https://wodolei.ru/catalog/vodonagrevateli/nakopitelnye/
И создавалось впечатление, что, покинув город, монах чудесным образом испарился, ибо им так и не удалось найти ни малейшего его следа.
Настало третье утро, утро воскресенья, и Элеонора решила опять поехать в город, к мессе, и порасспрашивать людей в храме, где соберется много народу из разных мест. Слушая мессу, женщина молилась святому Христофору и святому Антонию, прося у них помощи и поддержки, и святые, похоже, услышали её молитвы, ибо уже третий человек, к которому она обратилась в церковном дворе, сказал:
– Ну конечно же, мадам, какой-то монах провел эти две ночи в таверне Стар-инн – я это точно знаю, потому что живу напротив и видел, как он стоял на улице и проповедовал прохожим. А вот был ли с ним маленький мальчик – этого не скажу, не знаю.
– Да благословит вас Господь за эту новость! – воскликнула Элеонора и, кликнув Оуэна, поспешила в таверну.
Хозяин гостиницы тут же подтвердил, что какой-то монах и сейчас спит на чердаке конюшни и что пришел он с севера в пятницу утром.
– Тогда, наверное, это не тот, кого мы ищем, – разочарованно сказала Элеонора.
Но Оуэн возразил:
– Он вполне мог выйти из города в четверг через Бутамские ворота, а в пятницу вернуться назад. С этой странствующей братией никогда ничего нельзя знать наверняка.
Они нашли монаха в задней комнате таверны. Он уже проснулся и теперь завтракал, сидя за пустым столом и отрезая своим ножом от краюхи толстые ломти хлеба. Когда вошли Элеонора и слуги, он поднял голову, приветливо улыбнулся и проговорил:
– Добро пожаловать, добро пожаловать. Вы не присядете и не откушаете со мной? У меня есть хлеб и чудесный эль, подобный которому пивал еще наш праотец Адам, и пищи хватит на всех. Нет, дражайшая леди, ничего не надо говорить, я и так знаю, что привело вас сюда. По вашим глазам я вижу, что вы – мать, и да благословенны будут все матери со времен появления на свет нашего Господа Бога. Мальчик еще спит, допоздна засидевшись вчера за беседой. Мы хорошо потолковали прошлой ночью – проговорили чуть не до утра. Я знал, что вы придете за ним. Поэтому-то я и задержался в городе, вместо того чтобы следовать обету, который зовет меня на север, к тем, до кого едва доходит сейчас слово Господне и кто часто задыхается от войн и грабежей. Да, конечно, он спит там наверху, на свежем сене, как спал когда-то наш дорогой Господь, на которого он так желает походить.
Монах указал на деревянную лестницу, ведшую на чердак, и пока Оуэн поспешно карабкался по ней наверх, святой отец как ни в чем не бывало отрезал себе еще ломоть хлеба и с явным удовольствием принялся неторопливо жевать его.
– Никогда не следует вкушать пищу в спешке, дорогая сестра, есть всегда надо медленно, чтобы ощутить вкус каждой крошки и с каждой крошкой вспоминать, кем она нам дарована. Есть – это значит возносить молитву, а возносить молитву – значит есть. А вот и он, мой маленький друг.
Элеонора облегченно вскрикнула при виде Оуэна, с трудом спускавшегося по лестнице с Ричардом на руках.
– Где ты был? Куда убежал? Я так волновалась, – с упреком в голосе проговорила Элеонора, как только перевела дух, выпустив сына из крепких объятий. Теперь ей хотелось не расцеловать его, а выдрать.
– Но, матушка, я же был с отцом Томасом, – ответил Ричард, глядя на неё своими огромными, чистыми глазами. Глаза эти были, пожалуй, даже слишком огромными, словно видели больше, чем дано было узреть обычным людям. – Я был в полной безопасности.
– Но откуда нам было это знать, негодный мальчишка? Мы же понятия не имели, что с тобой сталось. Ведь могло случиться все что угодно.
– Но что могло со мной случиться? Господь знал, где я. Я был с ним в такой же безопасности, как птицы в небе, а вы же не называете их негодными.
– Это не одно и то же, Ричард. Ты не должен уходить из дома, когда тебе захочется. Ты должен думать о своей семье. А где твои башмаки?
