Мы распахнем дверь, широко-широко, и ты предстанешь перед ними, красивая и ученая, словно бабочка, появившаяся из своего кокона.Но даже сама Мэри-Эстер плохо верила в это, хотя пофантазировать было, конечно, приятно. Давая Кэти уроки, она научила девочку написать по-латыни наверху ее азбуки, там, где обычно помещают посвящение на будущую учебу, – «Катерина-бабочка, дочь Христова». Но однажды зашел отец Мишель, прочитал это посвящение и, от души расхохотавшись, взял у Кэти перо и изменил надпись на «Катерина-гусеница, дочь скорби». Мэри-Эстер рассердилась, но в глубине души признала справедливость его уточнения, ибо Кэти, желтенькая, морщинистая и безволосая, в самом деле очень напоминала гусеницу. И, к сожалению, это прозвище так к ней и прилипло.Смерть Кэтрин и отъезд ее слуг смягчил и отношения с Шоузом, и маленький Кит теперь брал уроки в Морлэнде вместе с Эдуардом. Эдуард в свои тринадцать лет был рослым красивым мальчиком, внешне очень походил на своего отца и в равной степени являлся всеобщим любимцем у слуг и у членов семьи. В учебе, однако, он особых способностей не проявлял, да к тому же был еще и ленив, так что маленький Кит, которому исполнилось всего восемь лет, без всяких затруднений держался с ним наравне. Кит отличался удивительной сообразительностью во всем, но был очень впечатлительным, а поскольку он рос исключительно в атмосфере любви, свирепый нрав и громкий голос отца Мишеля пришлись ему не по душе. Зато Эдуард, благодаря своему дерзкому и бесстрашному характеру, ничего не боялся, поэтому частенько защищал Кита, отвлекая внимание учителя. Кит же, в свою очередь, помогал Эдуарду, объясняя ему те задания, которых тот не понимал, – отец Мишель был слишком нетерпелив, чтобы снова повторить их. Вот так между двумя мальчиками и возникла крепкая дружба.К семнадцати годам Ральф еще больше стал беспокоить Мэри-Эстер. Он был потрясающе красив, высок и широкоплеч, подстать своему деду. Внешне он на самом деле был очень похож на Эдмунда: те же самые бледно-золотистые волосы, классические черты лица, прекрасная кожа и большие серые глаза с золотыми крапинками. У Ральфа был долгий бесстрастный взгляд огромного золотистого кота. Он обладал также гибкостью и чувственностью кота, как и истинно «кошачьей» любовью к уюту и покою, перемежаемой внезапными вспышками энергии. Великолепный наездник, превосходный атлет и тонкий музыкант, он при всем этом был несчастлив, беспокоен и застенчив. Удивляться этому не приходилось, учитывая его прошлое. Раннее детство он провел, считая Мэри-Эстер своей матерью, и воспитывался в благочестивой англиканской семье. Потом вернулся его отец и вместе с мачехой пытался сделать из него пуританина. Ральф наблюдал раскол в семье, когда Эдмунд взял сторону Ричарда, выступив против его прежней «матери». Ну а потом наступил длительный период неразберихи, во время которого Эдмунд вознамерился, попросту говоря, усидеть на двух стульях, а Ричард вновь перестал обращать на сына внимание.Мэри-Эстер глубоко переживала за него, в особенности теперь, когда он вступил в пору активной юношеской жизни. Однако из-за сложившейся ситуации – как в семье, так и вообще в стране – его не отправляли ни в школу, ни в университет, равно как и не давали никакого занятия ни в имении, ни в делах его деда. Мэри-Эстер считала удачей то, что природное здравомыслие Ральфа позволяет ему держаться в стороне от беды, поскольку всем прочим этого явно недоставало. Она старалась в меру своих скромных возможностей занять мальчика каким-нибудь делом, и именно с этими мыслями Мэри-Эстер и попросила его однажды – было это в конце июля 1648 года – сопровождать ее в Шоуз.– Ты мог бы прихватить и Кэти, посадить ее перед собой, – сказала она. – Психея, пожалуй, растрясет бедную девочку, у нее и мяса-то под костями почти нет.– Хорошо, мам, если ты хочешь, – добродушно отозвался Ральф. Он уже довольно долго называл ее «мам», как нечто промежуточное между «мама» и «мадам». – Только пусть накинет плащ, не то напугает мне лошадь.– Ох, Ральф, не говори так! Это жестоко, – запротестовала Мэри-Эстер, а Ральф ухмыльнулся.– Да я только пошутил, мам. Бедная гусеница, разве я стал бы ее обижать? А Гетта тоже едет?– Я ее спрашивала, но она ответила, что хочет закончить какую-то работу.– Нет-нет, она непременно должна поехать и хоть немного подышать свежим воздухом. Она слишком много сидит дома. Где она? Я ее приведу. Мне она не откажет.– Она, я думаю, в саду, в беседке, – ответила Мэри-Эстер и отпустила его.