удивление, облегчение, недоумение.
– Но откуда ты знаешь? Я тогда сам не соображал, что делаю.
Ронин улыбнулся.
– Ты был чем-то очень расстроен... и то, что ты там нам наговорил, к этому отношения не имеет. Тебя гнетет что-то другое.
Ученый опять покраснел.
– Я твой должник.
Он замолчал, сосредоточенно изучая содержимое своего бокала. Потом взял его в руки и отпил глоток. Сейчас разговор для него был важнее, чем выпивка.
– Я тебе кое-что расскажу, – решился он наконец. – Хотя для меня это будет непросто. Было время, когда я ужасно тебе завидовал. Я мечтал стать меченосцем, но у меня не было никаких шансов. – Г'фанд усмехнулся немного нервно. – Я для этого слишком мелкий. – Ученый поднес к губам бокал и судорожно глотнул, как будто его насильно заставляли пить. – Я безумно хочу узнать, как мы стали такими, какими мы стали, и что было до нас. Наши предки... это были великие люди. Они построили эта машины... такие громадные и ужасные.
Г'фанд отставил бокал и обхватил себя обеими руками, как будто ему было холодно.
– Нам это недоступно. Мы все утратили. Все. Но я нашел... я прочел все, что еще уцелело. Эти скудные крохи знаний. – Ученый невольно понизил голос. – Об этом никто не знает, но мне удалось частично расшифровать одну очень древнюю запись, сохранившуюся с тех времен, когда люди еще жили на поверхности. Конечно, это всего лишь разрозненные фрагменты... по сути, вообще ничто. Но даже их было достаточно, чтобы понять, какую непростительную ошибку они совершили.
Г'фанд умолк, заломив руки. Ронин ждал. Он знал, что ученый еще не сказал того, что собирался сказать.
– И вот тогда я понял, что сделал неправильный выбор. Что с того, что я стал ученым?! Все это бессмысленно. Мы никому не нужны. И пользы от нас – никакой. К насмешкам-то я привык... у меня было много работы, я просто их не замечал, насмешек. Но потом в один прекрасный день мне сказали, что я прочел уже все, что есть.
Он взял кинжал и принялся рассеянно вертеть его в руках, наблюдая за тем, как от лезвия отражается свет.
– В общем, я стал посещать боевые тренировки. – Г'фанд покосился на Ронина, словно опасаясь, что тот поднимет его на смех. – Ученики поначалу смеялись, подшучивали надо мной, но я продолжал заниматься. И тогда они стали уже по-настоящему надо мной издеваться, чтобы я бросил. Но я не бросал... А однажды ко мне подошел инструктор и дал мне этот кинжал и короткий меч. Он сказал, что, раз уж я такой упорный, мне тоже положено кое-какое оружие. Теперь я занимаюсь с новичками, но... – ученый снова понурил голову, – я же знаю, мне все равно никогда не сделаться меченосцем.
– Ты можешь стать кем-то еще, – сказал Ронин.
– А Ниррен говорит, что все остальное – это так, ерунда.
– Ниррену просто нравится тебя дразнить, но это еще не значит, что ты должен слушать все, что он говорит.
– Он же чондрин, – неожиданно выпалил Г'фанд. – Как же он не понимает!
– Не понимает чего?
– Что мы все умираем! Ты разве не видишь? Ты слышал, что говорил Томанд. Он не знает, как действуют наши машины, и никто из ниров не знает. Хотя именно эти машины и не дают нам погибнуть. Инструктор талдычит нам о традициях, о воинском Уставе. Но зачем нам традиции, если кончается воздух, если нам не хватает еды и воды?
Он резким движением поднялся на ноги.
– Сил моих уже нет! Все, терпение лопнуло. Я не хочу оставаться здесь. Мне здесь не место. И никому здесь не место. И скоро... уже очень скоро знамя Традиции будет реять над нашими догнивающими костями!
На Сехну они пошли вместе. Все как будто уладилось. Правда, поначалу сидящие за столом чувствовали себя немного неловко, но потом Томанд встал и сказал:
– Я прощаю тебя. Это все-таки Сехна, в конце концов.
Ниррен, глядя на них, улыбнулся, а К'рин пожала Г'фанду руку.
В тот вечер все много смеялись и вели оживленные разговоры, хотя в целом беседа у них получалась довольно натянутой. По мере того как сменялись блюда, опустошались и вновь наполнялись графины с вином, всех присутствующих постепенно охватывало безотчетное и какое-то отчаянное веселье. Смех звучал громче и громче. Складывалось впечатление, что этим бурным весельем они пытаются заглушить тревоги и мрачные мысли.
Ронин это понял едва ли не сразу. И хотя он ел, пил и смеялся наравне со всеми, чтобы не вызывать подозрений и лишних вопросов, настроение его портилось с каждой минутой. Он даже знал, с чего это все началось: со встречи с той нирой в приемной Сталига, Ронин мысленно проклинал и ее, и себя. «Какое мне дело? – твердил он себе. – Это меня не касается».
К их столу подошел меченосец в оранжево-коричневой рубашке и, поклонившись своему чондрину, что-то шепнул ему на ухо. Ниррен кивнул и склонился к Ронину.