– Я отдал их нищему. Они нужны ему больше, чем мне. Отец Томас тоже ходит босиком. Но, матушка, неужели я должен больше думать о семье, чем о Боге? Ведь это же именно Он позвал меня.
– Сын мой, Господь Бог вверил тебя заботам твоих родителей. Он желал, чтобы ты любил и почитал их, пока не станешь взрослым мужчиной, – мягко укорил его монах. – Иди туда, куда велит тебе твоя мать, и делай то, что она говорит. А Господь подождет твоего прихода. Он знает, что у тебя на сердце.
– Почему ты не привел ребенка домой, брат? – коротко спросил Оуэн.
Монах оторвался от своего завтрака.
– Кто я такой, чтобы противостоять Божьей воле? Возможно, Он желал, чтобы вы поискали его и при этом обрели больше, чем просто потерявшегося ребенка, – ответил проповедник.
– Благодарю тебя за то, что ты позаботился о нем, – сказала Элеонора, крепко сжимая руку Ричарда в своей. – Да продлит Господь твои дни.
– Да пребудет с вами Бог, – ответил монах. Он смотрел, как они втроем выходят на залитый солнцем двор, и кроткая улыбка на миг осветила его ласковое лицо. Снаружи их ждали лошади. Оуэн посадил Ричарда позади себя, и они не торопясь поехали по заполненным людьми улицам назад, к воротам Микл Лит. Элеонора была задумчива, и слова монаха все время звучали у неё в ушах. «Обрести больше, чем просто потерявшегося ребенка»? Что он имел в виду?
– Ричард, – окликнула она сына, когда они уже ехали по Большой южной дороге.
– Да, матушка?
– Почему ты ушел с монахом?
– Я хотел понять, – медленно ответил мальчик. – Господь позвал меня для чего-то, и я хотел понять – для чего.
Это звучало абсолютно нелепо в устах такого маленького мальчика; ведь ему не было еще и десяти! И все же это не было нелепостью Элеонора чувствовала какой-то благоговейный трепет, ибо в нем, в этом ребенке, было нечто, что пришло не от неё, что-то удивительное и особенное. Его словно озарил какой-то дивный свет, струящийся с небес. «Обрести больше, чем просто потерявшегося ребенка». Возможно, монах был прав...
Месяцем позже Ричарда отправили в Колледж Святого Уильяма; этот огромный дом, прятавшийся в тени кафедрального собора, служил приютом для будущих священников. Здесь они могли в тишине и покое прислушиваться к голосу Бога. Это было монашеское сообщество, где каждый вновь пришедший сначала должен был прислуживать во время мессы, и если оказывалось, что иночество – призвание юноши, то его начинали готовить к принятию сана. Ричард был еще слишком мал для того, чтобы покидать дом, но то странное спокойствие, которое снизошло на него, позволяло надеяться, что он ступит на новый путь без страха. А еще Элеонора утешала себя тем, что Ричард будет достаточно близко от дома и она сможет навещать его, или он будет приходить к ней, если кому-нибудь из них этого захочется.
Глава 18
Ужасными и неспокойными были дни мятежа, но теперь он уже отошел в прошлое, и всем казалось, что в стране наконец-то воцарится мир. Великий Уорвик и безумный брат короля Эдуарда, Джордж Кларенс, восстали, восстали, охваченные низким и своекорыстным стремлением к власти. Это были ужасные дни: короля Эдуарда захватили в плен и заточили в тюрьму, Генриха опять короновали – но на самом деле Англией с помощью Уорвика правила Маргарита Французская.
Однако король Эдуард бежал из заточения с помощью младшего из своих братьев, Ричарда Глостерского, Ричарда, на гербе которого красовались белый вепрь и девиз «Louaulte me Lie» – «Меня связывает преданность». Заручившись поддержкой своего нового родственника герцога Бургундского, они вскоре вернулись назад, чтобы в последний раз победить ланкастерцев в открытом бою. Это был величайший триумф Йорков. Ричард Глостерский бился как лев, хотя на коленях, отрекшись от своего дела, коли уж оно казалось ему проигранным, и был прощен своими братьями; Генриха казнили по приказу короля Эдуарда, который наконец-то усвоил простую истину: жалость – вещь хорошая, если за неё не приходится платить короной; Маргарита, сломленная наконец смертью своего мужа и гибелью сына, павшего на поле брани, была выслана на свою родину, во Францию, под так называемый джентльменский присмотр. А великий Уорвик, блистательнейший лорд Англии, скончался от смертельной раны, полученной в бою против того человека, за возведение на престол которого он так долго сражался прежде.
