Покупал тут магазин
До его встречи с Нарендрой слышали, как он молился: «О Мать, дай мне кого-нибудь, кто бы подверг сомнению мое познание бога».
Мать исполнила его желание. Нарендра отрицал индуистских богов. И в то же время он отбрасывал адвайтизм, который считал атеизмом. Такова, следовательно, была точка зрения Брахма Самаджа.
Он открыто насмехался над велениями индуистских писаний. Он говорил Рамакришне:
– Хотя бы тысячи людей называли вас богом, я этого не скажу, пока сам не буду иметь доказательства.
Рамакришна, смеясь, соглашался с ним. Он говорил ученикам:
– Не принимайте ничего потому только, что я это сказал. Испытайте все сами.
Ожесточенная критика Нарендры, его страстные споры приводили его в восторг. Он был полон уважения к этой горячей искренности ума, к этой бешеной погоне за правдой. Он в этом видел проявление могущества Шивы, которое в конце концов возвышается над всеми иллюзиями. Он говорил:
– Смотрите, смотрите, какая проникновенная сила. Он – ревущее пламя, которое уничтожает все нечистое. Сама Махамайя То есть Майя Великая, великая Иллюзия. Мать.
может приблизиться к нему не ближе чем на десять шагов: ее держит в отдалении слава, которую она ему передала…
Ученость Нарендры доставляла ему такую радость, что она порою переходила в экстаз.
Но минутами жестокая, беспощадная критика заставляла обливаться кровью сердце старого учителя. Нарендра говорил ему в глаза:
– Что вы знаете о ваших «единениях с богом»? Не являются ли они причудами вашего больного мозга, галлюцинациями?
И Рамакришна смиренно уходил искать в тревоге утешения у Матери, которая говорила ему:
– Терпение! Скоро глаза Нарендры раскроются!
Когда же вечные споры между Нарендрой и учениками начинали утомлять его, Он говорил о спорах: «Когда вливаешь воду в пустой сосуд, слышится бульканье. Но когда сосуд полон, ничего больше не слышно. Человек, не нашедший бога, полон пустых споров о человеческом существовании и о божестве. Но тот, кто видел бога, наслаждается блаженством в молчании» (Sri Ramakrishna's Teachings, I, с. 203).
он молил: «О Мать, вложи хоть немного твоей Майи в Нарендру!» – чтобы хоть слегка успокоить жар этого ума и чтобы сердце его могло коснуться бога.
Но беспокойный дух Вивекананды вопиял: «Я не желаю бога, я желаю мира, то есть абсолютной правды, абсолютного познания, абсолютной бесконечности…»
Он не видел, что такое желание переходило границы ума и свидетельствовало о властных требованиях сердца. Его разум никогда не довольствовался доказательством бытия бога. По индуистской манере он говорил: «Если бог реален, его можно познать».
И вот Рамакришна постепенно замечает, что этот исступленный, который, как ему казалось, был весь во власти своего сердца, бесконечно больше владеет своим разумом, чем он сам. Позднее он скажет о Рамакришне:
– Он был весь бхакт Тот, кто верит любовью.
снаружи, весь джня-нин Тот, кто познает интеллектом.
внутри. Я же – совершенная противоположность.
Но прежде чем дойти до таких выводов и прежде чем его гордая независимость отдалась добровольно в руки учителя, он искал его и бежал от него; и между двумя людьми происходила игра страстного влечения и тайных сражений. Резкость и прямота Нарендры, беспощадность ко всему, что он презирал, неумолимая война, которую он объявил всякому шарлатанству, его гордое безразличие к чужим мнениям навлекли на него неприязнь и клевету, на которые он не обращал внимания. Шарадананда, ставший впоследствии одним из наиболее преданных его друзей и учеников, написавший лучшую историю его отношений с Рамакришной, признается, что сам он плохо относился к Нарендре, когда встретил его в первый раз у одного из их друзей, так как все, кроме Рамакришны, говорили о нем только худое. Первое впечатление подтвердило это мнение. Нарендра вошел, хорошо одетый, хорошо причесанный, с презрительным видом. Он расположился, напевая песню на хинди, и закурил, не обращая внимания на присутствующих. Но когда он принял участие в споре о современной литературе, то проявил внезапно высокое эстетическое и моральное чутье и выразил свое преклонение перед Рамакришной – единственным человеком, как говорил он, который осуществлял в жизни внутренний идеал без единого компромисса (см. главу «Ви-векананда и Рамакришна» в последнем томе большой биографии Рамакришны, составленной Шараданандой: «Дивья Бхава», которая напечатана в рамакришнаистском журнале «Прабуддха Бхарата»).
