Все в ваную, приятно удивлен
Узнав через лазутчиков, что броды на Бетисе заняты неприятелем, Гасдрубал повернул прямо на юг, к Океану. Теперь его солдаты не столько шли, сколько бежали и сумели намного опередить римские легионы. Зато конница и легкая пехота римлян не отставали ни на шаг и беспрерывно тревожили противника, налетая то с флангов, то с тыла. Карфагеняне вынуждены были вступить с ними в сражение, а тем временем подоспели легионеры, и битва мигом превратилась в побоище. Пунийцы, африканцы, испанцы валились, как скот под ножом мясника; спасся только сам Гасдрубал с шестью тысячами воинов, из которых большая половина растеряла в бегстве щиты и мечи.
Карфагеняне укрепились как могли на вершине высокого и крутого холма и легко отразили несколько вражеских атак, но одно дело отразить приступ, а другое терпеть осаду – на голой земле, без еды и без крова. Назавтра же началось дезертирство, перебежчиков становилось все больше, и наконец Гасдрубал отправил верного человека в Гадес за судами и, бросив войско на произвол судьбы, добрался до моря: по счастью, берег был недалеко.
Получив известие, что карфагенский главнокомандующий уплыл в Гадес, Сципион оставил Силана с десятью тысячами пехоты и тысячею конников продолжать осаду, сам же вернулся в Тарракон. Масинисса нашел способ тайно встретиться с Силаном и через него просил римский народ о дружбе. Третий карфагенский полководец, Магон, присоединился к Гасдрубалу в Гадесе. Оставшись без единого вождя, войско большею частью сдалось в плен; немногие испанцы выскользнули из кольца вражеских караулов и рассеялись по своим городам и деревням.
Так под верховным начальствованием Публия Сципиона карфагеняне были изгнаны из Испании на тринадцатом году войны.
Враги за пиршественным столом.
Сципион снова отправил брата, Луция, с именитыми пленниками в Рим. Все прославляли покорителя Испании, все веселились и ликовали, и лишь главный виновник торжества считал, что торжествовать еще рано, что покоренная Испания – только слабый и нечеткий образ будущей победы. Коротко говоря, взгляд его устремлялся к Африке и к великому Карфагену. Начинать, по его расчету, следовало с приобретения союзников, и первым, к кому он обратился, был нумидиец Сифак – тот самый, с которым когда-то заключили дружбу его отец и дядя. Сципион решил возобновить старый союз.
Хотя к этому времени Сифак уже давно примирился с карфагенянами и получил обратно свои владения, Сципион хорошо знал цену варварской верности и без колебаний послал к нумидийцу Гая Лелия с богатыми дарами. Сифак обрадовался и дарам, и посольству – еще бы! Ведь римляне побеждали в Италии и победили в Испании, пунийцы же терпели неудачу за неудачей! – и дал понять, что охотно примет предложение Сципиона. Но он желал встретиться с римским главнокомандующим лицом к лицу, выставляя это непременным условием будущего договора, и Лелий поплыл назад, в Испанию, ничего толком не достигнув.
Для того, кто намеревался высадиться в Африке, Сифак был союзником поистине незаменимым: богатейший среди царей этой земли, знакомый с военным искусством и военными хитростями карфагенян, он правил над теми областями Нумидии и Мавритании, которые Отделены от Испании лишь узким проливом. И Сципион решается на риск, поскольку другого пути нет: он поручает Луцию Марцию Тарракон, Марку Силану – Новый Карфаген и на двух кораблях выходит в море. На море стояла тишь, и от самого Нового Карфагена шли на веслах, лишь изредка ловя парусами слабый ветерок. Уже на пороге гавани, где их ждал Сифак, римляне заметили семь боевых карфагенских кораблей. То были суда изгнанного из Испании Гасдрубала: лишь за несколько часов до того они причалили и бросили якорь. Заметили врага и карфагеняне и ни минуты не сомневались, что это враг и что его можно перехватить и потопить. Поднялся Крик, суматоха, матросы кинулись к якорным канатам, солдаты – к оружию. Но как раз в этот миг ветер с моря задул свежее, паруса наполнились, и римляне подлетели к берегу прежде, чем пунийцы успели поднять якоря, а затевать схватку в царской гавани Гасдрубал не отважился. Итак, первым явился к Сифаку Гасдрубал, а тут же вслед – Сципион с Лелием.
