Нелл в этот момент осторожно протирала лоб Феб куском влажной ткани. Она с болью подняла глаза на Рейчел, хотя и понимала, что та права. Кости черепа девочки, казалось, вылезали наружу, сквозь тонкую кожу. Из-под губ проступали очертания зубов, нос заострился, щеки и лоб вздулись, но были при этом как бы пустотелыми, словно все ее тело заранее репетировало окончательную перемену.– Как бы я хотела, чтобы у нас здесь был священник, – прошептала Нелл. – Я не могу перенести, что она уходит из жизни вдали от дома, да еще без последнего причастия.– Бедное дитя, не следовало бы хозяину отправлять ее сюда.– Он ведь не знал, какой здесь окажется жизнь, – вступилась Нелл за Эдмунда, хотя и без особого на то основания. Своих собственных опасений она пока еще не доверяла никому, но теперь высказала вслух: – Ему не следовало посылать никого из нас. Как мы сумеем пережить зиму, Рейчел? Может быть, мы еще будем завидовать бедняжке Феб.– Нет, мадам, – ответила потрясенная Рейчел. – Вы не должны так говорить. Все у нас будет хорошо, как только мужчины расчистят поля, и мы начнем собирать урожай. Что вы, мадам, чего вам бояться? Это из-за вашего положения, только и всего.– Да, ты права, – согласилась Нелл спокойствия ради. Несправедливо обременять Рейчел собственными волнениями: чем реже каждый из них будет думать о грядущих испытаниях, тем лучше для всех. – Рейчел, а не взять ли мне свое распятие. Если Феб очнется, надеюсь, оно принесет ей утешение.Нелл просидела так все утро, держа в руках семейную реликвию и молясь за душу умирающей девочки. Феб еще не исполнилось и пятнадцати лет, и сама мысль, что ей суждено умереть в незнакомых краях, так толком и не отведав жизни, казалась невыносимой. А потом, ближе к полудню, произошла перемена: девочка зашевелилась, беспокойно задвигалась и открыла глаза. Они с трудом сосредоточились на лице Нелл, и та ласково улыбнулась. Губы Феб зашевелились, хотя и не издали ни звука. «Она с нами прощается», – подумала Нелл и подняла распятие повыше, чтобы Феб могла видеть его. Потом Нелл опустила его к лицу девочки, и та, поцеловав распятие, вздохнула и закрыла глаза.Нелл заплакала и, положив крест на грудь девочки, начала молча молиться: «Господи, ты видишь, как она умерла. Прими же ее к себе, хотя рядом с ней и не было священника. Она умерла так легко, я не могу доставлять ей новые страдания».Нелл склонила голову в молитве и только тогда осознала, как она устала. Ее слегка покачивало, но она так и не покинула места у изголовья кровати. Немного погодя вошел Амброз. Но она этого не слышала, пока он не коснулся ее плеча. Вздрогнув, Нелл подняла глаза. Амброз улыбался.– Нелл, голубушка моя, посмотри-ка, что я тебе принес. Это знак, я уверен, – и он достал свою руку из-за спины. На ладони лежала полураскрывшаяся белая роза. – Первая, Нелл, первая, выросшая на нашей новой земле!Нелл уставилась на него, ничего не понимая.– Феб… – только и вымолвила она наконец. Амброз повернул голову, быстро посмотрел, и его лицо… расплылось в широкой улыбке.– Да ведь ей же лучше! – воскликнул он. Нелл посмотрела на девочку, думая, как бы ей вывести мужа из заблуждения, и увидела – о, чудо из чудес! – что распятие, лежавшее на груди Феб, ритмично двигалось в такт с ее дыханием, нормальным дыханием. Лихорадка отступила!– О, Амброз… – прошептала Нелл. Пытаясь подняться, она покачнулась, и только его заботливые руки не дали ей упасть.– Нелл, да ты же сама больна! Она покачала головой.– Всего лишь устала, дорогой мой, так устала… К вечеру Феб впервые после долгого перерыва посла – немного похлебки, сваренной Рейчел, поскольку Нелл, по настоянию Амброза, легла в постель. Этой ночью у нее начались роды, и после огромных страданий она родила своего первенца, мальчика. Он был мертв.