Никогда Рамакришна не допускал выражения их при нем. Он был уверен в Нарендре. Он говорил, что этот юноша – самое чистое золото и что скверна мирская не может коснуться его. Далекий от того, чтобы поколебать веру Нарендры в себя, он ободрял его. Он признавал его преимущества над другими учениками. Так, например, он дозволял ему прикасаться к нечистой пище и говорил, что для него эти вопросы не имеют значения.
Он опасался только, что этот замечательный ум затеряется в пути и что многие силы, сталкивающиеся в нем, найдут в конце концов дурное применение, например к основанию новой секты или новой партии, вместо того чтобы посвятить себя делу объединения и единства. Он испытывал к нему страстную привязанность, беспокойные и умиленные выражения которой смущали и сердили Нарендру, когда он оставался вдали. Рамакришна сам их стыдился. Но он не мог заставить себя не проявлять их. Он возмущал Нарендру своими чрезмерными похвалами, публично унижавшими всеми признанную славу Кешаба, возвеличивая тем самым проблематичную славу этого юноши, еще ничем не проявившего себя. Он искал его на улицах Калькутты, даже в храме Садхаран Брахма Самаджа, Ветвь Брахма Самаджа, отделившаяся от Кешаба. Самая непримиримая с индуистской национальной точки зрения. Нужно отметить, что Нарендра присоединился именно к ней. Рамакришна, сам того не зная, имел там много врагов из-за своего влияния на Кешаба.
где его неожиданный приход во время богослужения произвел скандал и вызвал презрительные замечания. Нарендра, оскорбленный и в то же время растроганный, сурово говорил с ним, чтобы освободиться от этого преследования. Он говорил ему, что никто не должен безмерно привязываться к другому существу, и если бы Рамакришна слишком полюбил его, то он упал бы со своей духовной высоты и стал бы подобен ему. Наивный и чистый Рамакришна слушал его в тревоге и шел просить совета у Матери. Он возвращался утешенный.
– Ах, негодный, – говорил он ему, – я не буду больше слушать тебя. Мать мне сказала, что я люблю тебя, потому что вижу в тебе господа, и в тот день, когда я больше его не увижу, вид твой станет мне невыносим.
Вскоре роли переменились. Пришло время, когда присутствие Нарендры воспринималось Рамакришной с полным равнодушием. Он, казалось, не замечал его и беседовал с другими. Такое положение продолжалось в течение нескольких недель. И все-таки Нарендра терпеливо возвращался. Рамакришна спросил его, для чего это, если он даже не говорит с ним, и Нарендра ответил ему:
– Не только ваши слова меня привлекают. Я люблю вас. Мне нужно вас видеть.
Дух учителя мало-помалу овладевал мятежным учеником. Напрасно Нарендра обращал в насмешку все верования Рамакришны, обе крайности – как культ изображения, так и веру в Абсолютное Единство, – очарование бога медленно действовало.
– Зачем вы приходите сюда, если не хотите признать мою Мать? – спрашивал его Рамакришна.
– Разве я должен признать ее, если прихожу сюда? – возражал Нарендра.
– Прекрасно, – говорил учитель. – Через несколько дней вы не только признаете ее, но и воспла-чете о ней. Браджендра Шил признался, что был изумлен, видя иконоборца Нарендру, презирающего суеверия и идолов, обожающим Кали и ее священнослужителя. Он без снисхождения осудил его. Но лишь до того дня, когда любопытство заставило его посетить Дакшинешвар. Он провел там однажды вторую половину дня и вернулся ошеломленный морально и физически. Все установившиеся понятия поколебались. Не понимая, он был покорен атмосферой, исходившей от одного присутствия Рамакрищ-ны. Интересно узнать о неожиданных реакциях большого рационалистического ума, высокообразованного профессора, сохранившего до наших дней свое определенное суждение.