– Эстрилл, – прошептал он одними губами, поднялся и, извинившись, вышел из-за стола.
Может быть, так просто совпало, но его уход как бы послужил сигналом к еще более бурному взрыву веселья. Томанд что-то кричал, обращаясь к сидящим за соседними столами, и вскоре они уже вовсю обменивались графинами с вином и бокалами. Разговор превратился в бессвязный гул.
Седьмая смена закончилась. Началась восьмая. Большой зал постепенно пустел. Народу заметно поубавилось. Стало прохладнее и уже не так душно.
Ронин вытянул ноги и, лениво побалтывая винный осадок в керамическом бокале, наблюдал за игрой бликов света на его непрозрачной поверхности. Гул голосов постепенно затих, и стало слышно, как разносчики убирают со столов посуду. Они сновали туда-сюда по проходам, нагруженные здоровенными подносами с остатками Сехны. Когда Ронина спросили, не хочет ли он еще вина, он отрицательно покачал головой.
Ему не терпелось уйти, но он решил подождать, не желая привлекать к себе внимание. Скорее всего никто за ним и не следил, но он все равно не хотел, чтобы кто-то подумал, что у него есть какие-то срочные дела.
А потом он увидел Ниррена, возвращающегося к столу, и порадовался про себя, что не поторопился уйти. Чондрин сел рядом, вылил себе в бокал все оставшееся на столе вино и улыбнулся, оглядевшись по сторонам. Поблизости не было никого, а в зале пока еще было достаточно шумно.
– Тебе это будет небезынтересно, – проговорил Ниррен, понизив голос и продолжая улыбаться. – Насчет этого техника при колдуне, Мастаада. Помнишь такого? Так вот, он работает на Фрейдала.
Ронин поставил свой бокал на стол.
– Даггам?
Ниррен медленно потягивал вино, не глядя на Ронина.
– Нет. Самый обычный техник. Но при этом еще и сотрудник службы безопасности. У них существует такая практика. Иногда это единственный способ узнать, что им нужно, – приставить к кому-нибудь своего человека.
Он умолк на мгновение, дождавшись, пока не уйдет разносчик, подошедший забрать со стола пустой графин.
– Они пытались и Борроса подрядить в свою службу, но он отказался. Тогда они подослали к нему «грызуна», чтобы тот все разнюхал.
– Но этого оказалось недостаточно.
– Да уж... Послушай, мне дали особое поручение. В общем, мне надо надыбать себе своего «грызуна». Я пока не могу рассказать тебе больше, но... – Он быстро взглянул на Ронина, а потом снова принялся безучастно рассматривать Большой зал. – Скоро мне может понадобиться твоя помощь, хотя тебе это, наверное, не понравится. А что касается остального...
Он улыбнулся и добавил уже громче:
– Ладно, еще поболтаем.
Ронин провожал Ниррена взглядом до тех пор, пока тот не скрылся в толпе.

* * *

Он спал на кушетке, негромко похрапывая. Рот его был открыт. Ноги скрещены. Руки прижимают к груди стопку табличек. Утомленное морщинистое лицо. Мешки под глазами. Даже во сне у него утомленный вид, подумал Ронин и легонько потряс Сталига за плечо.
Тот мгновенно открыл глаза, покрасневшие и настороженные. Целитель встал, уронив таблички, и откашлялся:
– Гм, я тут немножко вздремнул.
Ронин осмотрелся, ища глазами вино.
– Похоже, ты здорово недосыпаешь.
– Вон там, – подсказал Сталиг. – За теми табличками.
Ронин налил ему вина, и тот с удовольствием влил в себя целый бокал.
– А, просто с работой завал. Ко мне уже посылают снизу, мороз бы их всех побрал! – Доктор обвел взглядом комнату. – Хорошенькое дельце – уже целителей во Фригольде не хватает. Пора уже привлекать в работе наших многообещающих учеников. Таких, например, как К'рин.
Он поднял с пола таблички, хмыкнул и снова откашлялся:
– Ну и чего?
Озарение, как вспышка света.
Он видел их там, за углом в коридоре – бдительные, неподвижные, молчаливые, – они попали в поле его бокового зрения, как грызуны, запутавшиеся в паутине.
Вспышка: темные тени против света.
Он не стал останавливаться. Не стал убыстрять или замедлять шаг, потому что они его не заметили и он не хотел привлекать их внимание. Главное – внутреннее спокойствие. Что бы ни произошло, оставайся спокойным... Теперь надо медленно проскользнуть в темную операционную – бесшумно, как льется по стенкам графина вино. Подождать, пока глаза не привыкнут к сумраку, и идти дальше только тогда, когда тени перестанут мельтешить. Потому что в конце коридора стоят два даггама.
Сталиг залпом допил вино.
– Я отведу тебя к Борросу.
И ни слова о даггамах в коридоре. Однако, когда они вышли из кабинета в операционную, Ронин отметил про себя, что Сталиг старается не шуметь и не зажигает света.
Целитель провел его к дальней стене, вытянул руку и коснулся чего-то в темноте. Бесшумно открылась автоматическая дверца. Ронин со Сталигом шагнули в проем...