Элеонора так и не отреклась от сына Ричарда Плантагенета, посылая Эдуарду людей и деньги и оказав определенную помощь в побеге в Бургундию. Действуя таким образом, Элеонора подвергала всю свою семью огромной опасности, так как графство Йорк было центром мятежа, но, по счастью, бурные события прошли мимо Морлэндов, особенно их не затронув. Хотя одна потеря все-таки была. Умерла несчастная Изабелла. её сознание мутилось все больше, и она все глубже погружалась в мир снов, где кошмар смерти Люка переплетался с ужасами того рабства, в которое вверг её собственный муж. Крики солдат, топот марширующих отрядов, пугающий грохот сражений за окнами вконец разрушили её бедный слабеющий разум, о чем никто в доме толком и не подозревал, пока как-то утром Джоб не нашел её лежащей головой вниз во рву, окружавшем дом.
Никто не мог понять, как она сумела добраться до рва, ведь Изабелла никогда не покидала своей постели – все знали, что бедняжка неспособна сделать без посторонней помощи и нескольких шагов. Говоря потом об этом с Элеонорой, Джоб рассказал ей наконец, как Изабелла бегала по ночам во двор имения на свидания к своему Люку, и встречались влюбленные как раз там, где теперь было найдено тело несчастной женщины, а ускользала она именно из той спальни, где провела последние месяцы своей жизни.
– Может быть, тронувшись в последнее время умом, бедная леди вообразила, что она снова – юная девушка и что ей нужно спуститься вниз и встретиться с любимым. Она могла принять весь этот шум, доносившийся снаружи, за те сигналы, которые Люк обычно подавал ей, прокравшись в сад. Она уже еле ходила, так что для неё проще было доползти до рва чуть ли не на четвереньках, а оказавшись в нем, она уже не сумела выбраться на берег.
Элеонора всю передернуло.
– Могло быть и так. Теперь мы уже никогда не: узнаем правды. Но во всем этом я виню себя – и только себя. Если бы я не заставила её тогда выйти замуж, она, может быть, жила бы себе теперь спокойно в каком-нибудь монастыре.
Джоб дотронулся до руки Элеоноры.
– На все воля Божья. Лишь в Его власти было определить её судьбу.
Элеонора скорбно покачала головой.
– Бедная девочка не заслуживала подобной участи. Я никогда не смогу простить себе этого!
Хелен тоже была глубоко опечалена смертью Изабеллы, так как сама вызвалась ухаживать за сестрой и, как выяснилось, не сумела с этим справиться. В роковую ночь Хелен была в Микллите, помогая перевязывать раненых солдат, и считала, что Изабелла, как всегда, в полной безопасности в доме, полном родни и слуг. Все, что могла теперь сделать Хелен, чтобы загладить свою вину, – это полностью взять на себя заботу о сыне Изабеллы, Эдмунде, и стать для него второй матерью. Хелен была счастлива посвятить себя мальчику. Эдмунд едва знал свою родную мать, которая представлялась ему каким-то призрачным существом, вечно прикованным к постели, далеким и загадочным. Сейчас он уже и так был очень привязан к Хелен, и потому все её надежды быстро оправдались; скоро Эдмунд стал гораздо живее и начал потихоньку выбираться из той скорлупы, в которой прожил первые четыре года своей жизни.
Смерть Изабеллы черной тенью легла на всех обитателей «Имения Морлэндов». Никто об этом особенно не говорил, но все постоянно думали о несчастной, и после её кончины в часовне рядом с памятником Томасу и Гарри появилась бронзовая плита с надписью: «Изабелла Морлэнд. 1437–1469. Теперь – у Господа нашего».
И опять Морлэндам предстояло принимать в своем доме Ричарда Плантагенета. В первый раз это был Ричард Плантагенет, герцог Йоркский, и его герцогиня Сесили, которая тогда едва оправилась, дав жизнь своему последнему ребенку. Теперь это был тот самый только появившийся тогда на свет сын, выросший ныне в молодого человека двадцати лет от роду; Ричард Плантагенет, герцог Глостерский, брат короля и главная опора его трона. Глостер привез с собой свою герцогиню, младшую дочь лорда Уорвика Анну Невилл, с которой обвенчался совсем недавно.
