Определенно станут говорить, что я поощряю влюбчивых незнакомцев. Они выдумывали теперь обо мне самые скандальные истории, казалось, что это их любимейшее времяпрепровождение.
Когда пришла осень, я решила, что мне следует больше уединяться и не бывать в людных местах. У меня были все основания для этого. Поэтому все чаще и чаще я стала оставаться в своих покоях в окружении лишь самых близких друзей, моих дорогих мадам де Полиньяк, принцессы де Ламбаль и принцессы Елизаветы, которая с годами все более сближалась со мной.
Аксель де Ферзен часто бывал на этих собраниях, мы пели, музицировали и вели беседы. Это были очень славные дни. Что касается мужа, то он находился в состоянии постоянной тревоги, и я смеялась над ним, поскольку по десять раз на день он приходил ко мне в покои и обеспокоенно спрашивал, как я себя чувствую, или вызывал врачей и акушеров, подробно расспрашивал их, желая знать, все ли идет, как нужно.
Муки родов! Теперь они предстоят мне. Для любой женщины рождение первенца — пугающее, хотя, по-моему, и возвышающее испытание. А для королевы, кроме того, еще и общедоступный спектакль. Я могла дать жизнь наследнику короны, и поэтому вся Франция имела право смотреть, как я это делаю.
Город Версаль был полон любителей достопримечательностей. Было невозможно нигде найти комнату, начиная с первой недели декабря. Цены резко подскочили. Все были полны решимости стать свидетелем рождения ребенка.
Был холодный декабрьский день 18 декабря — я хорошо это запомнила, — когда начались схватки. В городе немедленно зазвонили все колокола, извещая, что у меня начались роды. Принцесса де Ламбаль и фрейлины поспешили в мою спальню, муж находился в состоянии крайней тревоги. Наш брак в течение многих лет служил темой постоянных пересудов, и поэтому он опасался, что к родам королевы будет проявлен излишний интерес. Он самолично укрепил большие гобеленовые ширмы вокруг моей постели специальным шнуром.
— Чтобы их нельзя было опрокинуть, — сказал он.
Насколько он оказался прав, сделав это! Покончив с ширмами, он направил гонцов в Париж и Сен-Клу, чтобы созвать всех принцев королевской крови, которые, в соответствии с традицией, должны были присутствовать при родах.
Не успели те приехать, как зрители штурмом взяли дворец, и многим удалось пробиться в спальню. Несмотря на все усилия воспрепятствовать нашествию посторонних, по крайней мере, человек пятьдесят были полны решимости посмотреть роды королевы.
Схватки усиливались и становились чаще. Я пыталась успокоить себя. Наступил тот момент, которого я ждала всю свою жизнь, — я становилась матерью.
Я договорилась с принцессой де Ламбаль, что она даст мне знать о поле ребенка условным знаком. В комнате было нестерпимо жарко, окна были наглухо законопачены от холодного зимнего воздуха. Однако никто не предполагал, что мне придется лежать в переполненной народом спальне. Люди стояли вплотную друг к другу, некоторые поднялись на скамейки, чтобы лучше видеть происходящее, при этом всей тяжестью опираясь на гобеленовые ширмы, которые могли бы опрокинуться на постель, если бы не предусмотрительность мужа, скрепившего их толстым шнуром. Я почувствовала, что мне нечем дышать. Приходилось преодолевать не только родовые схватки, но и мечтать о глотке свежего воздуха. Запах уксуса и духов, смешанный с запахом человеческого пота, и жара были невыносимы.
Всю ночь я провела в страшных муках, изо всех сил стараясь дать жизнь ребенку и… спасти свою собственную жизнь. Только утром 19 декабря в 11.30 произошли роды.
Я откинулась назад в полном изнеможении, но вспомнила, что должна узнать, кто родился. Я перевела взгляд на принцессу, стоявшую около постели, она покачала головой — это был сигнал, о котором мы договорились.
Девочка! Я почувствовала легкое разочарование. И вслед за этим стала задыхаться. Как в тумане я видела вокруг себя лица… море лиц… лица принцессы де Ламбаль, акушера, короля.
— Боже мой, дайте ей воздуха! Ради Бога, отодвиньтесь… И дайте ей глоток воздуха! — выкрикнул кто-то.
После этого я потеряла сознание.
Позднее я узнала от мадам Кампан, как все происходило. Никто из женщин не смог протиснуться через толпу и принести горячей воды. Смертельно не хватало воздуха, и все врачи сошлись во мнении, что я оказалась на пороге гибели от удушья.
— Освободите спальню! — кричал акушер. Однако люди не сдвинулись с места. Они пришли посмотреть спектакль, а он еще не закончился.
— Откройте окна! Ради Бога, откройте окна!
Однако окна были заклеены полосками бумаги, не так-то просто было их открыть.