Нумидиец был вне себя от гордости: в один и тот же день полководцы двух самых богатых и самых могущественных в мире народов прибыли просить его дружбы и поддержки.
И римлянам, и карфагенянам он объявил, что они – его дорогие гости, и уж коль скоро случай свел их под одною кровлей, пусть попробуют уладить свои раздоры, обиды и неудовольствия. В ответ Сципион сказал:
– У Публия Сципиона никаких раздоров с Гасдрубалом не было и нет. А вести переговоры с врагом Римского государства римский командующий не вправе без особого разрешения и приказа сената.
Сифак настаивал, чтобы Сципион возлег с карфагенянином за один пиршественный стол – иначе, дескать, пойдет слух, будто нумидийский царь обидел одного из своих гостей и нарушил закон гостеприимства, – и Сципион согласился. Враги обедали вместе и не только возлежали за одним столом, но и на одном ложе: так было угодно царю. И столь велико было обаяние Сципиона, его ум, его врожденное умение обходиться со всяким человеком так, как того требуют обстоятельства, что он пленил не только варвара-нумидийца, но и заклятого недруга – Гасдрубала. Пуниец не мог и не хотел скрыть своего восхищения, а вместе с тем и печальной уверенности, что Сифак и его царство для Карфагена потеряны.
– Не о том надо нам теперь раздумывать, как случилось, что мы утратили Испанию, – сказал он откровенно, – а о том, как сохранить за собою Африку. Уж, конечно, не ради любви к путешествиям и красотам природы оставил римский полководец (и какой полководец!) только что покоренную провинцию, переправился во враждебную землю, доверился царю, которого совсем не знает! Ясно, какую надежду скрывает он в сердце – овладеть Африкою! Да, Сципион, ты давно уже лелеешь и вынашиваешь эту мысль, и не только лелеешь: ты прямо говорил, что не так будет воевать Сципион в Африке, как Ганнибал в Италии. Видишь, мы хорошо осведомлены обо всем, что ты говоришь.
Когда Гасдрубал уехал, нумидиец и римлянин заключили меж собою союз. Потом Сципион пустился в обратный путь и, несмотря на то, что в открытом море его захватила буря, на четвертый день плавания был в Новом Карфагене.
Месть и торжество победителей.
Испания отдыхала от войны, но не все ее города радовались покою и наслаждались им: иные как бы притихли, затаились в тревоге, сознавая свою вину перед победителями и страшась возмездия. Среди них самыми значительными и самыми виновными были Кастулон и Иллитургий. Кастулон хранил верность римлянам, пока им сопутствовало счастье, а после гибели братьев Сципионов переметнулся к пунийцам. Иллитургийцы запятнали себя не только изменою, но и кровью: они перебили или выдали на расправу карфагенянам воинов Гнея Сципиона, которые спаслись от вражеских мечей и искали защиты и убежища в их городе. Наказать изменников раньше было бы, конечно, справедливо, но несогласно с интересами государства. Зато теперь им предстояло ответить за все сразу.
Сципион вызвал из Тарракона в Новый Карфаген Луция Марция и поручил ему осадить Кастулон, сам же выступил к Иллитургию и через пять дневных переходов остановился у стен этого города. Ворота были закрыты наглухо, и все изготовлено к обороне. С этого и начал Сципион краткую речь перед воинами.
– Смотрите, – сказал он, – они сами замкнули ворота, не дожидаясь, пока мы объявим войну, и, значит, сами признали, какой заслуживают участи. С ними мы будем биться куда злее и беспощаднее, чем с карфагенянами, потому что должны покарать вероломство, жестокость, насилие. Настал срок отомстить и за зверски убитых товарищей, и за себя самих – да, не удивляйтесь, за себя самих! Ведь если бы нам довелось бежать и бегство занесло нас в Иллитургий, мы сделались бы жертвою того же коварства. Пусть запомнят все народы и на все времена: как бы ни был унижен судьбою римский гражданин, обида, нанесенная ему, безнаказанной не останется!
