Но воля была скована трезвыми соображениями о необычайной популярности этого человека, называемого всеми спасителем отечества. Приходилось скрывать свои чувства, на виду у всех лгать, лицемерить, писать главнокомандующему любезные письма, награждать его. И может быть, именно потому, что обстоятельства опять заставляли поступать не так, как хотелось, он испытывал с такой остротой озлобление против Кутузова теперь, подъезжая к горевшему яркими огнями виленскому замку.
Кутузов в парадном мундире и при всех регалиях, ожидавший государя в одной из комнат нижнего этажа, отлично понимал его настроение. Кутузов знал, что ничего хорошего приезд царя не обещает, но обычного своего спокойствия не терял. Ведь Бонапарт, этот величайший завоеватель, позорно бежал из России, оставив на произвол судьбы свою армию, жалкие остатки коей перебираются нынче через Неман. Россия спасена! Доверие народа и войска оправдано! Все остальное по сравнению с этим представлялось не столь важным.
Когда Коновницын доложил, что тройка государя приближается, фельдмаршал неторопливо, с привычным кряхтеньем, поднялся и, взяв в руки приготовленный рапорт, усталой походкой, словно нехотя, стал спускаться со ступенек крыльца.
– Как я рад свиданию с вами, Михаил Илларионович, – с улыбкой, приятным голосом произнес царь, выходя из саней и раскрывая объятия. – Мне так не терпелось изъявить вам лично, сколь новые заслуги, оказанные вами отечеству, усилили во мне уважение, которое я неизменно к вам питал!
Кутузов по-стариковски хлюпнул носом. Это должно было означать, как сильно он растроган. Затем молча почтительно наклонил голову. Приятные улыбки и поцелуи двуличного царя никогда его не обманывали.
Находившийся в толпе придворных сэр Роберт Вильсон, хотя и знал о лицемерии царя, увидев его необыкновенную благосклонность к фельдмаршалу, обеспокоился не на шутку. Кто знает, не сумеет ли Кутузов, пользуясь столь милостивым вниманием государя, повредить английским интересам?
Однако на следующий день, приняв английского агента, Александр поспешил его успокоить.
– Я знаю, фельдмаршал не сделал ничего, что должен был сделать, – заявил он, не скрывая своего раздражения. – Все его успехи были навязаны ему. Он разыграл некоторые из своих прежних турецких штучек, но… московское дворянство поддерживает его и настаивает на том, что он первенствует в национальной славе этой войны. Поэтому я должен через полчаса, – Александр поморщился, – дать этому человеку орден Георгия первой степени… Но у меня нет выбора, – продолжал он со злобной ноткой в голосе, – я должен подчиниться повелительной необходимости… Во всяком случае, могу вас заверить, я уже не покину вновь мою армию и потому не будет дано возможности к продолжению дурного управления фельдмаршала… Речь эту, приводимую самим Робертом Вильсоном в его «Записках», цитирую по переводу, опубликованному в книге Е.Тарле «Нашествие Наполеона на Россию».


Сэр Роберт Вильсон смотрел на царя благодарными глазами. Английские интересы находились под надежной защитой.
… Прошло несколько дней. Кутузов оставался главнокомандующим, но та власть, которой он пользовался до сих пор, постепенно у него отбиралась. Штаб по распоряжению царя переформировывался. Наиболее важные посты получали угодные ему люди. Передвижения войск, перемещения командиров, награждения отличившихся – все стало проходить через руки императора.
Ссылаясь на недомогание, Кутузов все чаще уклонялся от свиданий с ним. Противно было слушать невежественные рассуждения и поучения, видеть, как опять заводятся в войсках старые порядки в прусском духе.
Получив рапорт Дениса Давыдова о занятии его отрядом города Гродно, фельдмаршал вызвал остававшегося еще при нем Коновницына и, передавая рапорт, сказал:
– Пойди сам к государю, голубчик, доложи ему. Гродно, слава богу, в наших руках. Молодец Давыдов, огромные провиантские склады там захватил и шестьсот шестьдесят пленных взял… В «Журнале военных действий» значится следующая, сделанная в Вильно 16 декабря запись: «Партизан полковник Давыдов рапортом от 14-го числа доносит, что при занятии города Гродно освобождено российских раненых, находившихся в плену, 14 офицеров и 467 рядовых, а солдат неприятельских взято пленных 660 человек. Сверх того, взяты весьма обширные магазины, все полные с хлебом разного рода и вином, которые и сданы им пришедшему туда с отрядом генерал-адъютанту Корфу».