Да, он и в самом деле мог бы убедить Гетту в тех случаях, когда другим это не удавалось, поскольку они были почти ровесниками, выросли вместе, и были друг к другу ближе, чем другие дети. Так что вскоре Ральф, несомненно, вернется со своей юной тетушкой. Гетте исполнилось девятнадцать лет, и хотя к ней почти вернулось ее обычное настроение и она не тревожила своих родителей и слуг как прежде, девушка сильно отличалась от того пухленького веселого ребенка, который по праву заслужил прозвище «воробушек». Она была все такой же маленькой, смуглой, но похудела и лишилась былой веселости, а ее приятное нежное личико утратило живость. Если прежде Гетта больше всего любила верховую езду, пение и танцы, то теперь много времени проводила за чтением и безмолвными молитвами. Часто можно было наблюдать, как она напряженно смотрит в пустоту, праздно положив руки на колени, а на лице у нее застыло выражение задумчивой печали, которое почти все время ей приходилось изо всех сил скрывать.Поездка в Шоуз была приятной, и Ральф заслужил благодарность Мэри-Эстер за то, что очень мило болтал с бедной маленькой Кэти, показывая ей птиц, деревья и цветы и объясняя их названия. Он пребывал в отличном настроении, потому что любил прокатиться на просторе верхом, да и в Шоуз ему нравилось ездить. Он находил ощущение покоя и единства семьи, которого – увы! – дома у него не было, и он испытывал огромную симпатию к Руфи, восхищаясь ее дерзким, открытым нравом и простой манерой речи. Подъезжая к старинному дому, они обнаружили семейство, на небольшом поле, прямо сбоку от тропинки. Поле было едва ли крупнее загона для скота, этакий небольшой конский выгул, огороженный переносными барьерчиками. Вдоль его внутреннего периметра трава была вытоптана, поскольку именно здесь Руфь обучала своих лошадей.Прислонясь к изгороди, стояла Хиро. Сейчас, когда Кит уехал на занятия в Морлэнд, у нее не было поблизости плеча, на которое можно было опереться. При виде гостей она повернулась и с улыбкой предложила:– Может быть, привяжете своих лошадей и понаблюдаете вместе со мной? Руфь закончит через полчаса.– Ну, конечно, и мы посмотрим, – охотно согласился Ральф. – Мы даже привезли ей еще одну ученицу. Ну, сползай, маленькая гусеница.И перекинув Кэти через передок седла, он осторожно опустил ее, пока ноги девочки не коснулись земли. Потом он спрыгнул и сам, передал лошадь слуге и пошел спускать с седел Мэри-Эстер и Гетту.Кэти подошла к Хиро, и та, обняв ребенка рукой, привлекла ее к себе и сказала:– А ты, Кэти, стой со мной и смотри. Замечание Ральфа можно было расценить как шутку, поскольку Руфь, стоявшая в центре выгула, обучала Аннунсиату весьма изящным позициям верховой езды. Девочки же так разительно отличались друг от друга, что большего контраста и представить было невозможно. Они были ровесницами – Аннунсиата даже на несколько месяцев моложе, – но тощая как веретено и, мягко говоря, недоразвитая Кэти совершенно бледнела рядом с крупной и сильной для своего возраста Аннунсиатой, которая вдобавок была еще и очень красивой. Ее черные шелковистые волосы, казалось, струились, как весенний поток. Лицо Аннунсиаты было надменным и прекрасным, с чувственным ртом и невероятно большими, темными, искрящимися глазами. Она была смышленой и вспыльчивой, великодушной и гордой, а слуги обожали девочку и баловали сверх всякой меры. Маленький Кит добровольно стал ее рабом, Хиро тоже баловала племянницу и почти боялась, и только мать неизменно противостояла ей. Руфь, конечно, обожала дочь, но не показывала это, как другие. Она относилась к Аннунсиате в точности так же, как и ко всем остальным: говорила с ней, как со взрослым человеком, без лести, хитростей и уловок. Итогом же всего этого было то, что Аннунсиата, хотя частенько и приходила в невероятную ярость из-за поведения своей матери, уважала ее так, как никого другого.Она любила покрасоваться перед зрителями, и хотя Руфь ни словом, ни жестом не нарушила урока, Аннунсиата немедленно начала, как говорится, играть на публику. Она была отличной наездницей и управляла пони со знанием дела, но ее поза мигом сделалась преувеличенно изящной, а жесты – экстравагантными. Когда же Руфь, наконец, велела ей остановиться в центре, девочка развернула свою лошадку и задержала ее в показном и совершенно необязательном полуподъеме.– Останавливаться так не положено, – резко заметила Руфь, и брови Аннунсиаты тут же сомкнулись. – Твое общение с лошадью всегда должно быть тонким, как я тебе не раз говорила. У тебя и так достаточно всего от природы, Аннунсиата, чтобы еще тратить силы на показные эффекты. Прежде всего должна быть утонченность.– Да, мама, – процедила девочка сквозь зубы. Руфь воздержалась от дальнейших споров, не желая портить хороший урок ссорой.– Что ж, тогда все хорошо, – сказала она, и они подошли к гостям.