Тут же солдаты поднимают крик, чтобы их посылали вдогонку и, главное, вели грабить брошенный лагерь, и чуть ли не громче всех кричал при этом один из двух консулов – Варрон.
Напрасно Павел призывал к осторожности: разгорячившаяся толпа во главе с консулом едва согласилась подождать, пока вернется из разведки префект Марий Статилий с луканскими конниками.
Статилий подъехал к воротам, приказал остальным ждать, а сам еще с двумя воинами спешился и вошел внутрь. Тщательно все осмотрев, он доложил, что враг бесспорно подстроил какую-то ловушку: огни оставлены лишь в той части лагеря, которая обращена к римской стоянке, палатки раскрыты настежь и дорогие вещи брошены на самом виду, а кое-где серебро валяется прямо на дорожках между палатками, точно приманка.
Но вместо того чтобы остудить алчность, донесение Статилия распалило ее еще пуще.
– Ведите нас! Ведите немедленно! А не то сами пойдем, без приказа и без начальников! – надрывались солдаты.
Варрон распорядился подать сигнал к выступлению, но сами боги спасли римлян в тот день от неминуемой гибели. Павел объявил, что священные куры возвещают беду Полководец возил за собою этих кур повсюду, и особый прислужник наблюдал за тем, как они едят: если куры клевали свой корм охотно, это было добрым предзнаменованием, если неохотно или вовсе отказывались клевать – дурным.

. Варрон призадумался, и, пока он медлил, а солдаты уже и ему кричали «Трус!» и грозили неповиновением, появились два раба, бежавшие от карфагенян (они принадлежали двум латинским всадникам и были захвачены в плен нумидийцами, а теперь бежали к прежним своим хозяевам). Беглецы сообщили, что все Ганнибалово войско сидит за холмами в засаде. Их сообщение разом положило конец и спорам между консулами, и солдатскому бунту.

Перед Каннами

Убедившись, что хитрость его не удалась, Ганнибал вернулся в лагерь. Но голод со дня на день становился все мучительнее, а ропот воинов все громче. Наемники требовали жалованья, которое им задолжал полководец, и, почти не таясь, сговаривались перейти к римлянам. Такое настроение умов пугало пунийца не на шутку, и он задумал перенести военные действия дальше к югу, где жатва поспевает скорее.
Консулы двигались следом, не отставая, пока Ганнибал не разбил лагерь близ деревни Канны в Апулии. Он позаботился стать спиною к ветру вольтурну, который несет облака пыли над иссушенными зноем полями Теперь этот ветер зовется сирокко.

, и это оказалось особенно важным впоследствии, когда оба войска построились для сражения: одним ветер дул в затылок, а другим – в лицо, запорошивая пылью глаза и забивая рот. Римляне расположились в виду неприятеля двумя лагерями, по обе стороны реки Ауфида.
Ганнибал не случайно выбрал местом новой стоянки Канны. Окрестные равнины словно нарочно созданы для конной битвы, в которой карфагеняне чувствовали себя непобедимыми. И вот, как только устройство лагерей было завершено, Ганнибал выстроил своих в боевой порядок и выслал вперед нумидийцев – застрельщиков сражения. Но в этот день командовал Павел, и, невзирая на яростные протесты Варрона и волнение среди солдат, он не позволил римлянам взяться за оружие.
Разочарованный неудачей, Ганнибал распустил боевую линию, а нумидийцев отправил за реку – распугать и разогнать водоносов из меньшего римского лагеря. Едва выйдя на берег, нумидийские конники одним криком своим обратили в бегство служителей-водоносов, а потом подскакали к караульному посту у вала и даже к самим воротам. Римляне были вне себя от гнева и стыда: подумать только, легкая конница врага угрожает их лагерю, а они вынуждены сидеть сложа руки!
Зато назавтра верховное начальствование перешло к Варрону, и он, даже не посоветовавшись с товарищем, переправился на другой берег Ауфида, к меньшему лагерю, соединил все силы римлян вместе и выстроил их так: правое крыло заняли римская конница и пехота, левое – конница союзников, средину – союзная пехота. Левое крыло Теренций возглавил сам, правое поручил Павлу.
Карфагеняне поспешили последовать примеру врага – перешли реку и построились. На левом фланге, у самой воды, против римской конницы, Ганнибал поставил галльских и испанских всадников, на правом – нумидийских, центр же заполнил пехотою, причем в самой средине оказались галлы и испанцы, а по обе стороны от них – африканцы. Африканцы были вооружены на римский лад – оружием, захваченным при Требии и Тразименском озере. Галлы и испанцы отличались друг от друга формою и длиною мечей (галльский меч очень длинный и на конце закруглен, испанский короткий, удобный и заканчивается остро отточенным жалом, потому что испанцы в бою больше колют, чем рубят). Однако же и те, и другие одинаково наводили страх исполинским ростом и грозным видом. Галлы были обнажены по пояс, испанцы – в белых туниках с пурпурной каймой. Левым крылом командовал Гасдрубал, правым – Магарбал, срединою – сам Ганнибал с братом Магоном.