Сразу после этого младшие начальники раздают по манипулам штурмовые лестницы, и войско, разделившись на две части – одною командует Сципион, другою Лелий, – идет на приступ с двух сторон одновременно.
А горожан никто не ободрял, никто не призывал защищаться до последней капли крови: собственный страх и нечистая совесть были для каждого наилучшим советчиком. Они вспоминали и друг другу напоминали, что враг ищет не победы а расправы над ними. Но раз так, раз впереди смерть, и только смерть, важно одно: умрешь ли ты в бою, где Марс одинаково благосклонен ко всем без разбора и нередко повергает победителя к ногам побежденного, или испустишь дух после – среди развалин и пожарищ, на глазах у жены и детей (которых римлянин обратит в рабов), под розгами, в цепях, испытав все муки, все унижения! И потому на стенах можно было видеть не только мужчин, но и женщин, и малых ребят: не щадя сил, забывая о слабости своих лет и своего пола, они подносили защитникам города камни, колья, дротики и другие метательные снаряды. У каждого перед глазами стояла жестокая и позорная казнь, ожидающая тех, кто останется в живых, и каждый старался превзойти другого в храбрости и презрении к опасности. Атаки штурмующих следовали одна за другой и одна за другою были отбиты; покорители всей Испании позорно споткнулись на пороге города Иллитургия.
Сципион испугался, как бы бесплодные эти попытки не отняли у воинов отваги и веры в себя.
– Трусы! – закричал он. – Я сам покажу вам, как надо сражаться. Эй, у кого там лестница? Несите ее к стене! Раз солдаты забыли свой долг, первым на стену взойдет император!
И он в самом деле ринулся вперед, но тут со всех сторон поднялся неистовый крик, легионеры оттеснили Сципиона, и не меньше десятка лестниц сразу замелькало над их головами. Так же бесстрашно и отчаянно действовал и Гай Лелий. И вот уже сила горожан сломлена, они бегут, и римляне врываются в Иллитургий.
Среди смятения и замешательства пала и городская цитадель; она была захвачена с той стороны, которая казалась неприступной. Африканцы-перебежчики, служившие у римлян, обратили внимание на то, что самая высокая часть города не прикрыта ни укреплениями, ни караулом: видимо, иллитургийцы не сомневались, что отвесная скала сама отпугнет всякого, кто бы к ней ни приблизился. Но африканцы, легкие и проворные от природы, не знали себе равных в искусстве лазания по горам. Цепляясь за едва приметные выступы и впадины, они поползли вверх, а где камень был гладким и совершенно отвесным, вбивали железные клинья, устраивая какое-то подобие лестницы. Первые подавали руку тем, кто взбирался следом, те подпирали передних, подставляя им под ноги собственные плечи, и все благополучно достигли вершины и очутились в цитадели.
Теперь весь Иллитургий был во власти неприятеля, пылавшего ненавистью и жаждой мести. Никто не хотел брать пленных, никто не думал о добыче, хотя все двери были отворены настежь. Убивали всех подряд – вооруженных и безоружных, мужчин и женщин, не щадили даже детей, даже младенцев в колыбелях. Перебив всех до последнего, подожгли дома, а что не смог уничтожить пожар, разрушили и разметали кирками. Римляне желали стереть с лица земли самые следы Иллитургия, чтобы память о вражеском гнезде исчезла навеки.
Потом Сципион повел войска к Кастулону, который обороняли не только испанцы, но и пунийцы, уцелевшие после разгрома при реке Бетис. Сюда уже донесся слух о гибели и уничтожении Иллитургия, и все было полно ужаса и отчаяния. Всякий думал лишь о себе и собственном спасении и потому подозревал товарища в предательстве. Молчаливые подозрения быстро превратились в открытый раздор между карфагенянами и испанцами. Предводитель испанцев вошел в тайные переговоры с римлянами и впустил их в город. Эта победа не отмечена такою жестокостью и таким кровопролитием, как предыдущая: и сама вина кастулонцев была меньше, и добровольная их сдача смягчила гнев победителей.