«Я наблюдал с чрезвычайным интересом за превращением, совершавшимся в моем друге. Отношение молодого, неистового ведантиста, гегельянца и революционера, каким я был, к религиозным порывам Нарендры и к его обожанию Кали можно себе представить. Вид прирожденного свободного мыслителя, как Нарендра, покорителя душ, самого пойманного в сети того, что мне казалось грубым мистицизмом, был для меня загадкой, которой моя философия чистого разума не могла разрешить. Из-за патологического любопытства я наконец отправился в Дакшинешвар, чтобы видеть учителя Нарендры. Я провел летний день в тенистом покойном уединении садов храма и к закату возвратился в большом волнении, при раскатах грома и сильном вихре, во мраке ужасной грозы с ослепительной молнией, полный растерянности, моральной и физической. Я смутно ощущал ту истину, что величие Закона допускает также явления, на вид необычайные, что господство над собой может существовать под видом заблуждения, что чувства, даже в их ошибках, не что иное, как скрытый разум, и что вера в спасительную силу ab extra – только смутный проблеск первоначального проявления личной решимости».
Знаменательное подтверждение всего этого мы видим в дальнейшей жизни Вивекананды, который, найдя в спасительной милости и силе Учителя твердую уверенность, которую он искал, умел проповедовать и разъяснять credo универсального человека и абсолютный, неотъемлемый суверенитет каждого «я». (Статья Браджендранатха Шила, напечатанная в «Прабуддха Бхарата» 1907 г. и воспроизведенная в «Жизни Вивекананды», т. I, с. 177.)
Так же было и когда Рамакришна хотел открыть Нарендре двери адвайтического Ведантизма, тождество с Абсолютом. Нарендра отталкивал такую мысль как святотатство и безумие. Он не упускал ни одного случая, чтобы не осмеять ее. Однажды он с другим учеником громко насмехался над этой нелепостью.
«Этот кувшин, – говорили они, – бог, и эти мухи – бог…» Рамакришна услышал из соседней комнаты смех этих взрослых школьников. Он спокойно вошел. Он был в состоянии полусознания. Он коснулся Нарендры… Для людей науки, работающих над этими психофизиологическими проблемами, важно отметить, что эти «прикосновения», вызывающие у субъектов опыта мгновенные изменения самочувствия, почти что всегда (если не всегда) производятся Рамакришной, когда он сам находится в состоянии полусознания или полного гипноза. Ничего аналогичного с рассчитанным действием воли, независимой от сил, которыми она управляет; можно сказать, что он отдается первый и тянет других за собой в пропасть.
И снова налетел вихрь Духа.
В глазах Нарендры все тотчас же изменилось. Он видел, пораженный, что ничего не существовало, кроме бога. Он вернулся к себе. Все, что он видел, трогал, ел, – было бог… Он перестал действовать, поглощенный силой Вселенной. Его родители стали беспокоиться и сочли его больным. Такое состояние длилось несколько дней. Затем сон рассеялся, но воспоминание о нем продолжало жить в Нарендре как предвкушение адвайтического состояния. И он не разрешал себе больше отрицать его.
Он прошел затем через мистические бури. Он повторял как безумный: «Шива! Шива!» Рамакришна смотрел на него с сочувственным пониманием.
– Да, у меня это продолжалось двенадцать лет.
Но его львиная натура, переходившая большими прыжками от отрицающей иронии к озарению, никогда бы не выдержала и не допустила длительного превращения, если бы толчок пришел не изнутри, а снаружи. Жестокий бич несчастья внезапно вырвал его из спокойного сомнения, из интеллектуализма роскоши, где ему нравилось пребывать, и столкнул его лицом к лицу с трагической проблемой существования и зла.
