Он приземлился около распростертой фигуры Оками, наклонился, чтобы перевернуть его. Его взгляд привлекло что-то, что окаймляло подбородок Оками.Он протянул руку и нащупал липкую резиноподобную массу. Под пальцами кожа начала сжиматься совершенно неестественным образом, обнажая край челюсти. Николас понял, что перед ним не человеческая плоть, а совершенно новый вид термопластической резины, изготовленной из силикона и поликарбоната, наподобие того, какой был создан его людьми из группы исследований и разработок для проекта «Ти».Внезапно увиденное им соединилось с образом Мессулете, который постоянно преследовал его. Он осознал неестественность того, что, когда Мессулете в Венеции наклонился, чтобы поднять шляпу, не было никакого прилива крови к его щекам. Конечно, так и было. Тогда, как и сейчас, он был в маске!Шок, который испытал Николас, замедлял его реакцию. Инертное тело, до этого лежавшее перед ним, внезапно накатилось на него. Он обнаружил, что его глаза уставились в маску лица Оками. Губы на маске были полуоткрыты, в центре пространства образовывалось маленькое "о".Своим открытым глазом тандзяна Николас чувствовал, что должно произойти, видел эту уловку, понимал, что это западня, ощутил, как захлопываются ее челюсти, и начал действовать.Трах!Но было слишком поздно. Не оставалось даже мгновения. Когда его мускулы напряглись, чтобы дать отпор, маленькая стрелка уже была прямо у цели. Она вонзилась ему в шею. Николас тут же почувствовал, как у него сжимается горло. Он нанес ответный удар, но часть его существа уже отчаянно боролась с беспорядочным выключением его автономной нервной системы, и у него оставалось очень мало сил.Фигура снова накатилась на него, сбивая его с ног. Николас стал падать лицом вперед. Он пытался остановить свое падение, но его ноги и руки перестали подчиняться поступающим из мозгового центра командам.По мере того как яд распространялся по его телу, все выходило из строя. Наконец осталась в действии только та часть мозга, которая контролирует биение сердца. Но и она также была вскоре вырвана из-под его власти.Николас чувствовал, что солнце всей своей тяжестью навалилось на его спину. Его лучи пролетали мимо, вызывая головокружительную смену радужных красок. Затем и они, мерцая, исчезли, и его сознание погасло. Шесть обезьянТокио, весна, 1947 — Omerta — закон молчания, — произнес Микио Оками. — Если не понимать этого, когда речь идет о сицилийцах, то тогда вообще ничего нельзя понять в них.Полковник Денис Линнер закрыл глаза. Капелька пота медленно стекла по его щеке и с легким всплеском упала в дышащую паром воду, в которую были погружены он и Оками.— Странно слышать от японца о древнем сицилийском законе.Оками не спеша вдохнул ароматный пар, поднимающийся от воды. Он прекрасно понимал, что полковник хотел сказать оябун якудзы, но произнес «японец», так как он не был итеки, как предполагал это Оками, когда его сестра настояла на их встрече. Она сходила с ума по этому человеку. Это безрассудно, думал Оками, потому что полковник с Запада, еще более безрассудно, потому что он женат, и уже совсем глупо, так как он счастлив со своей женой.— Я начал изучать сицилийские семьи уже порядочное время тому назад. — Оками чувствовал, как его пот выходил на поверхность воды с ритмично поднимающимися из глубины бассейна пузырьками горячего пара. — Логика очень простая: эти люди нашли возможность пересекать международные границы по своему усмотрению. Нам нужно научиться, по крайней мере, тому же, если мы хотим выжить в новом мире, который построят вместе Япония и Америка. Якудза всегда была строго национальной организацией. Как и вся страна, в которой мы живем, мы не знали остального мира.— Omerta и киокиаку, — сказал полковник задумчиво, как если бы он был один. — Некоторые полагают что мистическое кредо чести якудза, которому следовали воры в законе, правившие уголовным миром, пришло от киокиаку, местных героев, как, например, пожарных, которые назначались сегунатом Токугавы для поддержания порядка в семнадцатом столетии. По мере того как общество в целом становилось все более коррумпированным, то же происходило и с киокиаку, пока они сами не оказались втянутыми в теневой мир игорных домов и проституции.«Неудивительно, — думал полковник, — что мафия заинтересовала Оками».— Я говорю об omerta, потому что это необходимо, — обратился к нему Оками. — Потому что я чувствую, что существует опасность для моего мира, и я обязан предпринять что-либо в этой связи.Полковник был высоким мужчиной с привлекательной и внушительной внешностью, с проницательными голубыми глазами. Он слегка пошевелился в горячей воде. Мягкие всплески в других бассейнах фуро создавали как бы ритмичный фон для их разговора.