В жизни моего мужа бывали моменты, когда он умел преодолеть свою робость и вел себя по-королевски. Он проложил себе дорогу через толпу, и с силой, которой не предполагали в нем, распахнул окна; холодный свежий воздух ворвался в комнату.
Акушер сказал хирургу, что мне немедленно нужно пустить кровь, не дожидаясь горячей воды, и у меня на ноге был немедленно сделан надрез. Мадам Кампан после рассказывала мне, что как только заструилась кровь, я открыла глаза, и все поняли, что моя жизнь спасена.
Бедная Ламбаль упала в обморок, как этого и следовало ожидать, и ее вынесли. Король приказал освободить комнату от зевак; несмотря на это, некоторые не хотели уходить, и тогда слуги и пажи были вынуждены насильно вытаскивать их за шиворот.
Но я была жива, я родила ребенка, хотя и дочку.
Когда я пришла в сознание и стала понимать, что вокруг происходит, то почувствовала на своей ноге повязку и спросила, в чем дело. Король подошел к постели и рассказал, что случилось. Мне показалось, что все плакали и обнимали друг друга.
— Это от радости, — сказал он мне, — потому что вы пришли в себя. Мы опасались…
Продолжать он не мог. После некоторой паузы король сказал:
— Этого никогда больше не повторится. Клянусь.
— Ребенок… — прошептала я.
Король кивнул головой, девочку принесли и положили мне на руки. С того самого момента, как я увидела дочь, я полюбила ее, и это чувство к ней навсегда осталось неизменным. Я была совершенно счастлива.
— Бедная малышка, — сказала я, — несмотря на то, что мы с таким нетерпением ждали мальчика, от этого ты не станешь менее дорогой для меня. Сын скорее принадлежал бы государству, а ты будешь принадлежать мне. Тебе принадлежит моя безграничная любовь, ты разделишь со мной счастье и утешишь меня в невзгодах.
Я назвала ее в честь матушки Мария Терезия Шарлотта, однако с самого начала при дворе ее стали называть маленькой королевой.
Во все концы Европы были направлены гонцы. Муж лично написал письмо в Вену. В Париже царило общее ликование с шествиями и иллюминацией, ночью было светло, как днем, и отзвуки фейерверков и пушечных салютов доносились до дворца.
Народ, собравшийся вокруг Версаля, требовал, чтобы каждый день вывешивались бюллетени о моем самочувствии. Я была чрезвычайно счастлива. У меня появился ребенок. И народ так интересовался моим самочувствием, что потребовал постоянных сообщений о моем здоровье. Король был в бурном восторге. Ему нравилась роль отца — он постоянно приходил в детскую посмотреть на свою дочь и безмерно восхищался ею.
— Какое она чудо! — повторял он шепотом. — Посмотри на эти пальчики… У нее есть даже ноготочки, целых десять, и все они безупречны… безупречны.
Я смеялась над ним, но сама чувствовала то же самое. Мне очень хотелось неотрывно смотреть на нее и восхищаться ею — моя собственная дочь, плоть от плоти!
Мы были молоды. У нас еще родится много детей. Следующим будет дофин. Я не сомневалась в этом.
Странный случай произошел спустя несколько дней после рождения моей малышки. Дворец посетил кюре церкви святой Магдалины, который попросил встречи с монсеньером Кампан. Оставшись с ним наедине, кюре вынул коробочку, которая, по его словам, была передана ему в исповедальне, и поэтому он не может сообщить имя человека, передавшего ее. Внутри коробочки находилось кольцо, которое, согласно исповеди, было украдено у меня для колдовского заговора, чтобы я не могла иметь детей.
Монсеньер Кампан принес мне кольцо, в котором я узнала то самое, что потерялось семь лет назад.
— Нам следует попытаться выяснить, кто сделал это, — сказал монсеньер.
— О, не надо ничего предпринимать. Ко мне вернулось кольцо, а заклинания не подействовали. Я не боюсь их.
— Мадам, разве вы не хотите знать имя вашего врага, желавшего вам несчастья?
— Я предпочитаю не знать тех, кто так меня ненавидит, — покачала я головой.
Было видно, что монсеньер Кампан не согласен с этим и считает, что нам следует что-то предпринять, но моя неприязнь к различным волнениям восторжествовала, и я распорядилась передать этот вопрос забвению. Возможно, я снова была не права. Ведь если бы я провела расследования, на которых настаивал монсеньер Кампан, то смогла бы выявить врагов в моем ближайшем окружении.
Я очень быстро забыла о кольце — в мире было много интересных вещей, которые занимали меня. Королю и мне предстояла поездка в Париж для очистительной молитвы. В этот день выходили замуж сто бедных девушек, и я всем раздала приданое. Когда я прибыла в церковь, они все уже собрались там; их волосы были весьма причудливо завиты. Церемония бракосочетания происходила в соборе Нотр-Дам. Мы прибыли в карете короля. Впереди нас следовали трубачи, возвещавшие о нашем появлении, а двадцать четыре лакея в сверкающих ливреях и шесть пажей ехали верхом на лошадях. Прево подошел к дверце кареты и произнес краткую речь, на которую ответил король.