* * *

... и оказались в сумрачной комнатушке, освещенной лишь тусклым пламенем двух масляных ламп. Пламя легонько подрагивало на сквозняке. Одна стена была вся завешана шкафчиками и полками. В другой стене была дверь. И тут Ронин все понял. Все сходилось одно к одному: даггамы в коридоре, молчание Сталига, потайная дверь. Только взглянув на две узкие койки у дальней стены, он уже понял – еще до того, как успел разглядеть как следует, – что на одной из кроватей лежит человек. И он даже знал, что это за человек. Тот самый колдун с желтой кожей, оказавшийся в самом центре тайной борьбы за власть во Фригольде.
Сталиг взмахнул рукой и прошептал:
– Это он. Боррос.
– Как тебе удалось его перетащить?
Целитель скромно потупился.
– Вообще-то... гм... это было не так уж и сложно. Когда я вернулся в конце последнего цикла, Боррос так и не пришел в сознание, и я сказал Фрейдалу, что, если его немедленно не перенесут сюда, он уже никогда не очнется. Так что у Фрейдала не было выбора.
– А он правда мог умереть?
– Не исключено, – Сталиг потер кулаками глаза. – Но дело в том, что он все же пришел в себя, и мы с ним поговорили... – Целитель присел на пустую кровать. – Я пока еще не сообщил Фрейдалу. Потому что я ни черта не понимаю. Да и зачем он теперь Фрейдалу? Он действительно помешался. Быть может, когда-нибудь...
Целитель умолк и покачал головой. Ронин подошел к кровати, на которой лежал Боррос.
– Такая потеря, – устало промолвил Сталиг. – Жизнь человека для них вообще ничего не значит. Они слишком долго его у себя продержали – рассудок его помутился.
«И все-таки он не сказал им того, что им хотелось узнать, – подумал Ронин, – иначе Фрейдалу было бы наплевать, умрет Боррос или будет жить. Он, должно быть, очень сильный человек, этот колдун».
– Но я все равно хочу с ним поговорить.
Сталиг пожал плечами:
– Ты ничего от него не добьешься. Они так его накачали...
Ронин резко обернулся:
– Откуда же ты тогда знаешь, что он помешался? – Ну, это не...
И вдруг из приемной донесся какой-то звук, едва слышный, но все-таки различимый. Сталиг вскочил как ошпаренный. Он весь побледнел. Глаза широко распахнулись от ужаса.
– Мороз меня раздери, идиота, – выдав ил он хриплым шепотом. – Не надо мне было этого делать. А я поддался как дурак на твои уговоры... Не шевелись.
Он прошел в операционную, и дверь бесшумно закрылась за ним.
Ронин взглянул на Борроса. Лысый блестящий череп цвета старой кости. Закрытые продолговатые веки. Дыхание колдуна стало вдруг глубже, ровнее.
Снаружи послышались приглушенные голоса. Ронин наклонился к Борросу и легонько коснулся его подбородка. На ощупь кожа его была мягкой и сухой. Продолговатые веки дрогнули. Глаза открылись. Взгляд колдуна был пустой и отсутствующий. И все же глаза его были так необычны, что Ронин, засмотревшись, едва не пропустил мимо ушей звук шагов у себя за спиной.
Он резко выпрямился, обернулся и увидел в дверях Сталига.
– Меня вызывает Фрейдал. Говорят, дело срочное, – прошептал целитель и добавил явно невпопад: – Может, его беспокоит состояние Борроса... Ты пока оставайся здесь. До тех пор, пока мы с посыльным не выйдем. Даггамам снаружи я сказал, что их присутствие может пагубно сказаться на здоровье пациента. Но все равно тебе лучше уйти отсюда как можно скорее. Боррос не просыпался?
– Нет.
– Хорошо. Ему сейчас нужен отдых. И он действительно ничего для тебя ценного не скажет. А ты только зря потеряешь время. – Целитель уже повернулся, чтобы уйти. – Помни, что я сказал. Как только услышишь, что мы ушли, сразу же уходи...
Он шагнул через порог и исчез в темноте операционной.
Глаза были серые. Светло-серые с золотистыми крапинками в глубине, поблескивающими, как металлическая стружка. Топот сапог по бетонному полу, затихающий вдалеке. А потом – только мягкая обволакивающая тишина, точно шелест дыхания. Все в мире как будто поменялось ролями: фигуры людей неподвижны, а тени трепещут, объятые светом от бледного пламени ламп. И глаза... они продолжают следить за ним.
Усилием воли Ронин заставил себя сдвинуться с места. Он подошел к закрытой двери в операционную и приложил ухо к холодной металлической обшивке. Снаружи все было тихо. Он вернулся к Борросу и сел на соседнюю койку, подперев голову руками и то и дело поглядывая на вторую дверь, напротив, за которой стояли на страже даггамы.
– Боррос, – позвал он тихонько. – Боррос, вы меня слышите?
Губы Борроса слегка приоткрылись, но Ронин услышал лишь звук дыхания. Открытые, но не видящие глаза смотрели в потолок.
Ронин повторил свой вопрос.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26