Да похлопочи, чтобы без награды он оставлен не был…
– Разрешите напомнить, ваша светлость, мы уже дважды полковника Давыдова к награждению представляли.
– Знаю, знаю, – перебил Кутузов, – причины-то молчания ясны. Не могут никак старых грешков его забыть. Да, сам посуди, справедливо ли большие заслуги, оказанные отечеству Давыдовым, забвению предавать? Партизанские опыты его не токмо в сей войне, но и в будущих примером для многих послужат.
– Какое же награждение, по мнению вашей светлости, надлежит испрашивать? – спросил Коновницын.
– Полагаю, Давыдов заслужил не менее как орден Георгия третьего класса и чин генеральский, – ответил Кутузов и, тяжело вздохнув, добавил: – Впрочем, мнение мое высказывать воздержись, голубчик… Потому и не могу сам за это взяться, что нынче мнению моему все наперекор делается…
Коновницын принадлежал к числу тех скромных и умных генералов, которые считали великой честью для себя служить под непосредственным начальством Кутузова, пользовались его полным доверием, разделяли его взгляды, были до конца ему преданы. Коновницын, хорошо осведомленный обо всем, что знали немногие, с доводами фельдмаршала согласился и немедленно отправился к императору.
Александр, только что возвратившийся с бала, находился в приподнятом настроении. Изобилие почтительности, подобострастные, льстивые улыбки и оголенные женские плечи до сих пор кружили голову. Он сидел в глубоком кресле у камина. Коновницына принял весьма благодушно.
– Вы с чем ко мне, Петр Петрович? Надеюсь, не с дурными вестями?
– Напротив, государь… Получено известие о взятии Гродно…
Не зная, что Кутузов направил к Гродно отряд Давыдова, Александр распорядился недавно, без согласия главнокомандующего, послать туда же одну из кавалерийских частей под начальством своего любимца генерал-адъютанта барона Корфа. И, полагая, что город взят этим генералом, поднявшись с кресла, воскликнул:
– Ах, как вы меня порадовали! Я всегда был уверен в решительности Корфа… Он еще в прошлом году так славно отличился на маневрах! И с какой быстротой все сделал! Превосходно. Я дам ему орден Георгия второго класса… Гродно этого стоит!
– Осмелюсь заметить, ваше величество, – подавая рапорт и несколько смущаясь, произнес Коновницын, – город занят кавалерийским отрядом полковника Давыдова…
Император от неожиданности совершенно растерялся:
– Что? Каким Давыдовым? А где же Корф?
Затем, поднеся рапорт к близоруким глазам, прочитал несколько строк и, взглянув на подпись, сказал с раздражением:
– Я не понимаю фельдмаршала… Как можно было поручать такое дело простому офицеру, ничем особенным себя не проявившему? И потом… я слышал, будто этот Давыдов, именующий себя партизаном, бог знает как ведет себя… Отпустил бороду, обрядился в мужицкий кафтан… Какая распущенность!
– Простите, государь, полковник Давыдов при самых труднейших условиях два месяца находился в тылу неприятельском, – твердо сказал Коновницын, – показал необыкновенную ревность при истреблении войск и транспортов противника…
– Так что же? Офицер российской армии при всех условиях должен прежде всего соблюдать уставы!
– Вполне согласен с вами, государь… Но позвольте вместе с тем взять на себя смелость обратить внимание вашего величества и на то обстоятельство, что полковник Давыдов находчивостью и отвагой своей содействовал капитуляции корпуса генерала Ожеро, а также отличился в боях при Копысе, Белыничах и во многих других местах.
Александр задумался Как бы там ни было, а заслуги Давыдова в самом деле столь очевидны, что скрыть этого нельзя. Оставь без награды – и пойдут всякие неприятные толки, нарекания… Приходилось поступать опять вопреки желанию.
– Хорошо, – сказал сердитым тоном царь. – Если вы так настаиваете, я согласен дать ему за указанные вами сражения Георгия четвертого класса… А за Гродно достаточно и Владимира третьей. Да записать в формуляр, за что ордена пожалованы, дабы не думал, будто я ценю все его действия и затеи…
– Слушаюсь, государь, – отозвался Коновницын. – Я бы просил еще милостивого вашего дозволения и о производстве в следующий чин…
– Все, что мог, я сделал, генерал! – резко ответил царь. – Прикажите одновременно самостоятельные действия отряда Давыдова и всех других так называемых партизанских отрядов прекратить… Давыдова я назначаю в авангардные войска под команду барона Винценгероде… Надеюсь, – не скрывая своей неприязни, заключил он, – барон приучит его к порядку и дисциплине!