* * *
В начале 1884 года утрата беззаботного и расточительного отца, внезапно унесенного сердечным припадком, привела семью к разорению. Нужно было прокормить шесть или семь ртов. Туча кредиторов. На другой же день Нарендра узнал нищету, погоню за работой, эгоистическое безразличие света и отказ от него друзей. Он рассказал свои горести на страницах, напоминающих самую мучительную исповедь. Этот рассказ заимствован из «Жизни Рамакришны», с. 428.
«Я умирал с голоду. Босой, я ходил из конторы в контору, и повсюду мне отказывали. Я узнал на опыте, что такое человеческое сочувствие. Это было мое первое соприкосновение с действительной жизнью. Я открыл, что в ней нет места слабым, бедным, покинутым. Те, кто несколько дней тому назад гордились бы возможностью помочь мне, отворачивались, хотя вполне могли прийти мне на помощь. Свет казался мне порождением дьявола. В знойный день, держась с трудом на ногах, я присел на площади под тенью какого-то памятника. Тут же было несколько моих друзей. Один, из них пел гимн в честь безграничной милости божьей. Это был для меня как бы удар дубиной по голове. Я подумал о плачевном состоянии моей матери и моих братьев. Я закричал: „Прекратите эту песнь! Подобные фантазии могут быть приятны только тем, кто родился с серебряной ложкой во рту, тем, у кого нет родных, умирающих с голоду. Да, было время, когда и я думал так же, как вы! Но сегодня, когда я вижу все ужасы жизни, это звучит в моих ушах как мрачная насмешка“. Мой друг был обижен. Он не мог понять моей ужасной скорби. Не раз, видя, что дома не хватает еды на всех, я уходил, говоря матери, что меня пригласили в гости, и голодал. Мои богатые друзья иногда приглашали меня прийти к ним петь. Не было никого, кто полюбопытствовал бы узнать о моих страданиях, и я хранил их про себя…»
Он все же продолжал каждое утро молиться богу. Однажды, услышав его, мать, благочестие которой сильно пошатнулось от чрезмерных несчастий, сказала ему:
– Глупец! Замолчи!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
Мать исполнила его желание. Нарендра отрицал индуистских богов. И в то же время он отбрасывал адвайтизм, который считал атеизмом. Такова, следовательно, была точка зрения Брахма Самаджа.
Он открыто насмехался над велениями индуистских писаний. Он говорил Рамакришне:
– Хотя бы тысячи людей называли вас богом, я этого не скажу, пока сам не буду иметь доказательства.
Рамакришна, смеясь, соглашался с ним. Он говорил ученикам:
– Не принимайте ничего потому только, что я это сказал. Испытайте все сами.
Ожесточенная критика Нарендры, его страстные споры приводили его в восторг. Он был полон уважения к этой горячей искренности ума, к этой бешеной погоне за правдой. Он в этом видел проявление могущества Шивы, которое в конце концов возвышается над всеми иллюзиями. Он говорил:
– Смотрите, смотрите, какая проникновенная сила. Он – ревущее пламя, которое уничтожает все нечистое. Сама Махамайя То есть Майя Великая, великая Иллюзия. Мать.
может приблизиться к нему не ближе чем на десять шагов: ее держит в отдалении слава, которую она ему передала…
Ученость Нарендры доставляла ему такую радость, что она порою переходила в экстаз.
Но минутами жестокая, беспощадная критика заставляла обливаться кровью сердце старого учителя. Нарендра говорил ему в глаза:
– Что вы знаете о ваших «единениях с богом»? Не являются ли они причудами вашего больного мозга, галлюцинациями?
И Рамакришна смиренно уходил искать в тревоге утешения у Матери, которая говорила ему:
– Терпение! Скоро глаза Нарендры раскроются!
Когда же вечные споры между Нарендрой и учениками начинали утомлять его, Он говорил о спорах: «Когда вливаешь воду в пустой сосуд, слышится бульканье. Но когда сосуд полон, ничего больше не слышно. Человек, не нашедший бога, полон пустых споров о человеческом существовании и о божестве. Но тот, кто видел бога, наслаждается блаженством в молчании» (Sri Ramakrishna's Teachings, I, с. 203).