– А чему это вы ее учили? – поинтересовался Ральф, когда обмен приветствиями закончился. – Это напоминало фехтование.– Что было, то было, – ответила Руфь. Мэри-Эстер удивленно приподняла брови.– Руфь, пристойно ли обучать девочку владеть саблей? – спросила она. – Я понимаю, что сабля – в данном случае, только палка, но…– Я припоминаю, как вы однажды говорили, – перебила ее Руфь, – что никакое обучение никогда не проходит впустую.– Да, но…– Когда она поедет на охоту, то сможет использовать копье. И, кроме того, это упражнение делает ее сильнее и придает гибкости в седле. Хиро, ты распорядилась о закуске для наших гостей? – спросила Руфь, резко меняя предмет разговора.Хиро вздрогнула.– Ах, нет, пока нет. Я ждала, когда ты закончишь.– Ну так сделай это сейчас. А мы подойдем, как только разберемся с лошадьми. Тетушка Мэри, не проводите ли Кэти и Гетту в дом? А ты, Ральф, помоги нам.Компания раскололась, и Ральф отправился вместе с Руфь и слугой в конюшни, бредя между ней и лошадкой Аннунсиаты. Как только они вышли за пределы слышимости остальных, он сказал:– Мне так забавно наблюдать за тобой, Руфь. Ты с Хиро и детьми – этакое странное маленькое семейство.– Почему же странное? – поинтересовалась Руфь.– Ну, странно ведь для двух женщин жить вот так, одним… Ну, без мужчин, я хочу сказать. Слуг-то, я знаю, у вас полон дом.– Я бы сказала, что после стольких лет войны это уже не так странно. Теперь, должно быть, есть много женщин, чьи мужчины не вернулись домой.Ральф кивнул.– Да, полагаю, что так. Но ты с Хиро… ты вроде мужа, а она вроде жены, а ваши двое детей – это ваши общие дети. Все на месте. Так чему ты ее учила, между прочим?– Как я и сказала. Учила фехтованию. Я предпочитаю, чтобы она могла защитить себя, если когда-нибудь возникнет такая необходимость. Когда она подрастет, я еще обучу ее пользоваться пистолетом и мушкетом.– Ты так сделаешь из нее мальчика.Руфь грустно засмеялась и кивнула в сторону Аннунсиаты, ехавшей на своем пони немного впереди них. Девочка прекрасно понимала, какое впечатление она производит в седле, да еще в таком роскошном костюмчике для верховой езды, в мягких маленьких сапожках, с очаровательно растрепанными локонами.– Сделать мальчика из вот этой? Из этой маленькой щеголихи? Можешь не сомневаться, Ральф, по этой земле никогда еще не ходило существо, которое было бы более уверено в своей принадлежности к женскому полу, чем вот это.– Тогда почему же…– Потому что все больше появляется причин защищать себя. Ты знаешь, что шотландцы снова пересекли границу?– Нет, – ответил Ральф, становясь серьезным. – Я не слышал.– Шотландская армия во главе с лордом Гамильтоном выступила в защиту короля. Мы услышали об этом вчера. Ферфакс и Кромвель, несомненно, к тому времени уже двинутся на север, чтобы дать сражение. Выходит, военные действия продолжаются, и кто знает, когда они закончатся, если закончатся вообще. Да, Аннунсиате пока всего четыре года, но, похоже, она вырастает в мире, в котором мужчины будут истреблять друг друга, пока их вообще не останется ни одного. И я не желаю, чтобы в таких условиях она была утонченной и робкой.– Значит, ты думаешь, предстоят еще и новые сражения? – задумчиво спросил Ральф.Руфь внимательно посмотрела на него.– Это уже называют «второй войной».
Мэри-Эстер всегда вставала очень рано, чтобы посвятить час безмолвной молитве в часовне, прежде чем пробудится дом. На следующий день после поездки в Шоуз она, выходя из часовни, застала Эдмунда и Ричарда, стоявших в холле с мрачными лицами, а Клемент со встревоженным видом вертелся рядом. Эдмунд держал какой-то листок бумаги. При приближении Мэри-Эстер оба повернулись, а она остановилась и нервно сказала:– Что-то случилось. Что же?Эдмунд махнул листком бумаги, но говорить он не мог. Объяснил Ричард:– Дело в Ральфе. Он оставил записку. Парень сбежал, чтобы вступить в армию.– Сбежал? – ей потребовалось всего мгновение, чтобы осмыслить случившееся. Она припомнила вчерашний разговор в Шоузе – о том, что шотландская армия примкнула к королю. – Но зачем ему потребовалось убегать? Почему он просто не…Ричард грубо рассмеялся.– Уж вы бы поддержали его, не так ли? Почему же он к вам-то не подошел? Уж вы бы отправили кого угодно погибать за короля. Такая уж традиция у Морлэндов, верно? Вы с моим отцом вколачивали это в меня все мое детство… ах, драгоценное имя Морлэндов!– Ричард… – запротестовал было Эдмунд, но Ричард остановил его незнакомым небрежным жестом.– Что ж, похоже, я положил всему этому конец. Да, он убежал, чтобы вступить в армию, чтобы сражаться… Но только не за короля.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58