Канны.

Битва, как водится, началась стычками легковооруженных. Затем вступила в дело галльская и испанская конница. Но меж рекою и рядами пехоты места для маневра не оставалось вовсе, и противники, съехавшись лоб в лоб, ухватились врукопашную. На конное сражение это не было похоже нисколько, напротив – каждый только и старался стянуть или сбросить врага на землю. Впрочем, странная эта схватка продлилась немного – римляне быстро ослабели и повернули назад.
Потом завязывается пеший бой. Сперва галлы и испанцы храбро сдерживали натиск легионеров, но римские ряды были и глубже, и гуще и после многих и упорных атак сломили вражеское упорство. Надобно заметить, что испанцы и галлы стояли клином, и теперь, отступая, сперва спрямили общую боевую линию, а потом образовали в ней впадину. А римляне, преследуя и истребляя бегущих, мигом поравнялись с африканцами, размещенными перед битвою по обоим краям пехотного строя, у основания клина, и проскочили мимо них. Тут африканцы двинулись вперед и наискось – навстречу друг другу – и скоро сомкнулись за спиною у неприятеля. Только теперь опомнились римляне, опьяненные погоней. Победа их оказалась бесполезной, и, оставив в покое ошалевших от страха, галлов и испанцев, они принимают новый бой – в окружении и, главное, уже изнемогая от усталости, меж тем как новый противник был свеж и силен.
Сражение шло и на левом фланге у римлян, где союзническая конница встретилась с нумидийцами. Враги были еще далеко друг от друга когда пятьсот нумидийских всадников, скрыв под панцирями мечи, помчались к римлянам, знаками показывая, что хотят сдаться в плен. Подъехав вплотную, они спешились и бросили к ногам неприятелей свои щиты и дротики. Им велели расположиться в тылу, и, пока битва только разгоралась, они спокойно выжидали, но, когда все были уже поглощены боем, внезапно выхватили спрятанные мечи, подобрали щиты, валявшиеся повсюду между грудами трупов, и напали на римлян сзади, разя в спину и подсекая жилы под коленями.
На обоих флангах безраздельно царил ужас, и все бежали кто куда, а в центре по-прежнему бились – упорно, но безнадежно, и Гасдрубал, начальник левого крыла, послал испанскую и галльскую конницу на подмогу африканцам: резня утомила их до такой степени, что руки едва удерживали меч. А нумидийцы рассыпались по всему полю, преследуя бегущих.
Консул Павел еще в самом начале был тяжело ранен камнем из пращи, но продолжал сражаться – сперва на коне, а после, когда не стало сил держать поводья, пеший. Его окружал и прикрывал отряд римских всадников. По примеру консула спешились и они, и кто-то, не зная толком, что происходит, доложил Ганнибалу, будто Павел велел конникам бросить своих коней. Тогда Ганнибал заметил:
– Он закрывает им единственный путь к спасению. Уж лучше бы прямо связал их всех да выдал мне!
Спешившиеся между тем бились так, как бьются, уже не сомневаясь во вражеской победе и бегству предпочтя смерть. А победители, разъяренные этой последней помехою, рубили и рубили тех, кого не могли потеснить.
Консул сидел на камне, весь залитый кровью. Мимо проезжал верхом военный трибун Гней Корнелий Лентул.
– Луций Эмилий, – крикнул он, – если боги и должны о ком-нибудь позаботиться, так только о тебе! Из всего войска ты один неповинен в сегодняшнем поражении. Возьми моего коня, а я пойду рядом и буду тебя охранять. Не омрачай смертью консула и без того черный для Рима день!
– Слава твоей доблести, Гней Корнелий, – отвечал ему Павел. – Но не теряй времени попусту – как бы ненужная жалость не погубила тебя самого. Скачи в Рим. Скажи в сенате, чтобы поскорее, пока Ганнибал еще не совсем рядом, укрепляли стены и усилили караулы. А Квинту Фабию передай, что Луций Эмилий Павел и жил, и теперь умирает, помня его советы. Да, позволь мне испустить дух здесь, среди моих мертвых солдат. Я не хочу ни снова оказаться в обвиняемых, ни выступать в суде с обвинениями против своего товарища по должности.
В этот миг нахлынула толпа беглецов, а следом за нею – враги. Консула, не догадываясь, кто это такой, засыпали стрелами, Лентула же конь благополучно унес прочь.
Семь тысяч бежали в меньший лагерь, десять тысяч – в больший; еще около двух тысяч пытались укрыться в деревне Канны, но безуспешно. Второго консула среди них не было: то ли случайно, то ли умышленно он покинул поле сражения один, в сопровождении всего пятидесяти верховых, и ускакал в город Венусию.
Всего убито было сорок пять тысяч пятьсот пехотинцев и две тысячи семьсот конников, из них половина римские граждане и половина союзники. Погибло много сенаторов, в прошлом занимавших высшие должности в государстве, – они добровольно записывались простыми воинами в легионы, – погиб и Гней Сервилий, консул минувшего года, и Марк Минуций, начальник конницы у диктатора Фабия.
В плен на поле сражения попало три тысячи пехотинцев и полторы тысячи конников.