Сципион вернулся в Новый Карфаген, чтобы исполнить обеты богам и присутствовать на гладиаторских состязаниях, которые он приготовил в честь павших шесть лет назад отца и дяди. Обычно на арене цирка сходятся выученные в особых школах рабы или же люди хотя и свободные, но торгующие своею кровью и жизнью. На этих играх все бились добровольно и без всякого вознаграждения. Одних бойцов прислали испанские вожди и царьки – чтобы похвастаться перед римлянами мужеством и доблестью своего племени, другие вызвались сами – чтобы доставить приятное Сципиону, третьих дух состязания и соперничества побуждал бросать вызов знакомым и незнакомым или с готовностью его принимать. А нашлись и такие, что были связаны давнею и упорною враждой и не могли или же не хотели решить свой спор иначе, чем в поединке. В их числе на арену вышли двоюродные братья Корбис и Орсуа: оба притязали на главенство в своем городе. Корбис был старше годами, но его отец умер давно, и правление перенял отец Орсуи, который тоже скончался, завещав власть своему сыну. Сципион уговаривал братьев обратиться к третейскому суду, пытался утишить и умерить их взаимное озлобление, но оба в один голос заявили, что из всех бессмертных и смертных они выбирают в судьи только Марса, бога брани, и лишь его решению подчинятся.
Корбис полагался на свою опытность, Орсуа – на свою молодость, и оба предпочитали умереть в бою, чем смириться и подчиниться. Неисцелимые безумцы, они доставили римлянам замечательное зрелище и не менее замечательное свидетельство, какая великая беда для людей – жажда власти. Старший умением и хитростью легко одолел грубую силу младшего.
«Помните о нашей свободе!»
Тем временем Луций Марций, легат Сципиона, перешел реку Бетис и занял без боя два богатых города, которые всегда принадлежали карфагенянам, и потому ни обвинение в измене, ни кара за нее им не грозили. В таком же точно положении находился и город Астапа, но его обитатели питали ничем не объяснимую, бессмысленную и лютую ненависть к Риму.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
Карфагеняне укрепились как могли на вершине высокого и крутого холма и легко отразили несколько вражеских атак, но одно дело отразить приступ, а другое терпеть осаду – на голой земле, без еды и без крова. Назавтра же началось дезертирство, перебежчиков становилось все больше, и наконец Гасдрубал отправил верного человека в Гадес за судами и, бросив войско на произвол судьбы, добрался до моря: по счастью, берег был недалеко.
Получив известие, что карфагенский главнокомандующий уплыл в Гадес, Сципион оставил Силана с десятью тысячами пехоты и тысячею конников продолжать осаду, сам же вернулся в Тарракон. Масинисса нашел способ тайно встретиться с Силаном и через него просил римский народ о дружбе. Третий карфагенский полководец, Магон, присоединился к Гасдрубалу в Гадесе. Оставшись без единого вождя, войско большею частью сдалось в плен; немногие испанцы выскользнули из кольца вражеских караулов и рассеялись по своим городам и деревням.
Так под верховным начальствованием Публия Сципиона карфагеняне были изгнаны из Испании на тринадцатом году войны.
Враги за пиршественным столом.
Сципион снова отправил брата, Луция, с именитыми пленниками в Рим. Все прославляли покорителя Испании, все веселились и ликовали, и лишь главный виновник торжества считал, что торжествовать еще рано, что покоренная Испания – только слабый и нечеткий образ будущей победы. Коротко говоря, взгляд его устремлялся к Африке и к великому Карфагену. Начинать, по его расчету, следовало с приобретения союзников, и первым, к кому он обратился, был нумидиец Сифак – тот самый, с которым когда-то заключили дружбу его отец и дядя. Сципион решил возобновить старый союз.