Лето сорок третьего года стало самым счастливым в жизни Анны, о чем она то и дело говорила Геттё, когда девочки оставались вдвоем в постели. Пока королевская армия базировалась в Йорке и Эдмунда вынуждали к сотрудничеству, возможностей знакомиться с молодыми офицерами у нее было предостаточно. Разумеется, отец никогда не приглашал в дом никого из них и не давал ни приемов, ни балов, но вопреки его желаниям Морлэнд то и дело посещали многочисленные визитеры. Посланцы Ньюкасла заглядывали потолковать о лошадях и деньгах, и с ними всякий раз приезжал младший офицер, а то и два. Последние могли свободно бродить по садам, пока их командиры пререкались с Эдмундом. Фрэнсис часто наведывался домой, никогда не забывая прихватить с собой новых друзей, а когда в городе устраивались светские увеселения, Эдмунд с женой и членами семейства нередко бывал вынужден их посещать.Но больше всего Анне нравились Охоты в большой компании, которые в то лето участились – отчасти забавы ради, а отчасти из-за постоянной необходимости поставлять армии свежее мясо. Анна была превосходной наездницей, как, впрочем, и все Морлэнды, и она знала, что эффектно выглядит в седле. Мэри-Эстер оставалась дома, она порой давала Анне Психею, и хотя кобыле шел уже пятнадцатый год, с ней по-прежнему не могла сравниться в скорости никакая другая лошадь. Анна не сомневалась, что в своем зеленом охотничьем костюме и шляпе с перьями и широкими полями, какие носят кавалеры Во времена гражданской войны в Англии понятие «кавалер» означало – роялист, сторонник короля. Но в более узком смысле имелся в виду не просто круг любых сторонников короля, а именно аристократов, которых, в частности, отличала крайняя изысканность внешнего облика и быта

, да еще на изящно гарцующей гнедой, она производит неотразимое впечатление.А среди приятелей Фрэнсиса происходило своего рода соревнование за право посетить Морлэнд или пристроиться к одной из охотничьих вылазок, и часть этой суматохи, если не всю ее, следовало отнести на счет прелестей двух сестричек Фрэнка Морлэнда. У Гетты сложился свой круг поклонников, и хотя их восторги были поскромнее, они звучали не менее искренне, чем цветистые знаки внимания, оказываемые госпоже Анне. Сама Анна никогда не чувствовала себя счастливее, чем в окружении то одной, то другой группы красивых и щеголеватых молодых людей, соперничавших друг с другом в изобретении комплиментов и выражении вечной преданности ей. Она почти выкинула из головы ничего об этом не подозревавшего прапорщика – впрочем, теперь уже произведенного в лейтенанты – Саймондса. Но поскольку он был ее полуофициальным сопровождающим, Анна развивала куда более горячую и рискованную интригу, скорее даже флирт, с его младшим братом Рейнольдом.Рейнольд совсем недавно пришел в армию в звании прапорщика, последовав по стопам брата в основном от скуки. Оставшись дома, он был вынужден выполнять все прежние обязанности брата, полагая при этом, что служба в королевской армии непременно будет легче, да и больше ему по душе. Наслушавшись волнующих кровь рассказов о шикарной жизни в Йорке при лорде Ньюкасле, он сразу же по прибытии поспешил подключиться к приятным и довольно изысканным небольшим компаниям, сопровождавшим Фрэнка Морлэнда.Это был красивый молодой человек с рыжевато-золотистыми волосами, синими глазами и слегка веснушчатой кожей, а еще у него была курчавая, коротко подстриженная бороденка – большая редкость по тем временам! Это придавало ему довольно угрожающий, пиратский облик, который большинство женщин, понятное дело, находили неотразимым. Не стала исключением и Анна. Когда при первом знакомстве с ней он склонился над ее рукой и взглянул из-под своих золотистых ресниц дерзким и манящим пристальным взглядом, Анна почувствовала, что все ее тело так и затрепетало. На людях он вел себя с ней точно так же, как и любой из прочих молодых людей, – то есть с непомерной учтивостью и изысканными любезностями. Но это всегда сопровождалось брошенными искоса циничными взглядами и вполне определенной улыбкой, как бы говорившей ей: «Так что же, мадам, когда мы, наконец, прекратим эти игры и перейдем к сути дела?» И это заставляло Анну содрогаться от восхитительных предвкушений.Когда они охотились, Анна и Рейнольд без труда могли отделиться от остальной компании, поскольку – не говоря о Психее, быстрой и неудержимой – у Рейнольда Саймондса была самая лучшая лошадь, так что Анне оставалось лишь пуститься через поля по такому дерзкому маршруту, на который никто другой и не осмелился бы. Ну а Рейнольд просто следовал за ней, и вскоре они оказывались в весьма подходящем леске или рощице в приятном одиночестве.Поначалу они просто разговаривали. Анна по-прежнему восседала на Психее, а Рейнольд стоял себе, держа обеих лошадей и прислонившись к плечу Психеи, и смотрел на, Анну снизу вверх своими ясными и дерзкими глазами. Но вскоре молодой человек убедил ее тоже спешиться, чтобы, как он пояснил, можно было поговорить поудобнее. Ну а там от разговоров к обмену страстными поцелуями шаг был коротким. Но когда Рейнольд предпринимал попытку двинуться дальше, Анна неизменно отскакивала и говорила:– Нет-нет, я не могу. Мы должны вернуться, а не то остальные заинтересуются, куда мы подевались.