Вдова Монти прочитала ее, беззвучно шевеля губами. Потом она подняла голову и, глядя прямо в глаза Дайне, порвала открытку на мелкие кусочки.
— Рубенс оказался прав относительно того, как управиться с этим проектом, — заметил он, уводя Дайну от рекламного навеса.
— Он почти всегда прав, — ответила она. — Скоро ты сам убедишься в этом.
— Да, да. Я знаю. Мне доводилось слышать подобные заявления и раньше.
— Однако, они редко бывают справедливыми.
— Каждый рано или поздно обязательно ломает себе шею.
Дайну словно отбросило в сторону. Она повернулась так, что очутилась лицом к лицу со Спенглером.
— Я полагаю, что тебе стоит разъяснить поподробнее свое последнее замечание.
Он поднял вверх обе руки, точно извиняясь и улыбнулся еще шире.
— Ну, что ты право. Я и не знал, что ты принимаешь все так быстро к сердцу. Я сказал это просто так, без всякой задней мысли. — Улыбка на его лице достигла пика своей лучезарности. — Ты сейчас проходишь решающий этап своей жизни. Никакая предосторожность не может оказаться для тебя излишней.
— Что ты хочешь сказать?
Он пожал плечами, точно говоря: «Не принимай все всерьез», однако ослепительная улыбка, излучавшая столько же света, сколько двухсотваттовая лампочка, являлась достаточно веским подтверждением серьезности его слов.
— Ты считаешь его чем-то большим, чем просто человеком. Это может быть довольно опасно, вот и все, что я имею в виду. Он способен ошибаться, как и любой из нас. Ты же ставишь все свое состояние на одну карту... — Он вновь пожал плечами.
— Мне кажется, — резко бросила она, — что ты совсем забыл об одном небольшом инциденте.
Спенглер потер тыльную сторону ладони левой руки.
— Я не забыл, но это вовсе не означает, что я боюсь его. Он уже не настолько силен.
Дайна, улыбнувшись, совсем легонько прикоснулась рукой к его щеке.
— Ты тоже, — тихо сказала она и удалилась, оставив его в одиночестве.
Вокруг уже вовсю шло веселье, и Дайна оказалось тут же подхваченной им. Она порхала от одного человека к другому, от одной кучки гостей к другой, и ей казалось, что все их лица скрыты под масками, что все они явились сюда как на парад, готовые в любой момент быть оцененными кем-то. Впрочем, ничто, даже комплименты, не имело никакого значения.
— Ay, chica, как ты повзрослела!
Обернувшись точно ужаленная, она уперлась взглядом в до боли знакомое лицо, золотистая кожа которого была густо усеяна веснушками. Вот только по-прежнему рыжеватые волосы были непривычно предельно коротко подстрижены в соответствии с последними требованиями моды, а над верхней губой тянулась узенькая опрятная полоска усов, придававшая широкой прорези рта еще более угрожающий вид. Новые линии прорезали это странное выразительное лицо, протянувшись от крыльев носа к уголкам губ. У внешних уголков глаз виднелись маленькие сеточки морщинок, однако сами эти глаза ничуть не изменились. Бледно-голубые, немигающие, плоские, как камни, они оставались единственной неменяющейся чертой на необычайно подвижном лице.
— Que linda muchacha! — Аурелио Окасио взял ее руку в свою. Его ладонь была холодной и жесткой. Дайна ощутила твердое прикосновение профессионала.
Увидев выражение на ее лице, Окасио расхохотался.
— Господи, да ты не помнишь меня! — Окасио впился в нее взглядом. Он слегка наклонил голову, и яркие блики заиграли на его веснушчатых щеках, а краска вдруг отлила от его глаз. Они сделались совершенно бесцветными, и у Дайны появилось жуткое впечатление, что это просто две дыры, пробуравленные в черепе, сквозь которые проглядывал влажный, пульсирующий мозг.
— Возможно ли это, linda? Неужели ты не помнишь? — Он отклонился назад, держа ее на расстоянии вытянутой руки. Окасио был одет в рыжеватый шерстяной, явно сшитый у портного, костюм, из-под которого выглядывали бледно-желтая шелковая рубашка и узкий галстук в цветную полоску. В петлице у него торчала желтая гвоздика. Все это время возле него стояла высокая худая блондинка в атласном наряде персикового цвета лишь чуть-чуть больше чем это следовало обнажавшем ее выпирающую вперед грудь. В руках блондинка держала накидку из лисьего меха и красно-коричневую сумочку из кожи ящерицы.
— Возможно, все дело в этом, — продолжал Окасио, проводя похожим на обрубок пальцем вдоль усов. Вдруг его лицо погрустнело. — А может быть просто время. Это было, — он ловко щелкнул пальцами, — постой-ка, лет двенадцать назад. Я прав? Да-да, я отлично помню. Двенадцать лет назад. Мы впервые встретились в ресторане в Гарлеме. Не припоминаешь, chica? Ты была такой молоденькой тогда. И ты была вместе с кем-то. Как же его звали? Знаешь, — продолжал он, глядя несколько огорченно, — я хоть убей не могу вспомнить имя...