Хотя к этому времени Сифак уже давно примирился с карфагенянами и получил обратно свои владения, Сципион хорошо знал цену варварской верности и без колебаний послал к нумидийцу Гая Лелия с богатыми дарами. Сифак обрадовался и дарам, и посольству – еще бы! Ведь римляне побеждали в Италии и победили в Испании, пунийцы же терпели неудачу за неудачей! – и дал понять, что охотно примет предложение Сципиона. Но он желал встретиться с римским главнокомандующим лицом к лицу, выставляя это непременным условием будущего договора, и Лелий поплыл назад, в Испанию, ничего толком не достигнув.
Для того, кто намеревался высадиться в Африке, Сифак был союзником поистине незаменимым: богатейший среди царей этой земли, знакомый с военным искусством и военными хитростями карфагенян, он правил над теми областями Нумидии и Мавритании, которые Отделены от Испании лишь узким проливом. И Сципион решается на риск, поскольку другого пути нет: он поручает Луцию Марцию Тарракон, Марку Силану – Новый Карфаген и на двух кораблях выходит в море. На море стояла тишь, и от самого Нового Карфагена шли на веслах, лишь изредка ловя парусами слабый ветерок. Уже на пороге гавани, где их ждал Сифак, римляне заметили семь боевых карфагенских кораблей. То были суда изгнанного из Испании Гасдрубала: лишь за несколько часов до того они причалили и бросили якорь. Заметили врага и карфагеняне и ни минуты не сомневались, что это враг и что его можно перехватить и потопить. Поднялся Крик, суматоха, матросы кинулись к якорным канатам, солдаты – к оружию. Но как раз в этот миг ветер с моря задул свежее, паруса наполнились, и римляне подлетели к берегу прежде, чем пунийцы успели поднять якоря, а затевать схватку в царской гавани Гасдрубал не отважился. Итак, первым явился к Сифаку Гасдрубал, а тут же вслед – Сципион с Лелием.
Нумидиец был вне себя от гордости: в один и тот же день полководцы двух самых богатых и самых могущественных в мире народов прибыли просить его дружбы и поддержки.
И римлянам, и карфагенянам он объявил, что они – его дорогие гости, и уж коль скоро случай свел их под одною кровлей, пусть попробуют уладить свои раздоры, обиды и неудовольствия. В ответ Сципион сказал:
– У Публия Сципиона никаких раздоров с Гасдрубалом не было и нет. А вести переговоры с врагом Римского государства римский командующий не вправе без особого разрешения и приказа сената.
Сифак настаивал, чтобы Сципион возлег с карфагенянином за один пиршественный стол – иначе, дескать, пойдет слух, будто нумидийский царь обидел одного из своих гостей и нарушил закон гостеприимства, – и Сципион согласился. Враги обедали вместе и не только возлежали за одним столом, но и на одном ложе: так было угодно царю. И столь велико было обаяние Сципиона, его ум, его врожденное умение обходиться со всяким человеком так, как того требуют обстоятельства, что он пленил не только варвара-нумидийца, но и заклятого недруга – Гасдрубала. Пуниец не мог и не хотел скрыть своего восхищения, а вместе с тем и печальной уверенности, что Сифак и его царство для Карфагена потеряны.
– Не о том надо нам теперь раздумывать, как случилось, что мы утратили Испанию, – сказал он откровенно, – а о том, как сохранить за собою Африку. Уж, конечно, не ради любви к путешествиям и красотам природы оставил римский полководец (и какой полководец!) только что покоренную провинцию, переправился во враждебную землю, доверился царю, которого совсем не знает! Ясно, какую надежду скрывает он в сердце – овладеть Африкою! Да, Сципион, ты давно уже лелеешь и вынашиваешь эту мысль, и не только лелеешь: ты прямо говорил, что не так будет воевать Сципион в Африке, как Ганнибал в Италии. Видишь, мы хорошо осведомлены обо всем, что ты говоришь.