— Есть другие... более пожилые, чем вы, люди, которые могли бы взять на себя эту задачу.Вновь Оками поразила слова полковника. Он использовал японское слово, означавшее «более пожилые», когда хотел сказать «более могущественные». Его сестра была права — он знал японские обычаи почти как японец.— В любом другом обществе это могло бы быть правильным, — согласился Оками. — Но якудза — это закрытая книга. Более старые люди страдают артритом мышления. Они видят прошлое, как будущее. В то время как я вижу будущее, как настоящее. — Он поднял руку и быстро почесался. — Я полагаю, что вы и я похожи друг на друга в этом отношении, Линнер-сан.Полковник открыл, глава, слегка наклонил голову к Оками.— Очень любезно с вашей стороны говорить так, Оками-сан.Оками улыбнулся про себя. «Любезно», когда на самом деле он имел ввиду «мудро».— Но мы похожи и в другом отношении. Мы оба люди чести. По своему опыту я знаю, что это качество является редким среди представителей Запада, и его надо высоко ценить.— Слово и дело, Оками-сан.— Совершенно верно.«Итак, он знает», — подумал Оками, чувствуя, как быстрее забилось его сердце. В Японии слова почти ничего не значат. Имеют значение только дела, и больше ничего.— Я понимаю, что вы должны были чувствовать, когда Кисоко настаивала на нашей встрече, — полковник помолчал, чтобы придать своим словам больший эффект, — особенно, принимая во внимание мое положение в оккупационной штаб-квартире.— Вы пользуетесь расположением Дугласа Макартура.— Особенно если учесть, какие чувства ко мне испытывает ваша сестра.Оками с трудом удержался от смеха. Как ему нравилась манера, в которой этот человек вел разговор! Его приводило также в изумление, что он испытывал большое удовольствие, находясь в компании полковника. Два месяца назад даже мысль об этом привела бы его в плохое настроение. Он был рад, что обладает способностью смиряться с переменами как в себе самом, так и в других.— У вас были все основания возненавидеть меня тотчас, как только увидели, — сказал полковник. — И, наверное, так оно и было. Бог свидетель, я не мог винить вас за это.Оками промолчал. Подобно опытному игроку в шахматы, он обдумывал, какие следующие шаги может сделать полковник.— Но теперь мы достигли определенного взаимопонимания. Мы знаем, что каждый из нас хочет получить от другого, и поэтому мы научились уважать друг друга. Ты мне, я тебе, Оками-сан. Это движущая сила любых удачных и долговременных отношений.— Между якудза и военными Соединенных Штатов. Вы не находите, что в этом альянсе есть что-то ироническое?Легкая улыбка проскользнула по загорелому лицу полковника.— Послушайте, Оками-сан, я считаю, что человеческая раса обладает неограниченной способностью оправдывать ужасные события, невообразимые действия, безнравственные союзы. Человеку нужно лишь определить для себя предельную черту, за которую он не может переступить никогда, и он не должен даже пытаться сделать это.Оками пристально смотрел в сияющие голубые глаза.— Что касается меня, — сказал он, — я связан кодом чести, не менее строгим, чем бушидо, код самурая. Все, что ни противоречит этому коду, допустимо.Полковник рассмеялся.— Вы говорите прямо как сицилиец.Наконец Оками разрешил себе улыбнуться.— Итак, мы возвращаемся к делу Джона Леонарда, известного так же, как Джонни Леонфорте.— И, по-видимому, к вашему любимому omerta, — полковник поднял палец. — Этот человек — Леонфорте — занимается торговлей любым, какой только можно представить себе, контрабандным товаром: не только тем, который принадлежит армии США, но и русским оружием, лекарствами, различными наркотиками. Проблема в том, что ни один человек из его команды, с которым мы имели дело, не хочет говорить.Оками кивнул.— Даже кобун якудзы. Он пользовался услугами пехотных солдат, недовольных нашим сотрудничеством с оккупантами, для хранения и рассылки своего контрабандного товара. Непостижимо, но и они не хотели выдать его. Но у меня есть одно имя — Леон Ваксман. Его имя — это все, что мне известно о нем. Я не смог узнать ничего больше. Очевидно, он находится под покровительством.— Леонфорте?Оками пожал плечами. Полковник вздохнул, закрыл глаза.— Кому-то, — сказал он, — надо поговорить с Джонни Леонфорте. * * * Говоря по правде, во всей этой ситуации Оками больше всего беспокоил тот факт, что уличные якудза предают свои клятвы, отдавая себя под власть итеки, варвара, чужестранца. Какой удивительной силой должен был обладать Леонфорте, чтобы подчинить своей воле членов японского уголовного мира?