Вся процессия проследовала через Париж. На балконе дома по улице Сент-Оноре Роза Бертен выстроила всех своих помощниц, а сама встала во главе их. Они все сделали глубокий реверанс, когда мы проезжали мимо. Из собора Нотр-Дам мы поехали в церковь святой Женевьевы и на площадь Людовика XIV. Приветственных криков почти не было слышно, хотя из домов вышло много народа, провожавшего нас взглядами. Мной овладело смущение. Чего же они хотят? Они получили фейерверки, буфеты с холодным мясом и вином, а невесты — приданое; были освобождены некоторые заключенные. Я родила первую престолонаследницу Франции. Что с нами случилось? Почему такая холодная встреча? Почему такие угрюмые взгляды?
Когда мы вернулись во дворец, я призвала Мерси и рассказала ему об оказанном нам приеме.
— Это невероятно, — сказала я, — чего они хотят?
— Они наслышаны о вашем расточительстве. Ходит много скандальных историй. Вряд ли хоть один день обошелся без того, чтобы о вас не распространялась новая песенка или стишки. Ваше легкомыслие и мотовство служат поводом для этого. Сейчас идет война, а вы думаете только о своих развлечениях. Вот почему народ против вас, — ответил он.
Его слова причинили мне боль и немного напугали. Было тревожно проезжать по улицам среди безмолвной массы народа.
— Я изменюсь, — твердо сказал я. — Откажусь от этих слишком бросающихся в глаза развлечений. Ведь я теперь стала матерью…
Матушка была рада, как она написала из Вены, что роды прошли благополучно и что дочка здорова.
«Однако у нас должен быть дофин, — писала она. — Нам нужен дофин и наследник трона».
Глава 14. Утраты
Я должен признаться Вашему Величеству, что граф де Ферзен был настолько хорошо принят королевой, что это обидело некоторых лиц. Меня не оставляет мысль, что она имеет определенное влечение к нему; слишком явные признаки, свидетелем которых я являюсь, не оставляют у меня никаких сомнений на этот счет. Молодой граф де Ферзен вызывает восхищение скромностью и сдержанностью.
Шведский посол в Версале — королю Швеции Густаву III
Моя дорогая матушка может быть спокойна в отношении моего поведения. Я очень хорошо понимаю необходимость иметь детей… Кроме того, я в долгу перед королем за его внимательное отношение ко мне и за его доверие, за что я ему весьма благодарна.
Мария Антуанетта — Марии Терезии.
Я была действительно глупой, как сказал мой брат Иосиф. Случай с кольцом должен был предупредить меня, что в ближайшем окружении у меня есть враги. Меня должны были насторожить хмурые взгляды людей. Шла война, а войны приводят к повышению налогов и к тяжелым временам в жизни людей. Когда же подданные слышат о расточительстве королевы и видят доказательства этого своими собственными глазами, они приходят в негодование. Нет, это слишком мягкое слово. У них появляется кровожадная ненависть. Меня обвиняли в их бедности, меня, глупую маленькую королеву, не думающую ни о чем, кроме танцев, покупки красивых платьев и драгоценностей. Поведение короля сотни раз свидетельствовало о его заботах о бедных; он даже одевался скромнее, чем большинство щеголей при дворе. Но он находился под моими чарами, разрешал мне все, что разрешает страстно влюбленный супруг своей прелестной жене. Моя чрезмерная любовь к развлечениям и безразличие к нуждам людей привело к росту цен на хлеб. Вдобавок ко всему я была иностранкой.
В народе стали называть меня австриячкой. Какое у меня право, иностранки и австриячки, приехавшей во Францию, управлять французами?
Волна злых памфлетов захлестнула Париж. Каждый мой легкомысленный шаг расценивался как пример моей расточительности и равнодушия к народу, а главным образом — как пример безнравственности. Стоило мне переброситься одним словом с человеком, как молва превращала его в моего любовника; стоило мне улыбнуться какой-то женщине — и мои отношения с ней считались противоестественными.
Я не могла не знать об этом. Но я ничего не принимала во внимание, как и те предупреждения, которые мне делали всю жизнь.
Казалось, что у меня большие способности наживать врагов и выбирать таких друзей, которые могут лишь еще ухудшить мою репутацию. Перед собой я оправдывалась, говоря, что я лишь обыкновенная женщина, которой навязали сыграть экстраординарную роль, для чего мне не хватило таланта. Если бы я была серьезной и прислушивалась к предупреждениям моих истинных друзей — короля, матушки, Мерси и Вермона, а также моей милой Кампан, то смогла бы изменить линию своего поведения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35