Когда Гасдрубал уехал, нумидиец и римлянин заключили меж собою союз. Потом Сципион пустился в обратный путь и, несмотря на то, что в открытом море его захватила буря, на четвертый день плавания был в Новом Карфагене.
Месть и торжество победителей.
Испания отдыхала от войны, но не все ее города радовались покою и наслаждались им: иные как бы притихли, затаились в тревоге, сознавая свою вину перед победителями и страшась возмездия. Среди них самыми значительными и самыми виновными были Кастулон и Иллитургий. Кастулон хранил верность римлянам, пока им сопутствовало счастье, а после гибели братьев Сципионов переметнулся к пунийцам. Иллитургийцы запятнали себя не только изменою, но и кровью: они перебили или выдали на расправу карфагенянам воинов Гнея Сципиона, которые спаслись от вражеских мечей и искали защиты и убежища в их городе. Наказать изменников раньше было бы, конечно, справедливо, но несогласно с интересами государства. Зато теперь им предстояло ответить за все сразу.
Сципион вызвал из Тарракона в Новый Карфаген Луция Марция и поручил ему осадить Кастулон, сам же выступил к Иллитургию и через пять дневных переходов остановился у стен этого города. Ворота были закрыты наглухо, и все изготовлено к обороне. С этого и начал Сципион краткую речь перед воинами.
– Смотрите, – сказал он, – они сами замкнули ворота, не дожидаясь, пока мы объявим войну, и, значит, сами признали, какой заслуживают участи. С ними мы будем биться куда злее и беспощаднее, чем с карфагенянами, потому что должны покарать вероломство, жестокость, насилие. Настал срок отомстить и за зверски убитых товарищей, и за себя самих – да, не удивляйтесь, за себя самих! Ведь если бы нам довелось бежать и бегство занесло нас в Иллитургий, мы сделались бы жертвою того же коварства. Пусть запомнят все народы и на все времена: как бы ни был унижен судьбою римский гражданин, обида, нанесенная ему, безнаказанной не останется!
Сразу после этого младшие начальники раздают по манипулам штурмовые лестницы, и войско, разделившись на две части – одною командует Сципион, другою Лелий, – идет на приступ с двух сторон одновременно.
А горожан никто не ободрял, никто не призывал защищаться до последней капли крови: собственный страх и нечистая совесть были для каждого наилучшим советчиком. Они вспоминали и друг другу напоминали, что враг ищет не победы а расправы над ними. Но раз так, раз впереди смерть, и только смерть, важно одно: умрешь ли ты в бою, где Марс одинаково благосклонен ко всем без разбора и нередко повергает победителя к ногам побежденного, или испустишь дух после – среди развалин и пожарищ, на глазах у жены и детей (которых римлянин обратит в рабов), под розгами, в цепях, испытав все муки, все унижения! И потому на стенах можно было видеть не только мужчин, но и женщин, и малых ребят: не щадя сил, забывая о слабости своих лет и своего пола, они подносили защитникам города камни, колья, дротики и другие метательные снаряды. У каждого перед глазами стояла жестокая и позорная казнь, ожидающая тех, кто останется в живых, и каждый старался превзойти другого в храбрости и презрении к опасности. Атаки штурмующих следовали одна за другой и одна за другою были отбиты; покорители всей Испании позорно споткнулись на пороге города Иллитургия.
Сципион испугался, как бы бесплодные эти попытки не отняли у воинов отваги и веры в себя.
– Трусы! – закричал он. – Я сам покажу вам, как надо сражаться. Эй, у кого там лестница? Несите ее к стене! Раз солдаты забыли свой долг, первым на стену взойдет император!
И он в самом деле ринулся вперед, но тут со всех сторон поднялся неистовый крик, легионеры оттеснили Сципиона, и не меньше десятка лестниц сразу замелькало над их головами. Так же бесстрашно и отчаянно действовал и Гай Лелий. И вот уже сила горожан сломлена, они бегут, и римляне врываются в Иллитургий.