он молил: «О Мать, вложи хоть немного твоей Майи в Нарендру!» – чтобы хоть слегка успокоить жар этого ума и чтобы сердце его могло коснуться бога.
Но беспокойный дух Вивекананды вопиял: «Я не желаю бога, я желаю мира, то есть абсолютной правды, абсолютного познания, абсолютной бесконечности…»
Он не видел, что такое желание переходило границы ума и свидетельствовало о властных требованиях сердца. Его разум никогда не довольствовался доказательством бытия бога. По индуистской манере он говорил: «Если бог реален, его можно познать».
И вот Рамакришна постепенно замечает, что этот исступленный, который, как ему казалось, был весь во власти своего сердца, бесконечно больше владеет своим разумом, чем он сам. Позднее он скажет о Рамакришне:
– Он был весь бхакт Тот, кто верит любовью.
снаружи, весь джня-нин Тот, кто познает интеллектом.
внутри. Я же – совершенная противоположность.
Но прежде чем дойти до таких выводов и прежде чем его гордая независимость отдалась добровольно в руки учителя, он искал его и бежал от него; и между двумя людьми происходила игра страстного влечения и тайных сражений. Резкость и прямота Нарендры, беспощадность ко всему, что он презирал, неумолимая война, которую он объявил всякому шарлатанству, его гордое безразличие к чужим мнениям навлекли на него неприязнь и клевету, на которые он не обращал внимания. Шарадананда, ставший впоследствии одним из наиболее преданных его друзей и учеников, написавший лучшую историю его отношений с Рамакришной, признается, что сам он плохо относился к Нарендре, когда встретил его в первый раз у одного из их друзей, так как все, кроме Рамакришны, говорили о нем только худое. Первое впечатление подтвердило это мнение. Нарендра вошел, хорошо одетый, хорошо причесанный, с презрительным видом. Он расположился, напевая песню на хинди, и закурил, не обращая внимания на присутствующих. Но когда он принял участие в споре о современной литературе, то проявил внезапно высокое эстетическое и моральное чутье и выразил свое преклонение перед Рамакришной – единственным человеком, как говорил он, который осуществлял в жизни внутренний идеал без единого компромисса (см. главу «Ви-векананда и Рамакришна» в последнем томе большой биографии Рамакришны, составленной Шараданандой: «Дивья Бхава», которая напечатана в рамакришнаистском журнале «Прабуддха Бхарата»).
Никогда Рамакришна не допускал выражения их при нем. Он был уверен в Нарендре. Он говорил, что этот юноша – самое чистое золото и что скверна мирская не может коснуться его. Далекий от того, чтобы поколебать веру Нарендры в себя, он ободрял его. Он признавал его преимущества над другими учениками. Так, например, он дозволял ему прикасаться к нечистой пище и говорил, что для него эти вопросы не имеют значения.
Он опасался только, что этот замечательный ум затеряется в пути и что многие силы, сталкивающиеся в нем, найдут в конце концов дурное применение, например к основанию новой секты или новой партии, вместо того чтобы посвятить себя делу объединения и единства. Он испытывал к нему страстную привязанность, беспокойные и умиленные выражения которой смущали и сердили Нарендру, когда он оставался вдали. Рамакришна сам их стыдился. Но он не мог заставить себя не проявлять их. Он возмущал Нарендру своими чрезмерными похвалами, публично унижавшими всеми признанную славу Кешаба, возвеличивая тем самым проблематичную славу этого юноши, еще ничем не проявившего себя. Он искал его на улицах Калькутты, даже в храме Садхаран Брахма Самаджа, Ветвь Брахма Самаджа, отделившаяся от Кешаба. Самая непримиримая с индуистской национальной точки зрения. Нужно отметить, что Нарендра присоединился именно к ней. Рамакришна, сам того не зная, имел там много врагов из-за своего влияния на Кешаба.