Элеоноре понравился молодой Ричард, когда она видела его на церемонии поминовения герцога Йоркского еще в 1461 году, одиннадцать лет назад. Тогда Элеоноре показалось, что в этой семье Ричард больше всех похож на отца, а сейчас тот слабенький мальчик с мрачным лицом и в одежде с эмблемой графа Уорвика – медведем в лохмотьях – превратился в серьезного, зрелого и уверенного в себе мужчину. Он все еще был худощав, ниже среднего роста, но руки и плечи его стали крепкими и мускулистыми от усердных упражнений на мечах. Он хорошо держался, и даже враги его не могли не признать, что у него осанка настоящего мужчины и герцога королевской крови.
И вот теперь, женившись на девушке, которую он любил с детства – так же, как было когда-то с его отцом, – Ричард вез её в Миддлхэм, замок, где он провел большую часть своих отроческих лет; потом, после бесславной смерти лорда Уорвика, эта крепость отошла к Глостеру, и по пути в свои владения он остановился у Морлэндов.
– Королевский двор сейчас, конечно, не совсем тот, к которому вы привыкли, ваша светлость, – предположила Элеонора, когда они сели ужинать.
Ричард Глостерский слегка пожал плечами.
– Я никогда не знал особой роскоши, – ответил он.
Его жена мягко добавила:
– Милорд всей душой стремится снова вдохнуть свежего воздуха вересковых пустошей. Мы нигде не были счастливы так, как здесь.
– О, я это вполне понимаю, – отозвалась Элеонора. – Когда я сама приехала в Йоркшир, у меня было точно такое же чувство.
Ей нравилась и Анна Невилл. Было что-то такое в её лице, что напоминало Элеоноре Изабеллу, что-то такое, что не позволяло считать Анну красивой: не совсем золотистые волосы, веснушки и чуть великоватый рот. Но когда она смотрела на Ричарда, в её глазах вспыхивал такой мягкий свет, что она становилась прекрасной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
Настало третье утро, утро воскресенья, и Элеонора решила опять поехать в город, к мессе, и порасспрашивать людей в храме, где соберется много народу из разных мест. Слушая мессу, женщина молилась святому Христофору и святому Антонию, прося у них помощи и поддержки, и святые, похоже, услышали её молитвы, ибо уже третий человек, к которому она обратилась в церковном дворе, сказал:
– Ну конечно же, мадам, какой-то монах провел эти две ночи в таверне Стар-инн – я это точно знаю, потому что живу напротив и видел, как он стоял на улице и проповедовал прохожим. А вот был ли с ним маленький мальчик – этого не скажу, не знаю.
– Да благословит вас Господь за эту новость! – воскликнула Элеонора и, кликнув Оуэна, поспешила в таверну.
Хозяин гостиницы тут же подтвердил, что какой-то монах и сейчас спит на чердаке конюшни и что пришел он с севера в пятницу утром.
– Тогда, наверное, это не тот, кого мы ищем, – разочарованно сказала Элеонора.
Но Оуэн возразил:
– Он вполне мог выйти из города в четверг через Бутамские ворота, а в пятницу вернуться назад. С этой странствующей братией никогда ничего нельзя знать наверняка.
Они нашли монаха в задней комнате таверны. Он уже проснулся и теперь завтракал, сидя за пустым столом и отрезая своим ножом от краюхи толстые ломти хлеба. Когда вошли Элеонора и слуги, он поднял голову, приветливо улыбнулся и проговорил:
– Добро пожаловать, добро пожаловать. Вы не присядете и не откушаете со мной? У меня есть хлеб и чудесный эль, подобный которому пивал еще наш праотец Адам, и пищи хватит на всех. Нет, дражайшая леди, ничего не надо говорить, я и так знаю, что привело вас сюда. По вашим глазам я вижу, что вы – мать, и да благословенны будут все матери со времен появления на свет нашего Господа Бога. Мальчик еще спит, допоздна засидевшись вчера за беседой. Мы хорошо потолковали прошлой ночью – проговорили чуть не до утра. Я знал, что вы придете за ним. Поэтому-то я и задержался в городе, вместо того чтобы следовать обету, который зовет меня на север, к тем, до кого едва доходит сейчас слово Господне и кто часто задыхается от войн и грабежей. Да, конечно, он спит там наверху, на свежем сене, как спал когда-то наш дорогой Господь, на которого он так желает походить.
