» – Сколько было в этом голосе презрения и брезгливости! Еще помнил собственный страх, и – хуже всего – собственную готовность поверить. Нет, владыка Адам не мстил. Месть тут ни при чем, и более чем справедливо то, что теперь гордый Миротворец на коленях умоляет не трогать его младшего брата – это исчадье ада с адским же светом в черных глазах, – более чем справедливо, что холодная надменность сменилась покорностью и страхом. Более чем! Только вот упрямство никуда не делось. И храмовник по-прежнему отрицает все обвинения, мотивируя это нелепой причиной он, дескать, не хочет погубить свою душу.
Их уже разыскивали: кто-то узнал, что Артур Северный вернулся в Шопрон, и узнал о том, что его и его младшего брата арестовали за колдовство. Белую крепость от чердаков до подвалов прочесали тем же утром. Опросили всех жителей в Золотом квартале. Складывалось впечатление, что и с каждым из трех тысяч гвардейцев побеседовали лично. Впрочем, те из гвардейцев, кто был причастен к аресту Миротворца, накрепко забыли ту ночь, точнее, накрепко запомнили, что провели ее в других местах, за другими занятиями. Лишь сэру Милушу, рыцарю Кодекса, дозволено было сохранить ясность воспоминаний. Но он, как и владыка Адам, почти не покидал подземелий кафедрального собора. Занят был, очень занят, ведь Миротворец убил его сына.
О чем они беседовали наедине, сэр Милуш и сэр Артур Северный, владыка Адам не знал и не интересовался. Главное, что достойный рыцарь помогал церкви, а за это прощается многое, в том числе и ненависть, и недостойное христианина желание отомстить, и жестокость, без сомнения чрезмерная, если бы не шла речь о святом деле спасения погибающей души.
Многое прощается.
А сэр Милуш тоже боится. Так же, как владыка Адам. И оба не понимают, чем вызван этот страх, противный, липучий, как паутина. Ведь Миротворец побежден… вот-вот будет побежден. Он знает это и упорствует более из нечестивого упрямства, нежели из надежды на помощь своего Господина. Он знает. И все-таки очень страшно смотреть ему в глаза. Синие, такие яркие – таких глаз не должно быть у человека. Там, в этой ослепительной сини, нет страха. Нет боли. Нет даже гнева. А ведь он должен ненавидеть их, о, как он должен ненавидеть и сэра Милуша, и, особенно, владыку Адама!
Жалость во взгляде Миротворца. Ничего, кроме жалости. Даже когда молит он униженно о пощаде для черного колдуна, не мольба – все та же жалость вспышками золота пронизывает синеву.
Страшно.
И, может быть, разумнее всего, правильнее всего, богоугоднее всего было просто убить Артура Северного – ведь на процессе хватило бы и одного только мальчика-колдуна. Да, убить и не думать больше. Правильно, разумно, богоугодно, но.. Ох уж это «но», почему без него не обходится? Владыка Адам боялся разрушать телесную оболочку Миротворца, опасаясь высвободить его дух. Будь этот дух взбешен, одержим жаждой мести, униженный сейчас, и тем более страшный, окажись на воле, Его Высокопреосвященство не колебался бы ни мгновения, уверенный, что сумеет защитить себя. Но тот, кто жалеет своих палачей, непонятен, непредсказуем и наверняка способен на нечто большее, чем простая месть.
Выбора не оставалось, не было пути ни назад, ни в сторону – только вперед, трудно и мучительно вытягивая несчастную душу к Богу.

Лунный Туман. Лунный Туман с Триглава.
– Как я устал! – жалобно проговорил Галеш, отнимая руки от обветренного худого лица. – За что мне такое, сэр командор?
Сэр Герман ободряюще положил руку на плечо менестреля:
– Ты молодец. Уверен, когда госпожа де Крис очнется, она поблагодарит тебя от всей души.
– От души, – Галеш судорожно хихикнул, – ну конечно. Что я должен сделать теперь?
– Ничего ты не должен, сын мой, – ворчливо ответил сэр Герман, – ты птица вольная, лети себе, куда хочешь.
– На Триглав.
– Зачем? – Командор присел на кровать так, чтобы видеть лицо музыканта. – Тебе мало приключений? Шел бы ты лучше… да хоть в кабак для начала.
– Он зовет меня.
– Кто?
– Тот, на Триглаве. – Галеш улыбнулся и печально моргнул. – Его Артур так называет… называл: «Тот, на Триглаве».
– Артур жив.
– Что? – Галеш так удивился и так искренне обрадовался, что сэр Герман даже рассмеялся, а ведь последние дни при мысли об Артуре было совсем не до смеха.
– Во всяком случае, пока Если Миротворец умрет, уж поверь мне, это не пройдет незамеченным.
– Но он не мог выжить, ведь Зако… – Менестрель осекся, прислушался к себе и вскочил на ноги – Простите, сэр командор, однако я вынужден поторопиться. Лунный Туман, он хочет сказать что-то важное.
– Отдохнуть тебе надо. – Сэр Герман покосился на Тори, не подающую признаков жизни. – Нет на Триглаве ничего, что могло бы говорить.
– Угу, – Галеш кивнул, – я пойду, сэр командор.

