Бесплодные попытки переправиться через Метавр отняли целый день, и римляне нагнали отступающих.
Первым появился Гай Клавдий Нерон со всею конницею, за ним – претор Луций Порций с легкою пехотой. Со всех сторон сразу набросились они на неприятельскую колонну, и Гасдрубал, понимая, как утомлены его люди, принялся было разбивать лагерь над рекою, но в этот миг приблизился консул Ливии с легионерами, и не в походном, а уже в боевом строю. Еще немного – и римляне были готовы к битве. Ливии занимает левый фланг, Клавдий – правый, середина доверена претору. Гасдрубалу не остается ничего иного, как прекратить работы и сражаться. В центре, впереди знамен, он помещает десять слонов, а за ними лигурий-скую пехоту, на левом крыле, против Клавдия, – галлов, на правом – испанцев. Испанцы были его ветеранами, главной его опорой, и он возглавил правое крыло сам.
Но боевая линия карфагенян выстроилась неудачно. Галлов отделил от врага холм, и, меж тем как испанцы завязали схватку с Ливием, Клавдий очутился вне боя. Схватка превратилась в ожесточеннейшую сечу: здесь скопилась большая часть римской пехоты и конницы, здесь бились испанцы, давние и опытные противники римлян, сюда стянулись лигурийцы, воины храбрые и упорные. Сюда же двинулись и слоны. Первый их натиск расстроил передние ряды врага, и даже римские знамена чуть подались назад, но, по мере того как битва становилась все свирепее, а крики все громче, все труднее было управлять слонами – они метались, словно не понимая, где свои, где чужие, и напоминали корабли с обломившимся кормилом.
Клавдию наскучило стоять без дела, он крикнул своим солдатам:
– Для чего же мы так спешили, для чего летели сломя голову? – и с этим криком начал карабкаться прямо вверх, по склону холма.
Но круча была неодолимая, римляне скатились обратно, и тогда Клавдий, боясь, что здесь им так и не удастся скрестить оружие с неприятелем, взял несколько когорт, провел их позади римского строя и неожиданно не только для врагов, но и для своих ударил Гасдрубалу во фланг. Не успели враги сообразить, что происходит, как Клавдий был у них уже в тылу. Теперь испанцев и лигурийцев разили отовсюду сразу, и бойня постепенно подбиралась к галлам. В отличие от своих товарищей на правом крыле, галлы почти не сопротивлялись. Во-первых, их было мало: еще ночью многие отстали и уснули в полях. А во-вторых, галлы – народ сильный, но невыносливый, и те, что находились в строю, до того были измучены долгой дорогою и бессонницей, что едва удерживали копья на плечах. Вдобавок солнце стояло высоко, галлов томили зной и жажда, и они валились сотнями под мечами римлян и сотнями попадали в плен.
Слонов больше поубивали погонщики, чем враги. У каждого погонщика было при себе плотничье долото и молоток, и, когда слон начинал беситься и кидаться на своих, вожак приставлял долото между ушей – там, где голова соединяется с шеей, – и вколачивал как можно глубже. Не было средства более скорого умертвить животное таких исполинских размеров, если оно безнадежно выходило из подчинения, и первым применил его Гасдрубал, полководец и вообще замечательный, но особенного восхищения заслуживший тою битвою. Это он удерживал солдат в строю то словами ободрения, то собственным примером, он разжигал угасающее мужество, видя, что мечи от усталости выпадают из рук, он бращал вспять бегущих и во многих местах вновь соединял и сплачивал ряды, уже прорванные, и возвращал позиции, уже утраченные. И наконец, когда удача бесповоротно склонилась на сторону неприятеля, он не захотел пережить гибели войска, которое доверилось его славе и его имени, – ришпорив коня, он врубился в середину римской когорты и пал, сражаясь, достойный сын великого Гамилькара и брат великого Ганнибала.
Никогда еще во всю войну одно сражение не приносило врагу таких потерь – это была в полном смысле слова расплата за Канны. Пятьдесят шесть тысяч человек погибло, пять тысяч четыреста попало в плен; взята громадная добыча, масса золота и серебра. У неприятеля отбито больше четырех тысяч пленных римских граждан, и это служило некоторым утешением в собственных утратах, тоже отнюдь не малых.
Победители пресытились резнею и кровью до отвращения. Когда консулу Ливию донесли, что галлы и лигурийцы, которые либо не участвовали в бою, либо спаслись от смерти, уходят скопом – без предводителя, без знамен, скорее беспорядочная толпа, чем военный отряд, и что их можно истребить тремя сотнями конницы, консул ответил:
– Пусть живут – пусть сохранятся свидетели вражеского поражения и нашей победы.
Гай Клавдий Нерон выступил обратно в Апулию на другую ночь после битвы. Назад он шел еще поспешнее и уже на шестой день был у себя в лагере. Гонцы заранее высланы не были, а потому не было и прежнего многолюдства у дороги, но те, кому доводилось видеть Клавдия и его войско, едва не лишались рассудка от радости.