Монах указал на деревянную лестницу, ведшую на чердак, и пока Оуэн поспешно карабкался по ней наверх, святой отец как ни в чем не бывало отрезал себе еще ломоть хлеба и с явным удовольствием принялся неторопливо жевать его.
– Никогда не следует вкушать пищу в спешке, дорогая сестра, есть всегда надо медленно, чтобы ощутить вкус каждой крошки и с каждой крошкой вспоминать, кем она нам дарована. Есть – это значит возносить молитву, а возносить молитву – значит есть. А вот и он, мой маленький друг.
Элеонора облегченно вскрикнула при виде Оуэна, с трудом спускавшегося по лестнице с Ричардом на руках.
– Где ты был? Куда убежал? Я так волновалась, – с упреком в голосе проговорила Элеонора, как только перевела дух, выпустив сына из крепких объятий. Теперь ей хотелось не расцеловать его, а выдрать.
– Но, матушка, я же был с отцом Томасом, – ответил Ричард, глядя на неё своими огромными, чистыми глазами. Глаза эти были, пожалуй, даже слишком огромными, словно видели больше, чем дано было узреть обычным людям. – Я был в полной безопасности.
– Но откуда нам было это знать, негодный мальчишка? Мы же понятия не имели, что с тобой сталось. Ведь могло случиться все что угодно.
– Но что могло со мной случиться? Господь знал, где я. Я был с ним в такой же безопасности, как птицы в небе, а вы же не называете их негодными.
– Это не одно и то же, Ричард. Ты не должен уходить из дома, когда тебе захочется. Ты должен думать о своей семье. А где твои башмаки?
– Я отдал их нищему. Они нужны ему больше, чем мне. Отец Томас тоже ходит босиком. Но, матушка, неужели я должен больше думать о семье, чем о Боге? Ведь это же именно Он позвал меня.
– Сын мой, Господь Бог вверил тебя заботам твоих родителей. Он желал, чтобы ты любил и почитал их, пока не станешь взрослым мужчиной, – мягко укорил его монах. – Иди туда, куда велит тебе твоя мать, и делай то, что она говорит. А Господь подождет твоего прихода. Он знает, что у тебя на сердце.
– Почему ты не привел ребенка домой, брат? – коротко спросил Оуэн.
Монах оторвался от своего завтрака.
– Кто я такой, чтобы противостоять Божьей воле? Возможно, Он желал, чтобы вы поискали его и при этом обрели больше, чем просто потерявшегося ребенка, – ответил проповедник.
– Благодарю тебя за то, что ты позаботился о нем, – сказала Элеонора, крепко сжимая руку Ричарда в своей. – Да продлит Господь твои дни.
– Да пребудет с вами Бог, – ответил монах. Он смотрел, как они втроем выходят на залитый солнцем двор, и кроткая улыбка на миг осветила его ласковое лицо. Снаружи их ждали лошади. Оуэн посадил Ричарда позади себя, и они не торопясь поехали по заполненным людьми улицам назад, к воротам Микл Лит. Элеонора была задумчива, и слова монаха все время звучали у неё в ушах. «Обрести больше, чем просто потерявшегося ребенка»? Что он имел в виду?
– Ричард, – окликнула она сына, когда они уже ехали по Большой южной дороге.
– Да, матушка?
– Почему ты ушел с монахом?
– Я хотел понять, – медленно ответил мальчик. – Господь позвал меня для чего-то, и я хотел понять – для чего.
Это звучало абсолютно нелепо в устах такого маленького мальчика; ведь ему не было еще и десяти! И все же это не было нелепостью Элеонора чувствовала какой-то благоговейный трепет, ибо в нем, в этом ребенке, было нечто, что пришло не от неё, что-то удивительное и особенное. Его словно озарил какой-то дивный свет, струящийся с небес. «Обрести больше, чем просто потерявшегося ребенка». Возможно, монах был прав...