Тори открыла глаза, едва за менестрелем закрылась дверь.
– Спасибо тебе, внучек, – прокаркала она сухим, незнакомым голосом, – ты что, не мог вынуть ее из петли пораньше?
– Уж чем богаты, – равнодушно ответил сэр Герман. – Как ты себя чувствуешь?
– Как ожившая мумия. Выйди, мне нужно одеться. А потом нам стоит о многом поговорить. Да, и распорядись, чтобы принесли воды. В вашем дурацком климате обезвоживание, видимо, считается нормой, но я, извини уж, так не привыкла.
Она ко многому не привыкла, что правда, то правда. Если верить Артуру… Господи, да что же это такое? Почему мысли снова и снова возвращаются к мальчику, сделать для которого больше, чем делается уже, все равно нельзя. Если верить Артуру, госпожа де Крис, «эта ведьма…» в Единой Земле появлялась лишь урывками. Знала, что за ней охотятся, и предпочитала не рисковать. Где-то в безопасном месте осваивала теоретическую базу, время от времени позволяя себе короткие вылазки для практической отработки усвоенного материала. А когда оказалась в теле музыканта, ей тем более стало ни до чего. То есть не до знакомства с особенностями здешней жизни и климатическими условиями.
А теперь поглядите только – она недовольна. Можно подумать, уживаться с Галешем было легче, чем освоиться в плоти, добровольно лишившейся души.
– Да уж, – недовольно каркнули за спиной.
Сэр Герман не вздрогнул: знал, что прабабка умеет появляться бесшумно из-за любой, самой скрипучей двери. Обернулся спокойненько. Пожал плечами:
– Ты неплохо выглядишь.
– Для своих лет. – Госпожа де Крис поджала губы. – Странно это – одновременно чувствовать себя убийцей и самоубийцей – Она хмыкнула – Не смотри так У тебя глаза становятся, как у этого Писмейкера. Да, кстати, Невилл, если он действительно жив, его нужно убить.
– Ты совсем рехнулась? – зло поинтересовался сэр Герман. – Или это стресс?
– Сейчас я выпью воды, – госпожа де Крис отвернулась и пошла к столику, где стоял запотевший графин, – потом покурю, а потом, Мастиф, я расскажу тебе очень старую и очень страшную сказку. Я помню, ты любил сказки.
– Я вырос.
– Эта сказочка как раз для взрослых. Для таких взрослых, кто берется спасать… хм… остатки человечества после, как вы это называете? День Гнева, да? – Она сама налила воды в высокий тонкий стакан. – А ты ведь знаешь, мон колонель, что достоинство каждого дела заключается в том, чтобы оно было доведено до конца. Чьи слова?
– Чингисхана, – машинально ответил командор.
– Великий был человек, – Тори с удовольствием сделала глоток, – и уж, наверное, знал, что говорит. Начал, так заканчивай. Спасаешь – спасай. А то ведь твой… Миротворец, – последнее слово она произнесла отчетливо, с заметной издевкой выделяя каждый слог, – уничтожит здесь все и вся, живое и неживое.
– О чем ты?
– О мальчике. – Стакан стукнул дном о столешницу, плеснулась через край вода. – О синеглазом мальчике, Герман, которого нужно убить, хотим мы того или нет. Нужно, потому что иначе умрут все остальные. Работа у него такая, понимаешь – убивать. И я боюсь, ему уже дали для этого повод.

Даже в снах Артур не мог забыть о том, что творилось наяву. Сны были страшные, и боль в них достигала немыслимого предела, и оставалось лишь удивляться: сколько же может вынести одна грешная душа, как удается удержаться на краю, не сорваться в черную бездну отчаяния? Не сорваться. Когда так хочется просто шагнуть туда…
И сразу все станет хорошо. Так хорошо, что самые безумные мечты станут явью.
Признай обвинения. Спаси брата.
Возьми Меч.
Прекрасная земля, дивная земля, из сказочных снов молила: защити. Стань хозяином. Здесь все твое: светлые леса, древние холмы, черные скалы и вольные равнины. Все твари, земные и небесные. Все люди и нелюди. И ветры, и дожди, и небо в облаках, и ясные звезды.
И… ведь ему так больно, твоему младшему брату. Ему больно. А ты обещал защищать его.
Возьми Меч, Артур, Светлый рыцарь. Только протяни руку, и рукоять сама ляжет в ладонь. И все станет хорошо. Станет так, как ты хочешь.
Взять Меч – значит отдать душу.
Признать обвинения – значит солгать пред ликом Творца.
Стоять на краю, на самом краю… стоять. И убивать Альберта, убивать неотвратимо и медленно. Так медленно…
А Она не говорила ничего, лишь наблюдала молча, с тревогой, жалостью и надеждой в черных-черных, глубоких, теплых очах… И выбирать не приходилось, потому что пусть лучше Альберт, пусть будет больно ему, лишь бы в Ее глазах не появились печаль и… разочарование. Конечно, Она поймет, и простит – Она прощает всех, Она – заступница и защитница, и, может быть Она даже попросит Сына не судить строго.
Нельзя.
Лучше убить Альберта, чем предать Ее.
И сны уходили. И Артур радовался яви, полной боли и стыда. Потому что в яви не было искушения, не было надежды, а боль, свою или чужую, не имея на что надеяться, можно терпеть до бесконечности.
Или до смерти.