Это был главный вопрос, который беспокоил Оками, когда он шел на встречу с капитаном военной полиции американской армии. Конечно, полковник был слишком известной фигурой, чтобы сделать что-то большее, чем нанести Леонфорте официальный визит. Оба они пришли к заключению, что это скорее создало бы новые проблемы, чем помогло решить уже имеющиеся. Кроме того, в альянсе между Оками и полковником очень важным было то, что никто вообще не мог бы и предположить его существование. Столкнув Леонфорте с другим уголовным типом, можно было добиться от него такой информации, какую он, даже под угрозой смерти, не разгласил бы человеку, занимающему положение полковника.Капитан Джонатан Леонард проводил большую часть свободного времени в маленькой, забитой вещами квартирке женщины, с которой он делил и кровать. Ее звали Фэйс Сохилл. У нее была тонкая талия и умные глаза. Она обладала ногами натурщицы и знала, как демонстрировать их. Числясь медсестрой в армии США, она не ходила на дежурства, а присматривала за генералом, у которого была хроническая язва желудка и который домогался ее с усердием религиозного фанатика.Зная сицилийцев как, возможно, никто другой, Оками сомневался, что Леонфорте посвящал любовницу в свои деловые операции. Но, с другой стороны, он проделывал свои фантастические операции из ее квартиры, так что где-то должны были сойтись бизнес и удовольствие.Все это пронеслось в мыслях Оками, когда он стоял перед открытой дверью в загроможденную квартиру Фэйс Сохилл. Она отправлялась к своему генералу и нагнулась к Леонфорте, чтобы поцеловать его на прощание. Когда она проходила мимо, Оками почувствовал исходивший от нее запах сандалового дерева. Одарив его широкой улыбкой, открывшей ряд белых зубов, Фэйс застучала каблучками по лестнице.— Микио Оками?— Хай, — Оками слегка поклонился, отметив боковым зрением, что Леонфорте не ответил на поклон. Он уже привык к такому обращению победителей. Вся личная злоба испарилась из него после войны, которую он ненавидел и против которой он боролся. И в конце концов, он вступил в армию потому, что был патриотом и любил свою страну, даже когда она принимала недальновидные решения. Но он не совершил военных преступлений и был теперь вдвойне рад, что Кисоко представила его полковнику. У него были неоплаченные долги, и Денис Линнер предоставлял ему возможность урегулировать их.— Войдите, — бросил Леонфорте. — Это — Винсент Альба. — Он махнул рукой в сторону человека с суровой внешностью, темными близко поставленными глазами грабителя, коротко остриженными волосами и большими волосатыми руками. На Леонфорте был мундир военной полиция, а Альба был одет в гражданский хорошо пошитый и дорогой костюм из шелка и легкой шерсти. — Располагайтесь как дома, закиньте куда-нибудь вверх свои ноги.Леонфорте был высокого роста, худощавый, приятной наружности, с темноватой кожей человека из средиземноморского района, с жесткими черными волосами, подстриженными коротко, как это принято у военных. Оками представил себе, как эти волосы выглядели бы, будь они длиннее, с завитками надо лбом и сзади на шее, как у римского сенатора.Пока Оками усаживался на край двухместного изогнутого в виде буквы "S" кресла, Леонфорте подошел к прислоненному к стене маленькому столику с откидывающейся крышкой.— Что вы думаете об анисовой водке? Или, может быть, «Самбукка»? Я достал свежих кофейных зерен, чтобы добавить в стакан.Он обернулся к Оками.— Вы знакомы с такой итальянской привычкой пить «Самбукку»? Нет? Тогда вы должны попробовать.Оками принял стакан с прозрачной жидкостью, в которой плавали два темных зерна. Он заметил, что Альба оставался неподвижным. Ему не было предложено, и он не спросил никакого напитка. Фактически Леонфорте обращался с ним так, как если бы его вообще не существовало.— "Самбукка" ждет, — сказал Леонфорте, прислонив свой стакан к стакану Оками. Одним глотком он ополовинил свою порцию. — Что вы скажете? Хорош, а? Лучше, чем саке, разве не так?Оками не понравился вкус напитка, но он преодолел себя и допил стакан. Он ухитрился даже изобразить улыбку.— Превосходный напиток, — произнес он. — Могу я попросить еще одну порцию?Когда Леонфорте наполнял его стакан, Оками окинул взором комнату. Все горизонтальные поверхности были заполнены книгами, в большинстве своем медицинскими, но, как он заметил, были и тома по международному праву и экономике, а также подборка книг по философии от Ницше до Канта и Сократа. «Неужели все это читала Фэйс Сохилл?» — подумал он.Леонфорте передал ему стакан и развалился в громадном кресле, закинув одну ногу на другую.— Что я могу сделать для вас?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81