А потом, ясное дело, наступил день, когда Анна привычно повторила это, только он не отпустил ее, а сжал еще крепче, посмотрел ей прямо в лицо и со своей убийственной улыбкой сказал:– Вы дразнили меня уже достаточно долго, госпожа Анна. На этот раз я вас так просто не отпущу.– Но вы должны… должны… я не могу! Ну пожалуйста, Рейнольд!– Да разве ты не любишь меня, Анна? Ну давай же, признавайся! Я-то знаю, что любишь.Анна, залившаяся румянцем, смогла лишь кивнуть в ответ.– А тогда… зачем же отказывать мне в том, чего хотим мы оба? Ты разве не знаешь, что военное счастье сурово к влюбленным? В любой момент может начаться бой – и тогда кто знает, вернусь ли я назад? Завтра я уж могу быть мертв, Анна, подумай об этом!– О, нет! Не говори так!Тут уж Рейнольд обнял ее совсем крепко.– Вот представь, что меня завтра убьют, – продолжал он истязать ее, – и тебе придется доживать свой век, зная, что это была наша последняя встреча. Не сопротивляйся, – говорил он, целуя ее лоб и глаза и приближаясь к губам, – ты ведь слишком любишь меня, чтобы отказать мне. Подари же мне свою любовь, Анна.А губы его между тем опускались еще ниже, к горлу, к груди, и Анна неожиданно обнаружила, что и говорить она толком не может из-за стеснения в груди.От страстного желания Анна испытывала слабость и головокружение, но все-таки ей удалось прошептать:– Но, Рейнольд… а что, если я… – было трудно произнести это, ибо воспитывали ее в благопристойности. – Если я… забеременею?Он уже ощущал в своих объятиях уступчивую вялость ее тела и понимал, что сопротивление сломлено. Что ж, он подумал и об этом.– Тогда мы поженимся, – небрежно произнес Рейнольд.У нее ведь должно быть приличное приданое, прикинул он, что не могло оставить его равнодушным: Рейнольд был младшим сыном в семье, и скромное состояние родителей должен унаследовать его брат Сэм, а ему самому там мало что досталось бы. Анна была довольно глупа, чтобы как-то ограничивать его жизнь после того, как они поженятся. Пока она будет слепо верить, что он любит ее, он сможет делать все, что его душе угодно, ну а одурачить ее – дело нехитрое. Рейнольд вообще мало что теряет: если Анна и в самом деле забеременеет, он получит жену с хорошим приданым и богатой родней, ну а если нет – то военная судьба скоро унесет его далеко-далеко от этих краев.– Но… – Анна все еще колебалась, хотя его руки уже проворно проскользнули под ее корсаж, – но мой отец никогда не согласится… он не позволит нам пожениться…Еще бы: Рейнольд, младший сын какого-то мелкого землевладельца, без собственного имения! Анна не могла выразить этого словами, но понимала, что Эдмунд с презрением отнесется к подобной партии. Но теперь было слишком поздно сопротивляться. Кровь бурлила в ее жилах, а сильные руки Рейнольда уже осторожно опускали ее на землю.– Ничего, я заставлю его дать согласие на брак. Поверь мне: все будет хорошо. Ну, поцелуй же меня, Анна, и подари мне свою любовь…Лошади мирно пощипывали нежные молодые листья боярышника, и единственным звуком, нарушавшим эту мирную тишину, было шуршание кустов и тихое позвякивание их удил, когда животные тянули к себе листья.
В январе 1644 года в разгар самой худшей из зим, которые хранит память, двадцать две тысячи шотландцев пересекли замерзшую реку Твид, хором распевая псалмы. После сражения при Ньюбери Сражение при Ньюбери (так называемое «первое») состоялось двадцатого сентября 1643 года, не дав перевеса ни одной из сторон Его не следует путать со «вторым», куда более масштабным сражением при Ньюбери, двадцать седьмого октября 1644 года

парламент подписал договор с шотландской ассамблеей, согласившись обратить всю Англию в пресвитерианство по шотландскому образцу, если шотландцы помогут «круглоголовым» разгромить короля. Ньюкасл выступил из Йорка в надежде сдержать шотландцев одноименного с ним города, Ньюкасла, и не дать им соединиться с армией Ферфакса, по-прежнему удерживавшей порт Гул.А дальше к югу опасность нависла над городом Ньюарк. Это был жизненно важный пункт между севером и югом, который удерживали роялисты во главе с сэром Джоном Хендерсоном. Но уже в марте парламентские силы под командованием сэра Джона Мелдрума осадили Ньюарк, и Хендерсон отправил в Оксфорд к королю слезную мольбу о помощи. Король послал за Рупертом, который тогда находился в Шрусбери и занимался государственными делами в качестве губернатора Уэльса. Руперт немедленно двинулся походным маршем на Ньюарк. С ним был лишь небольшой отряд: часть его личного кавалерийского полка и часть полка принца Уэльского. Однако по мере продвижения Руперт сумел собрать целую армию, забирая солдат в каждом королевском гарнизоне, мимо которого он проходил.Ядром этого собранного с миру по нитке войска была несгибаемая, ныне уже ставшая знаменитой кавалерия Руперта, состоявшая из таких людей, как Даниел О'Нейл, Гамиль и Кит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58