До Триглава оставалось несколько часов езды.
Галеш спешил и, жалея коня, все-таки понукал его, надеясь, что добрая животина выдержит не столь уж длинный переход. Все-таки Артур разбирался в лошадях.
Разбирается.
Он жив, слава Тебе, Господи! Черный Туман, вблизи оказавшийся все-таки серым, хотя и густым, неровными клочками расползся в стороны. Как будто имя Божье, помянутое лишь в мыслях, представляло для него угрозу.
Может, и представляло. Над этим Галеш не слишком задумывался. Все равно разгонять нечисть одним лишь словом, как умел… умеет! Артур, ему, музыканту, не дано. Да и не водится в тумане нечисти. В этом тумане. Он сам по себе любой твари, чистой и нечистой, может фору дать.
А Артур… что же там было… Откуда уверенность, что он погиб? И… и когда только ты научишься думать, музыкант? Думать, а не только стихи складывать. Почему сэр Герман говорил о своем рыцаре так, словно не знает доподлинно, где он и что с ним? Нет, нет, забудь, Галеш, забудь, не тревожься. Зная Артура, глупо удивляться тому, что командор Единой Земли не имеет представления о том, где он сейчас. Наверняка это известно только Альберту, потому что где бы ни был Артур, Альберт будет с ним. Братья неразлучны. Даже когда они далеко друг от друга.
И все-таки стоило заехать в столицу. Потерять день, но выяснить все доподлинно и, может быть – вдруг повезло бы, – повидаться и с Миротворцем, и с Альбертом.
Потерять день. Нет. Нельзя. Каждый час дорог. Каждая минута.
Почему?
Вот над этим Галеш точно не задумывался.

В конце концов ему все же пришлось спешиться и идти сквозь туман, ведя коня на поводу. Мерин устало поводил боками, смотрел грустно, но шел за хозяином безропотно. Он не боялся Триглава и не боялся тумана вокруг. Галеш тоже не боялся, и все-таки то, что конь – животное, как всем известно, издалека чувствующее любую нечисть, – не проявляет ни малейших признаков беспокойства, было приятно. Совсем не хотелось натолкнуться неожиданно на круг Лиха или на еще что-нибудь пакостное.
Например, на пляшущих ведьм…
Сразу стало неуютно.
Галеш передернул плечами и огляделся, но, конечно, ничего не увидел. С одной стороны, волноваться было не о чем, ведь тот, кто ожидал музыканта в гости, должен был обеспечить безопасность. А с другой – кто его знает? Может, ему есть захочется.
Когда невидимое над слоем тумана небо потемнело и двигаться вперед, не рискуя споткнуться о какой-нибудь особо зловредный камень, не стало никакой возможности, Галеш наконец скорее почувствовал, чем увидел ощутимый подъем.
Склон Триглава. Ну слава богу, добрались.
Теперь оставалось лишь расседлать коня и ждать. Подниматься выше? Благодарим покорно. Здешний хозяин прост в обращении и сам не поленится спуститься.
Так оно и вышло.
Не успел менестрель вычистить своего усталого мерина, как туман вокруг зашелестел на разные голоса. А потом в этой шепчущей какофонии проклюнулась одна, главная, тема. И вязкий, пришептывающий бас спросил с различимой на слух улыбкой:
– Не разделишь ли со мной мою трапезу, смелый Галеш?
– Нет, спасибо, – музыкант подвесил к морде коня торбу с овсом, – у меня с собой.
– Тогда ужинай. И, если желаешь отдохнуть, – отдыхай. А если ты не устал, я побеседую с тобой нынче же ночью.
Туман разползся, открывая мутноватое, темное небо. Треснул склон горы, оттуда, из-под разошедшихся камней, зажурчал прозрачный ручеек. Мгновением позже вспыхнул на пустом месте яркий, веселый огонь. И шелковая палатка – не хуже, чем у храмовников, – развернулась, уютно колыхая на прилетевшем ветерке внешним пологом.
– Спасибо, – сказал музыкант.
– Забудь это слово, Галеш, – мягко посоветовал голос, – если хочешь благодарить меня, делай это, не вспоминая о Нем.
– Да. Извини.
– Пусть Он извиняет. – Хозяин Триглава расхохотался собственной шутке и, кажется, убрался к себе, на вершину.
Впрочем, в том, что он наблюдает за гостем, Галеш не сомневался. Ну так и что же? Он вообще за всеми на Единой Земле приглядывает, когда это кому мешало? Чтобы не мешало, на то храмовники есть.

– О том, что я потеряла Светлую Ярость, ты знаешь, – полуутвердительно сказала госпожа де Крис.
– Да. – Сэр Герман смотрел, как прабабка ужинает, и думал, что ни благородная кровь, ни воспитание не дают плодов, если человек сам не желает вести себя сообразно требованиям этикета.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76