Среди смятения и замешательства пала и городская цитадель; она была захвачена с той стороны, которая казалась неприступной. Африканцы-перебежчики, служившие у римлян, обратили внимание на то, что самая высокая часть города не прикрыта ни укреплениями, ни караулом: видимо, иллитургийцы не сомневались, что отвесная скала сама отпугнет всякого, кто бы к ней ни приблизился. Но африканцы, легкие и проворные от природы, не знали себе равных в искусстве лазания по горам. Цепляясь за едва приметные выступы и впадины, они поползли вверх, а где камень был гладким и совершенно отвесным, вбивали железные клинья, устраивая какое-то подобие лестницы. Первые подавали руку тем, кто взбирался следом, те подпирали передних, подставляя им под ноги собственные плечи, и все благополучно достигли вершины и очутились в цитадели.
Теперь весь Иллитургий был во власти неприятеля, пылавшего ненавистью и жаждой мести. Никто не хотел брать пленных, никто не думал о добыче, хотя все двери были отворены настежь. Убивали всех подряд – вооруженных и безоружных, мужчин и женщин, не щадили даже детей, даже младенцев в колыбелях. Перебив всех до последнего, подожгли дома, а что не смог уничтожить пожар, разрушили и разметали кирками. Римляне желали стереть с лица земли самые следы Иллитургия, чтобы память о вражеском гнезде исчезла навеки.
Потом Сципион повел войска к Кастулону, который обороняли не только испанцы, но и пунийцы, уцелевшие после разгрома при реке Бетис. Сюда уже донесся слух о гибели и уничтожении Иллитургия, и все было полно ужаса и отчаяния. Всякий думал лишь о себе и собственном спасении и потому подозревал товарища в предательстве. Молчаливые подозрения быстро превратились в открытый раздор между карфагенянами и испанцами. Предводитель испанцев вошел в тайные переговоры с римлянами и впустил их в город. Эта победа не отмечена такою жестокостью и таким кровопролитием, как предыдущая: и сама вина кастулонцев была меньше, и добровольная их сдача смягчила гнев победителей.
Сципион вернулся в Новый Карфаген, чтобы исполнить обеты богам и присутствовать на гладиаторских состязаниях, которые он приготовил в честь павших шесть лет назад отца и дяди. Обычно на арене цирка сходятся выученные в особых школах рабы или же люди хотя и свободные, но торгующие своею кровью и жизнью. На этих играх все бились добровольно и без всякого вознаграждения. Одних бойцов прислали испанские вожди и царьки – чтобы похвастаться перед римлянами мужеством и доблестью своего племени, другие вызвались сами – чтобы доставить приятное Сципиону, третьих дух состязания и соперничества побуждал бросать вызов знакомым и незнакомым или с готовностью его принимать. А нашлись и такие, что были связаны давнею и упорною враждой и не могли или же не хотели решить свой спор иначе, чем в поединке. В их числе на арену вышли двоюродные братья Корбис и Орсуа: оба притязали на главенство в своем городе. Корбис был старше годами, но его отец умер давно, и правление перенял отец Орсуи, который тоже скончался, завещав власть своему сыну. Сципион уговаривал братьев обратиться к третейскому суду, пытался утишить и умерить их взаимное озлобление, но оба в один голос заявили, что из всех бессмертных и смертных они выбирают в судьи только Марса, бога брани, и лишь его решению подчинятся.
Корбис полагался на свою опытность, Орсуа – на свою молодость, и оба предпочитали умереть в бою, чем смириться и подчиниться. Неисцелимые безумцы, они доставили римлянам замечательное зрелище и не менее замечательное свидетельство, какая великая беда для людей – жажда власти. Старший умением и хитростью легко одолел грубую силу младшего.
«Помните о нашей свободе!»
Тем временем Луций Марций, легат Сципиона, перешел реку Бетис и занял без боя два богатых города, которые всегда принадлежали карфагенянам, и потому ни обвинение в измене, ни кара за нее им не грозили. В таком же точно положении находился и город Астапа, но его обитатели питали ничем не объяснимую, бессмысленную и лютую ненависть к Риму.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45