где его неожиданный приход во время богослужения произвел скандал и вызвал презрительные замечания. Нарендра, оскорбленный и в то же время растроганный, сурово говорил с ним, чтобы освободиться от этого преследования. Он говорил ему, что никто не должен безмерно привязываться к другому существу, и если бы Рамакришна слишком полюбил его, то он упал бы со своей духовной высоты и стал бы подобен ему. Наивный и чистый Рамакришна слушал его в тревоге и шел просить совета у Матери. Он возвращался утешенный.
– Ах, негодный, – говорил он ему, – я не буду больше слушать тебя. Мать мне сказала, что я люблю тебя, потому что вижу в тебе господа, и в тот день, когда я больше его не увижу, вид твой станет мне невыносим.
Вскоре роли переменились. Пришло время, когда присутствие Нарендры воспринималось Рамакришной с полным равнодушием. Он, казалось, не замечал его и беседовал с другими. Такое положение продолжалось в течение нескольких недель. И все-таки Нарендра терпеливо возвращался. Рамакришна спросил его, для чего это, если он даже не говорит с ним, и Нарендра ответил ему:
– Не только ваши слова меня привлекают. Я люблю вас. Мне нужно вас видеть.
Дух учителя мало-помалу овладевал мятежным учеником. Напрасно Нарендра обращал в насмешку все верования Рамакришны, обе крайности – как культ изображения, так и веру в Абсолютное Единство, – очарование бога медленно действовало.
– Зачем вы приходите сюда, если не хотите признать мою Мать? – спрашивал его Рамакришна.
– Разве я должен признать ее, если прихожу сюда? – возражал Нарендра.
– Прекрасно, – говорил учитель. – Через несколько дней вы не только признаете ее, но и воспла-чете о ней. Браджендра Шил признался, что был изумлен, видя иконоборца Нарендру, презирающего суеверия и идолов, обожающим Кали и ее священнослужителя. Он без снисхождения осудил его. Но лишь до того дня, когда любопытство заставило его посетить Дакшинешвар. Он провел там однажды вторую половину дня и вернулся ошеломленный морально и физически. Все установившиеся понятия поколебались. Не понимая, он был покорен атмосферой, исходившей от одного присутствия Рамакрищ-ны. Интересно узнать о неожиданных реакциях большого рационалистического ума, высокообразованного профессора, сохранившего до наших дней свое определенное суждение.
«Я наблюдал с чрезвычайным интересом за превращением, совершавшимся в моем друге. Отношение молодого, неистового ведантиста, гегельянца и революционера, каким я был, к религиозным порывам Нарендры и к его обожанию Кали можно себе представить. Вид прирожденного свободного мыслителя, как Нарендра, покорителя душ, самого пойманного в сети того, что мне казалось грубым мистицизмом, был для меня загадкой, которой моя философия чистого разума не могла разрешить. Из-за патологического любопытства я наконец отправился в Дакшинешвар, чтобы видеть учителя Нарендры. Я провел летний день в тенистом покойном уединении садов храма и к закату возвратился в большом волнении, при раскатах грома и сильном вихре, во мраке ужасной грозы с ослепительной молнией, полный растерянности, моральной и физической. Я смутно ощущал ту истину, что величие Закона допускает также явления, на вид необычайные, что господство над собой может существовать под видом заблуждения, что чувства, даже в их ошибках, не что иное, как скрытый разум, и что вера в спасительную силу ab extra – только смутный проблеск первоначального проявления личной решимости».
Знаменательное подтверждение всего этого мы видим в дальнейшей жизни Вивекананды, который, найдя в спасительной милости и силе Учителя твердую уверенность, которую он искал, умел проповедовать и разъяснять credo универсального человека и абсолютный, неотъемлемый суверенитет каждого «я». (Статья Браджендранатха Шила, напечатанная в «Прабуддха Бхарата» 1907 г. и воспроизведенная в «Жизни Вивекананды», т. I, с. 177.)
Так же было и когда Рамакришна хотел открыть Нарендре двери адвайтического Ведантизма, тождество с Абсолютом. Нарендра отталкивал такую мысль как святотатство и безумие. Он не упускал ни одного случая, чтобы не осмеять ее. Однажды он с другим учеником громко насмехался над этой нелепостью.