В Риме: тревоги и ликование.

Что касается Рима, то нечего даже пытаться описывать ни то напряженное ожидание, в котором долго находилась столица, ни восторг ее при вестях о победе. Все эти дни, от восхода солнца до заката, ни один сенатор не покидал курии, а народ – Форума. Женщины в тягостном сознании собственной беспомощности переходили из храма в храм, докучая небожителям молитвами, заклятьями, обетами. Первые смутные слухи донеслись из лагеря, запиравшего выход из Умбрии: туда будто бы прибыли два всадника и сообщили, что враг разбит наголову. Этот слух сперва только пересказывали друг другу, но верить ему не осмеливались: он был не только чересчур радостным, но и чересчур скорым – ведь сражение, как говорили, произошло всего два дня назад. Потом из того же лагеря доставили письмо, подтвердившее известие насчет всадников. Весь сенат выбежал из курии навстречу гонцу, а народ так тесно сгрудился у дверей, что гонец не мог проложить себе путь через толпу, – его тянули за руки, за одежду, кричали, чтобы письмо сперва прочли на Рострах Ростры – трибуна для ораторов, выступавших перед народом. Она находилась на краю Форума и была украшена носами неприятельских боевых судов – по-латыни «рострум»; отсюда ее название.

, а потом уже в сенате. Но толпу оттеснили и заставили людей сдержать и умерить переполнявшие их чувства. Письмо было оглашено и в курии, и в Народном собрании, но и тут не все предались ликованию вполне: многие твердили, что надо дождаться послания консулов и их нарочных.
Наконец по городу пронеслось: нарочные подъезжают! нарочные уже рядом!
Поистине все возрасты, от мала до велика, хлынули навстречу. Сплошная вереница протянулась вплоть до Муль-вийского моста. Посланцы – то были Луций Ветурий Филон, Публий Лицйний Вар и Квинт Цецилий Металл – достигли Форума в окружении неисчислимого множества людей всех сословий; и сами они, и их спутники без умолку отвечали на расспросы, и из уст в уста передавалось: «Вражеское войско истреблено! Гасдрубал погиб! наши легионы целы! консулы невредимы!» Стоило громадного труда остановить толпу у дверей курии и не дать ей смешаться с сенаторами.
Выступив перед сенатом, Луций Ветурий взошел на Ростры и прочитал письмо консулов еще раз, потом он говорил от себя, подробно и обстоятельно, а народ откликался громовым шумом ликования. С Форума одни поспешили в храмы, вознести благодарность богам, другие – домой, разделить радость с женою и детьми.
Сенат назначил трехдневное всеобщее молебствие, и все три дня храмы были переполнены мужчинами, женщинами и детьми в праздничных одеждах. Казалось*, что война уже закончена, что Ганнибала нет больше в Италии. И правда, с этого времени римляне без опасений заключали сделки, продавали, покупали, одалживали и возвращали долги – совершенно так же, как в мирную пору.
Возвратившись в свой лагерь, консул Гай Клавдий приказал подбросить голову Гасдрубала караульным на передовых неприятельских постах. Пленных африканцев в цепях выводили напоказ за лагерный вал, а двоих пленных консул освободил и отпустил, чтобы они поведали Ганнибалу обо всем случившемся в Умбрии.
Ганнибал, потрясенный двойным горем – бедою отечества и смертью брата, – сказал, что участь Карфагена решилась. Он отступил из Апулии в Бруттий, чтобы стянуть туда, в крайний угол Италии, все войска свои и союзников: защищаться на более обширном пространстве он был уже не в силах.

Снова Испания.

