Нелли не враз заметила, что бормочет эти обиды себе под нос, уж сбегая по крутой лестнице на улицу. Но куда бежать? Повсюду люди, что в вифлиофике, что на стогне, повсюду опечаленные взгляды, повсюду речи о том, как жалко расставаться с маленькою Нелли Сабуровой.
Ну, хоть здесь-то она никого, даст Бог, не встретит! Нелли толкнула тяжелую дверь церковного притвора. Благодетельная темнота, рассеянная лишь источающими запах воска золотыми огоньками, коснулась ее разгоряченного чела, словно речная вода, в кою ныряешь в июльский полдень.
В церкви вправду было пусто. Очень странная Богоматерь смотрела на Нелли из серебряной тонкой ризы. На приподнятых ладонях у ней были шесть мечей, стоявших на собственных остриях – три на деснице, и три на шуйце.
«Умягчение злых сердец», – с трудом разобрала убористую надпись Нелли. Ей показалось, что уж где-то видала она такую икону, быть может – в одном из каменных снов? Во всяком случае, больше всего ей нравится, что икона эта – с мечами.
Нелли неловко, по-мальчишески, преклонила одно колено.
– Богородице Дево, – прошептала она и остановилась, поняв вдруг, что молитвы не помнит. С «Отче наш», сдается, тож не вполне благополучно. Единственною молитвой, слова коей вертелись в голове, был стишок, который заставляла годика в три повторять перед сном Елизавета Федоровна:

Мне пора уже ко сну,
Крепко глазоньки сомкну.
Боже, свет Твоих очей
Над кроваткой будь моей!

Экой стыд! Неужто впрямь так плачевно? Но вроде был учил с нею отец Паисий и «Богородицу» и «Верую»… Слова молитв знакомы, но сама она, выходит, их не скажет без подсказки. И то признаться, все последние годы Нелли разве успевала скороговоркою прошептать перед сном: «Господи, благослови маменьку и папеньку», да и то не всякий раз.
Получалось, что дело плохо.
– Господи, Иисусе Христе и Богородица, – твердо проговорила Нелли, вглядываясь в темный строгий лик. – Простите меня все, что я, оказывается, не умею молиться, и не сердитесь на тех, кто меня не научил. Верно, худо, когда детей не учат молиться не дурные люди, а хорошие. Что ж поделать, коли в такое время я живу. Я не хочу быть беззащитна, я молитвы выучу теперь. А Ты, Пресвятая Дева, дай мне под сенью всех шести Твоих мечей силы, чтоб одолеть гадкого Венедиктова. Аминь!
Нелли вскочила на ноги: ей было весело. Теперь знала она, что сможет без слез проехать мимо Замка Духов, хотя ей, скорей всего, не взобраться больше на него никогда по осыпающимся под ногами голубым камням. Спокойно простится она с гордою Ариной и ни капельки не уронит своей фамилии – хоть она, Нелли, и не из Рюриковичей, но быть в родстве с матерью царевича Георгия дорогого стоит.
Отговорившись предстоящей поутру дальнею дорогой, Нелли рано улеглась спать и как ни странно в самом деле быстро уснула. Во сне ей приснилась Катя, бегущая по заливному лугу навстречу Роху. Ржанье коня было как раскаты грома. Луг медно озаряло заходящее солнце, и Катя, спотыкаясь, что-то делала на бегу со своими волосами.
Еще нянька Матреша, нянчившая Нелли до мадам Рампон, давным-давно рассказывала ей про особые сны, что бегают с явью наперегонки. Обыкновенно снятся они за несколько дней до какой-то встречи, иногда вовсе и неважной. Сны те отличны от вещих. Вещий сон всегда важен, и он скорей подсказка, чем рассказ. Так, привидится человеку, что на кого напустился коршун, и ну клевать в сердце. А вскоре у приснившегося сердечная болезнь приключится. Коршун тут аллегория болезни, как смекнула Нелли позже, поскольку нянька Матреша таких слов, как аллегория, понятное дело, не знала. В вещие сны Нелли верила, а в сны-перегонки нет. Так, семейное преданье доносило, как бабушка Екатерина Панфиловна увидала однажды, что стряпуха, испугавшись осы, опрокинет таз вишневого варенья с огня, да изрядно ошпарится. Бабушка посмеялась, а вскоре так оно и вышло, даже от осы стряпуха отбивалась, как во сне, деревянною ложкой. Ну разве бывают такие глупые чудеса?
Однако через два дни Нелли, изрядно утомленная переходом по пещерам и пешей дорогою, встала как вкопанная, когда Катя, дико вскрикнувши, бросилась бежать напрямик по траве. В ответ на ее вскрик громко, оглушительно громко заржал вороной жеребец. Катя пустилась быстрее, и ноги ее запутала высокая трава, вот она упала было, поднялась, на бегу запустила руку в косу, теребя ленту. Лента исчезла в траве, и Катя тряхнула освобожденными волосами.
– А Катька-то оказывается… Катька-то… – изумленно выдохнула Параша.