«Этот кувшин, – говорили они, – бог, и эти мухи – бог…» Рамакришна услышал из соседней комнаты смех этих взрослых школьников. Он спокойно вошел. Он был в состоянии полусознания. Он коснулся Нарендры… Для людей науки, работающих над этими психофизиологическими проблемами, важно отметить, что эти «прикосновения», вызывающие у субъектов опыта мгновенные изменения самочувствия, почти что всегда (если не всегда) производятся Рамакришной, когда он сам находится в состоянии полусознания или полного гипноза. Ничего аналогичного с рассчитанным действием воли, независимой от сил, которыми она управляет; можно сказать, что он отдается первый и тянет других за собой в пропасть.
И снова налетел вихрь Духа.
В глазах Нарендры все тотчас же изменилось. Он видел, пораженный, что ничего не существовало, кроме бога. Он вернулся к себе. Все, что он видел, трогал, ел, – было бог… Он перестал действовать, поглощенный силой Вселенной. Его родители стали беспокоиться и сочли его больным. Такое состояние длилось несколько дней. Затем сон рассеялся, но воспоминание о нем продолжало жить в Нарендре как предвкушение адвайтического состояния. И он не разрешал себе больше отрицать его.
Он прошел затем через мистические бури. Он повторял как безумный: «Шива! Шива!» Рамакришна смотрел на него с сочувственным пониманием.
– Да, у меня это продолжалось двенадцать лет.
Но его львиная натура, переходившая большими прыжками от отрицающей иронии к озарению, никогда бы не выдержала и не допустила длительного превращения, если бы толчок пришел не изнутри, а снаружи. Жестокий бич несчастья внезапно вырвал его из спокойного сомнения, из интеллектуализма роскоши, где ему нравилось пребывать, и столкнул его лицом к лицу с трагической проблемой существования и зла.
* * *
В начале 1884 года утрата беззаботного и расточительного отца, внезапно унесенного сердечным припадком, привела семью к разорению. Нужно было прокормить шесть или семь ртов. Туча кредиторов. На другой же день Нарендра узнал нищету, погоню за работой, эгоистическое безразличие света и отказ от него друзей. Он рассказал свои горести на страницах, напоминающих самую мучительную исповедь. Этот рассказ заимствован из «Жизни Рамакришны», с. 428.
«Я умирал с голоду. Босой, я ходил из конторы в контору, и повсюду мне отказывали. Я узнал на опыте, что такое человеческое сочувствие. Это было мое первое соприкосновение с действительной жизнью. Я открыл, что в ней нет места слабым, бедным, покинутым. Те, кто несколько дней тому назад гордились бы возможностью помочь мне, отворачивались, хотя вполне могли прийти мне на помощь. Свет казался мне порождением дьявола. В знойный день, держась с трудом на ногах, я присел на площади под тенью какого-то памятника. Тут же было несколько моих друзей. Один, из них пел гимн в честь безграничной милости божьей. Это был для меня как бы удар дубиной по голове. Я подумал о плачевном состоянии моей матери и моих братьев. Я закричал: „Прекратите эту песнь! Подобные фантазии могут быть приятны только тем, кто родился с серебряной ложкой во рту, тем, у кого нет родных, умирающих с голоду. Да, было время, когда и я думал так же, как вы! Но сегодня, когда я вижу все ужасы жизни, это звучит в моих ушах как мрачная насмешка“. Мой друг был обижен. Он не мог понять моей ужасной скорби. Не раз, видя, что дома не хватает еды на всех, я уходил, говоря матери, что меня пригласили в гости, и голодал. Мои богатые друзья иногда приглашали меня прийти к ним петь. Не было никого, кто полюбопытствовал бы узнать о моих страданиях, и я хранил их про себя…»
Он все же продолжал каждое утро молиться богу. Однажды, услышав его, мать, благочестие которой сильно пошатнулось от чрезмерных несчастий, сказала ему:
– Глупец! Замолчи!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38