Когда Гасдрубал Барка двинулся в Италию, на его место прибыл из Африки новый полководец, Ганнон, с новым войском. Он встретился с Магоном в земле кельтиберов, и вдвоем они за короткое время набрали на службу большое множество воинов из этого племени. Сципион выслал в Кельтиберию десять тысяч пехоты и пятьсот конников под начальством Силана. Несмотря на трудные горные дороги переход был молниеносным: римляне обогнали самую молву о своем приближении, и враг ни о чем не подозревал.
Лазутчики донесли, что неприятель стоит двумя лагерями по обе стороны от главной дороги: слева – кельтиберские новобранцы, справа – пунийцы. Пунийцы укрепили и охраняли лагерь по всем правилам военного искусства, кельтиберы вообще не соблюдали никаких правил осторожности: чего, на самом деле, опасаться в своих краях, в своей земле?
Силан рассудил, что напасть надо на левый лагерь. Римляне были уже в каких-нибудь пяти километрах, но холмы по-прежнему скрывали их от глаз противника. Остановив отряд в лощине, Силан приказал солдатам поесть и отдохнуть. Потом, в той же лощине, они бросили всю свою поклажу и построились в боевую линию. Их заметили лишь тогда, когда они были совсем рядом. Поднялись крики ужаса. Магон вскочил на коня и сам выехал на разведку. Вернувшись, он наспех выстроил своих, разделив их примерно пополам. Четыре тысячи пехотинцев с большими щитами и двести конников вышли из лагеря, прочие составили резерв.
Едва кельтиберы показались перед валом, римляне метнули дротики. Кельтиберы присели, и дротики просвистали у них над головой. Тогда они живо поднялись и сами метнули копья. Римляне защищались по-своему: они тесно сомкнулись и сдвинули щиты. Вслед за тем начинается рукопашная. У испанцев в обычае быстрый наскок, короткая схватка, стремительное отступление, новый наскок; римляне же бьются, не сходя с места, и теперь все преимущества были на их стороне, потому что на лесистом склоне проворство и ловкость бесполезны, а потребны выносливость и сила. Скоро почти все четыре тысячи тяжелой пехоты кельтиберов полегли под римскими мечами (крутизна и заросли очень затрудняли бегство), был разбит и резерв, и карфагенская подмога, подоспевшая из второго лагеря. Магон увел из битвы не больше двух тысяч воинов, Ганнон, который подошел уже к концу сражения, попал в плен вместе со своими солдатами. Остатки кельтиберских новобранцев попрятались в горных чащобах, а потом разбежались по домам.
Это была очень своевременная и очень важная победа. Не только кельтиберов, но и всех вообще испанцев она разом лишила охоты поднимать оружие протии римлян. Но война продолжалась: на краю Испании – вдоль реки Бетис – стояло войско Гасдрубала, сына Гисгона, и туда же бежал Магон. Не мешкая, Сципион выступил к югу, но пунийцы с величайшей поспешностью отошли к самому берегу Океана, к городу Гадесу. Гасдрубал засел в Гадесе, а своих людей разбил на отряды и расставил по разным городам, чтобы воины защищали стены, а стены – воинов. Захватить эти города один за другим было делом если и не очень трудным, то уж, во всяком случае, очень долгим, и Сципион, признав, что вражеский полководец нашел единственно верное решение, повернул назад. Но и оставлять эту часть страны в безраздельном владении карфагенян он не хотел и потому приказал брату, Луцию Сципиону, осадить самый богатый из тамошних городов – Оронгий.
Не начиная осадных работ, Луций Сципион послал к воротам парламентеров, которые безуспешно уговаривали горожан сдаться. Затем начались работы, и город был обнесен рвом и двойным валом. Когда же работы закончились, Луций Сципион разделил свое войско на три части, чтобы, сменяя одна другую, они вели приступ непрерывно. Особенно тяжело пришлось первым. Под градом камней и дротиков они насилу смогли приблизиться к стенам и приставить штурмовые лестницы. Но стоило им начать взбираться по ступеням, как сверху опустились вилы на очень длинных рукоятях и железные крюки на веревках, и вилы сталкивали смельчаков наземь, а крюки зацепляли за одежду, и человек повисал в воздухе или, втянутый на стену, попадал в руки осажденных.
Тут Луций Сципион велит первой трети отступить и вводит в бой всех остальных сразу. Увидев перед собою свежего противника, горожане, уже измученные битвой, в страхе бросают свои посты на стене, а пунийский гарнизон, боясь измены испанцев, собирается весь на главной площади.
Больше всего горожан страшило, что римляне, ворвавшись в Оронгий, будут резать всех подряд, не различая испанцев от пунийцев. И вот они стекаются густой толпою к воротам и внезапно распахивают их и выбегают наружу, держа перед собой щиты – чтобы защитить грудь от копий и дротиков – и размахивая правой рукой – в знак и в доказательство того, что они бросили свои мечи. Но римляне либо не заметили этого издали, либо заподозрили какую-то хитрость. Они ударили на безоружных перебежчиков, точно на врагов в боевом строю, всех до единого положили и теми же воротами проникли в город. Были выломаны и прочие ворота, на улицах появились первые конники; они мчались во весь опор к главной площади, – такой приказ они получили от Сципиона, – а следом летела легкая пехота.
Римляне не грабили дома и не убивали никого, кроме тех, кто защищался с оружием в руках. Никакого вреда или ущерба ни горожанам, ни их имуществу причинено не было – лишь триста главных пособников карфагенян разделили судьбу пунийского гарнизона: их взяли под стражу, чтобы позже продать в рабство. При взятии Оронгия врагов погибло почти две тысячи, римлян – не более девяноста.
Публий Сципион не находил слов, чтобы подобающим образом выразить свою радость и похвалить брата.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45