Месяцем позже Ричарда отправили в Колледж Святого Уильяма; этот огромный дом, прятавшийся в тени кафедрального собора, служил приютом для будущих священников. Здесь они могли в тишине и покое прислушиваться к голосу Бога. Это было монашеское сообщество, где каждый вновь пришедший сначала должен был прислуживать во время мессы, и если оказывалось, что иночество – призвание юноши, то его начинали готовить к принятию сана. Ричард был еще слишком мал для того, чтобы покидать дом, но то странное спокойствие, которое снизошло на него, позволяло надеяться, что он ступит на новый путь без страха. А еще Элеонора утешала себя тем, что Ричард будет достаточно близко от дома и она сможет навещать его, или он будет приходить к ней, если кому-нибудь из них этого захочется.
Глава 18
Ужасными и неспокойными были дни мятежа, но теперь он уже отошел в прошлое, и всем казалось, что в стране наконец-то воцарится мир. Великий Уорвик и безумный брат короля Эдуарда, Джордж Кларенс, восстали, восстали, охваченные низким и своекорыстным стремлением к власти. Это были ужасные дни: короля Эдуарда захватили в плен и заточили в тюрьму, Генриха опять короновали – но на самом деле Англией с помощью Уорвика правила Маргарита Французская.
Однако король Эдуард бежал из заточения с помощью младшего из своих братьев, Ричарда Глостерского, Ричарда, на гербе которого красовались белый вепрь и девиз «Louaulte me Lie» – «Меня связывает преданность». Заручившись поддержкой своего нового родственника герцога Бургундского, они вскоре вернулись назад, чтобы в последний раз победить ланкастерцев в открытом бою. Это был величайший триумф Йорков. Ричард Глостерский бился как лев, хотя на коленях, отрекшись от своего дела, коли уж оно казалось ему проигранным, и был прощен своими братьями; Генриха казнили по приказу короля Эдуарда, который наконец-то усвоил простую истину: жалость – вещь хорошая, если за неё не приходится платить короной; Маргарита, сломленная наконец смертью своего мужа и гибелью сына, павшего на поле брани, была выслана на свою родину, во Францию, под так называемый джентльменский присмотр. А великий Уорвик, блистательнейший лорд Англии, скончался от смертельной раны, полученной в бою против того человека, за возведение на престол которого он так долго сражался прежде.
Элеонора так и не отреклась от сына Ричарда Плантагенета, посылая Эдуарду людей и деньги и оказав определенную помощь в побеге в Бургундию. Действуя таким образом, Элеонора подвергала всю свою семью огромной опасности, так как графство Йорк было центром мятежа, но, по счастью, бурные события прошли мимо Морлэндов, особенно их не затронув. Хотя одна потеря все-таки была. Умерла несчастная Изабелла. её сознание мутилось все больше, и она все глубже погружалась в мир снов, где кошмар смерти Люка переплетался с ужасами того рабства, в которое вверг её собственный муж. Крики солдат, топот марширующих отрядов, пугающий грохот сражений за окнами вконец разрушили её бедный слабеющий разум, о чем никто в доме толком и не подозревал, пока как-то утром Джоб не нашел её лежащей головой вниз во рву, окружавшем дом.
Никто не мог понять, как она сумела добраться до рва, ведь Изабелла никогда не покидала своей постели – все знали, что бедняжка неспособна сделать без посторонней помощи и нескольких шагов. Говоря потом об этом с Элеонорой, Джоб рассказал ей наконец, как Изабелла бегала по ночам во двор имения на свидания к своему Люку, и встречались влюбленные как раз там, где теперь было найдено тело несчастной женщины, а ускользала она именно из той спальни, где провела последние месяцы своей жизни.
– Может быть, тронувшись в последнее время умом, бедная леди вообразила, что она снова – юная девушка и что ей нужно спуститься вниз и встретиться с любимым. Она могла принять весь этот шум, доносившийся снаружи, за те сигналы, которые Люк обычно подавал ей, прокравшись в сад. Она уже еле ходила, так что для неё проще было доползти до рва чуть ли не на четвереньках, а оказавшись в нем, она уже не сумела выбраться на берег.
Элеонора всю передернуло.