— Бэб.
— Да! — Он вновь щелкнул пальцами. — Да, конечно! Я вижу, ты все-таки помнишь меня. — Он слегка поклонился. — Необычайно польщен. — Однако физиономия его почти сразу вытянулась. — К сожалению, нам тогда не удалось стать близкими друзьями, как мне того хотелось. — Он поднял вверх указательный палец. — Однако даже тогда, linda, я мог предсказать тебе большое будущее! Правда, я не вру. В тебе было что-то особенное... Я не знаю, как объяснить это словами, особенно по-английски. Если б мы смогли познакомиться поближе, провести вместе больше времени... Я так рад за тебя! — Он взял ее пальцы в свои, поднес их к губам и поцеловал. — Бравурное представление, linda! Поистине так.
— Чем ты теперь занимаешься? — она едва не подавилась, произнося эту фразу.
— Управляю специализированной консультационной фирмой. — Он улыбнулся, блеснув длинными желтыми зубами. — У меня, можно сказать, всего один клиент — мэр города Нью-Йорка. — Запрокинув голову, он расхохотался пронзительно, как попугай-ара. — Ты должна заехать ко мне в офис, пока будешь здесь, если у тебя, конечно, найдется время. Нет, нет. Я настаиваю. Посмотришь, как мы работаем. Ха-ха! Я уверен, тебе понравится, chica, о да! Однако я вижу, тебя зовут. Важные дела не дремлют, я думаю, ну что ж, иди. Я еще найду тебя перед уходом. — Он послал ей воздушный Поцелуй. Adios, linda! — И покачал головой, когда она скрылась из виду в плотных джунглях вспотевших тел.
— "Дайна Уитней творит на экране волшебство, которое редко увидишь в современном кино. Она устраивает представление поразительной сложности, объединяющее таинственность, сексуальность, беззащитность и — как ни странно, тут нет никакого противоречия — своего рода браваду, прежде присущую исключительно мужским исполнителям...", боже мой!..
— Продолжай, — настаивал Рубенс. — Что еще пишет «Тайме»?
— Это продолжается без конца, — слегка задыхаясь, ответила Дайна. — Господи! Рубенс рассмеялся.
— Ну и что, ты не собираешься поделиться этим с нами? Взгляни, даже Алекс сидит как на иголках.
Подняв голову, она посмотрела вперед поверх газетного листа и увидела в зеркале темные, оливковые глаза телохранителя.
— Следи за дорогой, Алекс, ладно? Не хватало еще попасть в аварию именно сейчас. — Она вновь стала читать вслух статью в «Тайме».
— "На поверхности перед нами предстает довольно прямолинейная история политического пиратства. Сюжет, сам по себе, является продуктом времени, но — будьте осмотрительны! — это вовсе не приключенческий боевик по своей сути.
— "Некоторые аналогии сразу же приходят на ум. Наиболее очевидная — «Апокалипсис наших дней» Френсиса Копполы. Однако там, где мистеру Копполе не удалось до конца счистить с войны налет героизма и продемонстрировать ее внутренности, Марион Кларк, сотрудничавший с Мортоном Дугласом в написании «Хэтер Дуэлл», открывает нам слой за слоем часовой механизм терроризма и пугающее зрелище, которое он собой представляет.
— "И все же без многомерного исполнения главной героини ленты, продемонстрированного мисс Уитней, картина была бы обречена на провал. Ибо она твердое ядро, противостоявшее урагану насилия. Если бы она исполнила свою роль неубедительно, фильм просто не состоялся бы.
— "Благодаря ее завораживающей игре вся лента взмывает ввысь и достигает подлинных высот..."
Выпустив из рук газету, Дайна откинула голову назад и стала смотреть на огни Манхэттена, Мелькавшие за окном. Они постепенно сливались в яркое пятно, мало-помалу выкристаллизовавшие из себя золотую статуэтку с целомудренно сложенными словно в молитве руками. Но пока она владела ей только в своем воображении. «Скоро, — подумала Дайна, — она станет реальностью и в действительности».
* * *
Моника умирала. У нее была болезнь с очень длинным названием. Дайна слышала несколько слов, связанных воедино, и, как это обычно бывает с медицинскими терминами, они не объяснили ей ровным счетом ничего. Доктор показался Дайне марсианином, пытающимся говорить с ней на своем языке. «Они все одинаковы в этом», — подумала она. Доктора чувствуют себя гораздо более спокойно, когда никто не понимает, что они говорят: тогда меньше шансов быть осужденным за преступную небрежность.
Однако Дайне все же удалось понять следующее: у ее матери нечто вроде рака, только хуже. «Что может быть хуже рака? — недоумевала она. — Неизлечимой болезни?» То, чем болела Моника, так же невозможно было вылечить. Ее состояние ухудшалось с каждым днем.