Римляне после поражения.

Из большего лагеря в меньший явился гонец. – Враги изнурены битвою, – сказал он, – а теперь еще пьют и пируют на радостях, так что ночью, вернее всего, крепко уснут. Вы сможете перейти к нам, и мы все вместе уйдем в Канусий Канусий был укрепленным городом поблизости от Канн.

.
Одни отвечали решительным отказом – почему, в самом деле, они должны рисковать своею жизнью? Пусть лучше люди из большого лагеря рискуют своей и пробираются к ним! – другим самый план нравился, но принять его не хватало мужества. Тогда вышел вперед военный трибун Публий Семпрбний Тудитан и произнес короткую гневную речь:
– Вы что же, предпочитаете попасться в лапы самого жестокого и самого алчного из врагов, чтобы он назначил цены за ваши головы – за римского гражданина столько-то, за союзника поменьше? Не может этого быть – ведь вы все-таки сограждане консула Луция Эмилия, который достойную смерть предпочел позорной жизни, сограждане стольких храбрецов, которые полегли вокруг консула! Пока враги не закрыли нам дорогу наглухо, размечем тех, кто толпится у наших ворот, размечем их и пробьемся! Следуйте за мною все, кто желает спасения себе и Риму!
Те, кто откликнулся на его призыв, построились плотной колонною, обнажили мечи и ворвались в самую гущу неприятеля. Справа показались нумидийцы и полетели дротики, но римляне и тут не остановились: они только переложили щиты из левой руки в правую. Так около шестисот человек достигнули большего лагеря, а оттуда, соединившись с товарищами, невредимо добрались до Канусия.

Карфагеняне после победы.

Карфагенские начальники наперебой поздравляли Ганнибала и в один голос советовали, чтобы он дал отдых себе и воинам – война уже закончена, спешить больше некуда.
И только один Магарбал, командовавший конницей, упорно твердил, что нельзя терять ни минуты.
– Ты даже сам еще не понимаешь, – говорил он Ганнибалу, – что значит сегодняшняя победа. Через четыре дня ты можешь пировать на Капитолии – только немедленно в путь! А я со своими конниками помчусь вперед. Рим и испугаться не успеет, как мы уже схватим его за горло.
Но Ганнибалу предложение это показалось слишком заманчивым и потому неисполнимым. Он похвалил Магарбала за усердие и добрые намерения и обещал все обдумать на досуге. А Магарбал воскликнул:
– Вот уж поистине не всё разом дают боги одному человеку! Побеждать ты умеешь, Ганнибал, но пользоваться победою не умеешь!
И правда, все соглашаются, что как раз этот день, который карфагеняне промешкали под Каннами после победы, спас и город Рим, и всю Римскую державу.
Наутро, едва рассвело, карфагеняне вышли на поле битвы собирать добычу. Чудовищна была картина, открывшаяся их взору, чудовищна и страшна даже им, победителям. Тысячи и тысячи римлян, пехотинцы и конники вперемешку лежали повсюду, где кого уложила злая участь. То там, то здесь над грудою мертвых тел приподнимались раненые – их привел в чувство утренний холод, – и враги тут же их добивали.
Добивали и других, которые тоже были еще живы, но подняться уже не могли и только вытягивали шеи, моля об еще одном, последнем ударе. А иные сами покончили с собой – рыли ногтями ямку, опускали туда голову и, засыпав сверху землею, задыхались.
После полудня Ганнибал осадил малый римский лагерь, который, однако же, сдался почти без сопротивления, гораздо быстрее, чем ожидал пунийский главнокомандующий. Пленные выдали оружие и лошадей, но получили обещание, что будут беспрепятственно отпущены за выкуп. На тех же условиях сдался и большой лагерь, где оставались только раненые или же трусы, побоявшиеся уйти в Канусий.
Наконец, уже к вечеру, Ганнибал распорядился снести в одно место и похоронить трупы своих павших. Их было примерно восемь тысяч – всё лучшие, самые храбрые воины. По некоторым сведениям, тело римского консула тоже разыскали и предали погребению.

Остатки римского войска в Канусии. Заговор.

Отряд, прибывший в Канусий, насчитывал около пяти тысяч человек, но каждый день добавлялись новые, и всем оказывала помощь и хлебом, и одеждою, и даже деньгами знатная женщина, по имени Буса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45