Но, что более жестоко, он боялся за свою веру: хорошо оплачиваемый пессимист, он знал, что таковой у него нет. Не верил он ни в человеческую природу, ни в бога, ни в будущее, ни в универсальную силу любви. Человек мерзок и останется таким навсегда. Во всем мире лишь несколько здравомыслящих душ, среди которых, волей случая, затесался и он, Джастин. Их работа, по его разумению, удерживать человечество от наиболее отвратительных крайностей, с учетом того, что здравомыслящая персона ничего не сможет поделать, если обе стороны жаждут растерзать друг друга, к каким бы безжалостным методам ни прибегала она, чтобы противостоять безжалостности. В конце концов в нем заговорил нигилист, указавший, что ныне все цивилизованные люди — Canutes [35]. А потому для Джастина, который более чем скептически воспринимал любую форму идеализма, совсем уж негоже строить серьезные отношения с молодой женщиной, которая, пусть махнула рукой на многие запреты, не могла пересечь дорогу, не дав моральной оценки своему поступку. Так что бегство казалось Джастину единственным разумным выходом.
Но по мере того, как неделя проходила за неделей и он вроде бы готовился к деликатному процессу разведения мостов, происходящее с ним приносило все больше и больше радости. Обеды, которые он планировал с тем, чтобы окончательно расстаться с Тессой, превращались в веселые пиры, за которыми следовали еще более приятные любовные утехи. Он начал стыдиться своей тайной измены. Его забавлял — не отпугивал, безумный идеализм Тессы, где-то даже воодушевлял. Кто-то ведь должен испытывать такие чувства и высказывать их. Ранее он полагал, что твердые убеждения — враг дипломатов, их следует игнорировать, высмеивать, направлять, как агрессивность, в русло, где они не смогут причинить невосполнимый урон. Теперь, к своему изумлению, он видел в них символы доблести, а Тессу — знаменосцем, несущим их высоко над головой.
С этим откровением пришло и новое восприятие собственной персоны. Канул в Лету стареющая надежда дебютанток, убежденный холостяк, ускользающий от уз Гименея. Он превратился в шутника, обожаемую фигуру отца для прекрасной юной женщины, потворствующего всем ее причудам, позволяющего делать все, что ей заблагорассудится. Но оставаясь при этом ее защитником, ее якорем, ее советником, ее любимым старым садовником в соломенной шляпе. В итоге вместо того, чтобы бежать, Джастин проложил новый курс, к ней и (очень хотелось, чтобы полицейские ему в этом поверили) ни разу не пожалел, ни разу не оглянулся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64