Никогда б Нелли не подумала, что волосы подруги, всегда натуго стянутые в косу, кудрявы. Не просто кудрявы – копна черных крупных локонов, изогнутых с прихотливою природною грацией, какой никогда не придаст волосам куафер, решительно изменила весь облик девочки, превратив ее в яркую красавицу.
А Катя была уж в двух шагах от Роха, вскинувшегося на дыбы, и, не дожидаясь, покуда он опустится наземь передними ногами, скользнула меж его копытами, словно девочка и конь танцовали вместе причудливой дикой танец. Порыв ветра подхватил гриву жеребца и волосы девочки, на мгновенье спутав их в единое черное трепещущее крыло.
В следующее мгновенье конь стоял уже на четырех ногах, а Катя сидела на нем без седла и стремян. Позабывши о друзьях, девочка присвистнула, ударила ногами и умчалась вперед.
Ойрот-пастух одобрительно зацокал языком. Можно было уж и Нелли искать в табуне Нарда.
Белая Крепость осталась за Катунью.

Глава XXXVI

Добыть в Барнауле пристойной рессорной кареты не удалось: до Перми пришлось ехать в тарантасе, хоть один вид чудовищных шестов, к коим крепились и кузов и колеса, кинул Нелли в дрожь.
– Верно, у феи поломался волшебный жезл, и тыква оборотилась каретою не до конца, – хохотал Роскоф.
И наверное кузов был тыква тыквой, выдолбленной изнутри. Сидений вовсе не было – предполагалось, верно, столько клади, что на ней и устраивайся. Быть может, для помещиков, что любят ехать не спеша и все свое везут с собой (сей перифразой из греческого любомудра Бианта развлекался уже отец Модест), то было скорей достоинство, чем неудобство, но сидеть на полу все ж не хотелось. В конце концов было куплено несколько больших ивовых корзин, с грехом пополам заменивших сиденья.
Такая езда изрядно растрясала бока, так что Нелли несказанно радовалась вновь обретенному Нарду еще и потому, что верховая езда казалась в сравненьи с этим мучением сущим отдыхом. Катя же почти не покидала спины Роха. Что до мужчин, то им приходилось чередоваться – лошадь отца Модеста пала на ойротском пастбище.
В Перми с ненавистным рыдваном наконец распрощались, и сие событие было самым существенным в их пути. Одетые майской зеленью поселки и города мелькали в окнах, дурные постоялые дворы сменялись хорошими гостиницами, а затем наоборот, но весь этот привычный мир казался Нелли нереальным, как сновидение.
Поначалу трудно было от многого отвыкнуть и ко многому привыкнуть. К примеру, деньги. В несколько месяцев, проведенных за Катунью, Нелли безусловно приучилась выходить из дому только имея в кармане огниво с трутом, а также нож. Кошелек же вскоре завалился в ларь среди вещей меньше чем необходимых. Обитатели Крепости, понятное дело, жили не в какой-нибудь гадкой Утопии – знали и деньги, и счет им, но в руки брали по необходимости особо – ради вылазки «в Россию» либо поездок за покупками в Китай. Нелли же просидела конец зимы и всю весну безвылазно в заповедном крае и теперь уж не один раз оказывалась в конфузе, посещая торговые лавки. Сперва она приказывала завернуть ей полотняных платков либо бутылку кёльнской воды, а затем уж лезла за кошельком. Лавочники начинали браниться, предположивши ребяческие шалости. А чем отговоришься? «Прошу, мол, прощенья, но там, где я долго прожил, нету ни денег, ни магазинов»? Хорошенькое дело!
Другая трудность была привыкнуть, что в России никто ее, Нелли, знать не знает. В Крепости о Елене Сабуровой слышали все от мала до велика, и теперь ей каждый раз приходилось напоминать себе не раскланиваться с незнакомыми, особенно из простого сословия. Так, в Омске крестьянская девочка ее лет, напомнившая горделивою осанкой девушек Крепости, закрылась рукавом, зардевшись как маков цвет, когда с нею приветливо поздоровался чужой юный барин на улице. Глядя вослед убегающей девчонке, Нелли, сгорая со стыда, вновь напомнила себе, что она уж в России.
Но где-то после Перми Нелли пообвыклась. На остановках развлекались фехтовальными упражнениями: участвовали в них, кроме Роскофа, отец Модест, благо ехал в штатском, Нелли, благо и новое платье справила мальчишеское, и Катя, благо теперь сие не могло показаться зазорным Филиппу, в отличье от того давнего времени, когда он почитал ее слугою-мальчишкой при маленьком Романе Сабурове. Проще сказать, не фехтовала одна только Параша.
На большой переправе подругам довелось раз испугаться, когда подъехал на бричке Танатов. Однако взглянувши на путешественников безразличным взором, словно сроду с ними не встречался, он только начал кичливо требовать, чтоб единственную свободную завозню предоставили в первый черед для его экипажа. Спорить с ним никто не стал.
– Боится Игнотус показать, что нас знает? – спросила Нелли, глядя, как плот с бричкою и нахохлившимся в черном пыльнике масоном поднимается по течению на шестах, чтоб меньше снесло на противном берегу.