– Могло быть и так. Теперь мы уже никогда не: узнаем правды. Но во всем этом я виню себя – и только себя. Если бы я не заставила её тогда выйти замуж, она, может быть, жила бы себе теперь спокойно в каком-нибудь монастыре.
Джоб дотронулся до руки Элеоноры.
– На все воля Божья. Лишь в Его власти было определить её судьбу.
Элеонора скорбно покачала головой.
– Бедная девочка не заслуживала подобной участи. Я никогда не смогу простить себе этого!
Хелен тоже была глубоко опечалена смертью Изабеллы, так как сама вызвалась ухаживать за сестрой и, как выяснилось, не сумела с этим справиться. В роковую ночь Хелен была в Микллите, помогая перевязывать раненых солдат, и считала, что Изабелла, как всегда, в полной безопасности в доме, полном родни и слуг. Все, что могла теперь сделать Хелен, чтобы загладить свою вину, – это полностью взять на себя заботу о сыне Изабеллы, Эдмунде, и стать для него второй матерью. Хелен была счастлива посвятить себя мальчику. Эдмунд едва знал свою родную мать, которая представлялась ему каким-то призрачным существом, вечно прикованным к постели, далеким и загадочным. Сейчас он уже и так был очень привязан к Хелен, и потому все её надежды быстро оправдались; скоро Эдмунд стал гораздо живее и начал потихоньку выбираться из той скорлупы, в которой прожил первые четыре года своей жизни.
Смерть Изабеллы черной тенью легла на всех обитателей «Имения Морлэндов». Никто об этом особенно не говорил, но все постоянно думали о несчастной, и после её кончины в часовне рядом с памятником Томасу и Гарри появилась бронзовая плита с надписью: «Изабелла Морлэнд. 1437–1469. Теперь – у Господа нашего».
И опять Морлэндам предстояло принимать в своем доме Ричарда Плантагенета. В первый раз это был Ричард Плантагенет, герцог Йоркский, и его герцогиня Сесили, которая тогда едва оправилась, дав жизнь своему последнему ребенку. Теперь это был тот самый только появившийся тогда на свет сын, выросший ныне в молодого человека двадцати лет от роду; Ричард Плантагенет, герцог Глостерский, брат короля и главная опора его трона. Глостер привез с собой свою герцогиню, младшую дочь лорда Уорвика Анну Невилл, с которой обвенчался совсем недавно.
Элеоноре понравился молодой Ричард, когда она видела его на церемонии поминовения герцога Йоркского еще в 1461 году, одиннадцать лет назад. Тогда Элеоноре показалось, что в этой семье Ричард больше всех похож на отца, а сейчас тот слабенький мальчик с мрачным лицом и в одежде с эмблемой графа Уорвика – медведем в лохмотьях – превратился в серьезного, зрелого и уверенного в себе мужчину. Он все еще был худощав, ниже среднего роста, но руки и плечи его стали крепкими и мускулистыми от усердных упражнений на мечах. Он хорошо держался, и даже враги его не могли не признать, что у него осанка настоящего мужчины и герцога королевской крови.
И вот теперь, женившись на девушке, которую он любил с детства – так же, как было когда-то с его отцом, – Ричард вез её в Миддлхэм, замок, где он провел большую часть своих отроческих лет; потом, после бесславной смерти лорда Уорвика, эта крепость отошла к Глостеру, и по пути в свои владения он остановился у Морлэндов.
– Королевский двор сейчас, конечно, не совсем тот, к которому вы привыкли, ваша светлость, – предположила Элеонора, когда они сели ужинать.
Ричард Глостерский слегка пожал плечами.
– Я никогда не знал особой роскоши, – ответил он.
Его жена мягко добавила:
– Милорд всей душой стремится снова вдохнуть свежего воздуха вересковых пустошей. Мы нигде не были счастливы так, как здесь.
– О, я это вполне понимаю, – отозвалась Элеонора. – Когда я сама приехала в Йоркшир, у меня было точно такое же чувство.
Ей нравилась и Анна Невилл. Было что-то такое в её лице, что напоминало Элеоноре Изабеллу, что-то такое, что не позволяло считать Анну красивой: не совсем золотистые волосы, веснушки и чуть великоватый рот. Но когда она смотрела на Ричарда, в её глазах вспыхивал такой мягкий свет, что она становилась прекрасной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75