— Насколько я понимаю, вы не виделись с матерью несколько месяцев, — сказал молодой доктор с гладко выбритым лицом. Он обладал искусственной улыбкой стюардессы и запавшими глазами ветерана войны. Он постоянно испускал глубокие, печальные вздохи, когда думал, что его никто не видит. — Я не хочу, чтобы вы испытали шок, увидев ее теперь. — Они стояли перед закрытой дверью палаты Моники. — Будьте готовы к тому, что она выглядит не так, как прежде, и постарайтесь не испугаться. — Он потрепал ее по плечу и оставил в одиночестве.
Он умудрился напугать Дайну даже в ее неведении: некоторые врачи словно рождаются с таким талантом. Она слышала приглушенные шаги, шепот, скрип провозимой мимо тележки, короткие сдавленные рыдания. Однако все это было позади нее, а впереди — умирающая Моника.
Протянув руку, она коснулась двери и медленно открыла ее. Она показалась Дайне очень тяжелой. Затаив дыхание, девушка вошла в палату.
Моника лежала на высокой кровати. В ее нос и вену на локте были вставлены трубки. В местах уколов на руках виднелись черные синяки. Моника, по-видимому, спала и во сне выглядела почти мертвой. На ее лице появились провалы, которых не было прежде. Казалось, что кто-то изнутри снимает мясо с ее костей.
Дайна заставила себя подойти к кровати, и в тот же миг Моника, будто ощутив присутствие дочери, открыла глаза.
— Итак, — тихо сказала она, — блудная дочь возвращается.
Дайну поразил не столько голос матери, сколько ее глаза. Несмотря на все зловещие предостережения врача, они были прежними, полными сухого юмора, насмешливыми и сердитыми, как у Моники десятилетней давности. «Ублюдок врач, — подумала Дайна. — Он смотрит только на внешность. Внутри ее ничто не изменилось».
— Ты выглядишь по-другому, — продолжала Моника. — Тебе помог доктор Гейст. — Последняя фраза прозвучала скорее как утверждение, чем вопрос. Она посмотрела на свою руку, лежавшую поверх тонкого одеяла и поежилась. — Мне холодно, — прошептала она.
Дайна развернула второе одеяло, лежавшее в ногах кровати. Укрыв им мать, она подогнула его ей под подбородок. Моника, подняв руку, сжала ладонь дочери.
— Если тебе стало лучше, ты найдешь в сердце силу простить меня, — ее голос становился то громче, то тише в такт биению пульса у нее в горле. — Я поступила так, как считала правильным.
— Ты обманула Меня, мать.
Моника закрыла глаза, и слезы выступили из-под ее век.
— Ты бы никогда не стала слушать меня. Ты повернулась бы спиной к истине.
— Истина заключается в том, что ты всегда старалась помешать мне быть вместе с папой. — Одна часть ее сознания кричала: «Как ты можешь говорить об этом сейчас?», но другая, большая, убеждала в том, что это должно быть высказано, пока не поздно.
Моника сжала ее кисть руки покрепче.
— Ты всегда была такой прекрасной, такой чистой и невинной, а твой отец... Он смотрел на тебя такими глазами. Этот взгляд был каким-то... особенным. Он никогда не смотрел так ни на кого, даже на меня.
— Но он любил меня. Как ты могла...
— Он любил женщин, Дайна. — Ее глаза открылись, став шире и ярче. — Я знала об этом до того, как мы поженились, но считала, что это прекратится, когда он станет моим мужем. Однако этого не произошло.
— Мать!..
Дайна попыталась вырвать руку, но Моника вцепилась в нее мертвой хваткой. Она оторвала голову от подушки.
— Теперь ты достаточно взрослая, чтобы знать правду. Ты хотела знать, ты должна знать. — Ее голова упала, глаза вновь закрылись, но лишь на мгновение. Было видно, что ей трудно дышать.
— Твой отец не мог или не хотел останавливаться. Я полагаю, что он все же любил меня по-своему. Он не хотел бросать меня. Однако, я всегда подозревала, что только из-за тебя. Я знала, что он не вынес бы разлуки с тобой и поэтому принимал все как есть... а в свободное время продолжал развлекаться. — Вдруг она, крепко зажмурив глаза, закричала. — О господи, помоги мне! — Дайна решила, что ей очень больно и собралась было вызвать сиделку, но Моника, собравшись с силами, продолжала. — Во мне копилась обида на тебя, это правда. Только ты связывала меня с ним. Я не могла удержать его, а ты могла.
— Но мать...
— Дайна, помолчи, пока я не закончу. У меня нет сил ругаться с тобой. — Ее пальцы поползли вверх и переплелись с пальцами дочери. — Я знаю, что заставила тебя уйти из дому. Я знаю, как я обращалась с тобой. Меня опьянила свобода, подаренная мне смертью твоего отца. — Она слабо улыбнулась. — Я знаю, что должна казаться тебе бессердечной, но постарайся взглянуть на это моими глазами. Постарайся понять, как он обходился со мной; как я обходилась сама с собой. Да, я хотела выставить тебя из дома, но, — слезы вновь показались у нее на глазах, — только после того, как ты ушла, до меня стало доходить, что я натворила, и... как сильно я любила тебя. Я никогда...
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93