– Нет, Нелли, он и вправду нас не помнит, – ответил отец Модест.
Нелли попыталась было представить себе, каково это – не помнить людей, чай не склонения со спряжениями, но у ней ничего не получилось.
– Куда мы теперь держим путь, Ваше Преподобие? – спросил Роскоф, глядя, как бревна завозни (наконец доставшейся им) утюжат сзади желто-зеленую непрозрачную воду. На гребнях волн вздымались белые гребешки пены, которые мужики так и называли беляками. – Где искать Венедиктова – в Санкт-Петербурге ли, в странном ли том имении, куда похищал он Нелли?
– В Москву, Венедиктов теперь в Москве, – отвечал отец Модест. – А искать сего особо не придется, он вить думает, что мы от него бежали. А значит, он и не боится.
– Не боится, зная, что в руках у Нелли корона с Кощеевой смертью? – Катя недоверчиво встряхнула волосами, без того пляшущими на речном ветру. Всю дорогу она так их и носила, разве немного обрезав. Нелли же, напротив, вынуждена была в цивилизованных краях собрать косу – простоволосой она уж больно не походила на мальчика. Выходило, что подруги поменялись местами, и Нелли завидовала.
– Что ж Венедиктов, Катерина, вовсе, по-твоему, дурак? – отец Модест улыбнулся. – Превосходно помнит он, что Нелли негритянке не родня. Чего-то узнать ему хотелось с Неллиной помощью в сей короне, не знаю покуда чего. Только сам бы он ей помог тут, собственной своей силою. Но откуда ж Венедиктову догадаться, что еще кто-то может помочь Нелли надеть корону, к тому ж две девчонки? Нет, Катерина, он уверен, что корона в руках у Нелли немая и слепая сейчас. Вот и пусть его.
– Странно, где заговорили мы о Венедиктове, – заметила Нелли. – На переправе. Он вить сам перевозчик, во всяком случае, был перевозчиком.
Странность в том впрямь была, особо если учесть то, что сей разговор о Венедиктове был за все путешествие первый. До сей поры путники толковать о финикийском демоне избегали, словно сговорившись.
– А вить ты права, Нелли, сие не просто так, – отец Модест сделался вдруг сериозен, и Нелли показалось, что он к чему-то прислушивается. – Уж Тверь недалека, ежели он терял нас на больших расстояниях, то теперь может вновь почуять. Прежде всего, конечно, тебя. Незримые связи покуда не оборваны.
– Венедиктов может прознать, где мы? – затревожилась Параша, кутаясь в шаль.
– Не узнать, а почуять. Едва ль он может сказать – едет, мол, Нелли с утра от села Пискарево, а заночует в Косматове. Но, чтоб слышать-чуять, ему того не надобно. Помнишь, как он на Катерину чары навел? У демонов чутье, как бы тебе объяснить, вроде собачьего. Как собака за тридевять земель следа не возьмет, так и Венедиктов не нащупает. Затем и надо было в Крепость ехать так далеко.
«А Вы-то сами, отче, откуда знаете, что он в Москве?» – подумала Нелли, но не успела решить, станет ли о том спрашивать, еле удержавшись на ногах: плот стукнуло о прибрежную мель.
С каждой преодоленной переправою, с каждым новым городом все увеличивалось непредставимое для таежных краев многолюдство, все сказочнее и неправдоподобнее представлялось таежное житье.
Летняя Тверь шумела ярмаркою. Нарочно ради последней останавливаться бы не стали, но отец Модест ждал какого-то письма, а письмо медлило. Ну а коли так, не сидеть же в нумерах?
По щастью, ярмарка была не того рода, что устраиваются в конце августа – нето дороги оказались бы забиты на всех подступах телегами и экипажами – до невозможности проехать. В июне не свозят хлеба на долгий торг промеж помещиками и купцами, однако ж последних наехало немало на радость горожанам. В сбитых из досок временных шалашах выставлялась всякого рода галантерея и бакалея, а над тремя балаганами зазывно вертелись флюгера и хлопали на ветру цветные флажки. Глядеть на укрощенных нещасных хищников Нелли не хотелось, да и разило от зверинца за версту. Параше однако ж до смерти хотелось поглядеть льва, между тем как Роскоф заинтересовался вовсе даже неприличным для человека взрослого представлением Петрушки. Он один, к досаде Нелли, стоял в толпе ребятишек и простолюдинов и превесело хохотал, любуясь, как дурацкая тряпичная кукла с деревянною башкой колотит дубинкой такого ж полицейского солдата.
Что до Кати, то она почти сразу куда-то подевалась.
Свернув подале от докучливого Петрушки, Нелли оказалась в москательном ряду, что не улучшило расположения ее духа. К тому ж и покупатели тут бродили все больше мужики да мастеровые и на юного барина поглядывали не без удивления. Пришлось ворочаться.
Петрушка, прогнавши солдата, теперь выплясывал камаринского с Матрешкой.
– Тысяча извинений, сударь, – чуть не сшиб Нелли с ног молодой человек, рванувший со всей силы в сторону цветастых ширм, за коими прятались кукловоды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83