… Партизанская деятельность Дениса Давыдова со взятием Гродно закончилась. Получив краткое сообщение Коновницына о наградах, а вслед за тем приказ о новом назначении, Денис, достаточно осведомленный о том, что творилось в главной квартире, верно определил отношение царя к себе.
Ему нетрудно было догадаться, что радовавший его, высоко ценимый георгиевский крест, в котором отказали за финскую кампанию, несмотря на представление покойного Багратиона, выдан теперь лишь потому, что иначе уж очень наглядно обнаружилась бы личная неприязнь и несправедливость царя.
Это соображение доставило большое внутреннее удовлетворение Денису. Он получил этот крест не в обычном порядке, а преодолев все преграды, вырвал его из рук императора! Он имел право гордиться своими заслугами, которые принуждали признавать их даже враждебно настроенных к нему людей!
Но, с другой стороны, мизерность награды по сравнению с заслугами несколько задевала честолюбие. Два креста последних степеней – ничего более! Да еще с записью в формуляр, что пожалованы за Ляхово, Копыс, Белыничи и Гродно… Ни звука о партизанской деятельности, словно ее никогда и не существовало! В формулярном списке Д.Давыдова имеется следующая отметка: «В действительных сражениях находился… Под Ляховом 28 октября, под Смоленском 29, под Красным 2 и 4 ноября, под Копысом 9 ноября, где разбил наголову депо французской армии, под Белыничами 14-го и за отличие награжден орденом св. Георгия 4-го класса; занял отрядом своим г.Гродно 8 декабря и за отличие награжден орденом св. Владимира 3-й степени».
Так был скудно награжден царским правительством отважный партизан.
Однако народ оценил действия Д.В.Давыдова иначе, окружил его имя почти легендарной славой. «Самые разные люди сходились на любви и уважении к Давыдову, как национальному герою и человеку, владевшему секретом какого-то особого обаяния. Поэты всех рангов и направлений, начиная с Пушкина, Жуковского, Вяземского, Баратынского и кончая провинциальными дилетантами, наперерыв воспевали Давыдова в хвалебных стихах. Лучшие живописцы эпохи запечатлели его образ. Слава о воинских подвигах Давыдова вышла далеко за пределы России: о нем писали в европейских газетах и журналах, портрет его висел в кабинете Вальтера Скотта. Впоследствии Лев Толстой увековечил Давыдова в романе «Война и мир» в образе партизана Василия Денисова» (Вступительная статья В.Н.Орлова к «Стихотворениям Д. Давыдова». Изд-во «Советский писатель», 1950 г.).

А многие сверстники, пребывавшие всю войну в штабах и резервных частях, давно обогнали его в чинах и украсились орденами куда солидней. Даже Дибич, женившийся на племяннице Барклая, был уже генералом.
Денису невольно припомнилась некогда рассказанная Ермоловым история дошедшего до нищеты храброго майора Кузьмина, не имевшего протекции у сильных мира сего… «Да, нелегко служить без протекции, – думал Денис, – а каково служить, когда тебя всюду преследует царская неприязнь?»
И будущая военная деятельность, особенно под начальством барона Винценгероде, тупого и злого австрийца, одного из виновников аустерлицкого поражения, представлялась не в розовом свете.
Однако все эти грустные размышления о личных делах быстро улетучивались, как только приходили в голову мысли об огромных исторических событиях, совершившихся на его глазах. Денис предчувствовал, что пройдут годы и чужеземные историки, везде и всюду клеветавшие на русский народ и войско, постараются объяснить причины поражения наполеоновской армии стечением всяких обстоятельств и случайностей. И Денис, сам участник этих событий, регулярно производивший записи о них в своем дневнике, готовился уже острым пером отстаивать честь отечества. Нет, не случайности, а необыкновенные качества русского народа и войска погубили армаду величайшего завоевателя! «Какой еще другой народ, – с гордостью думал Денис, – способен так полно раскрыть свою безмерную любовь к отечеству? А кто во всем мире может соперничать в доблести с нашим солдатом?»
Денису, как офицеру суворовской школы, особенно радостно было сознавать, что эта победа, озарившая немеркнущей славой русский народ, одновременно неоспоримо утверждала и мировое преимущество русского суворовского военного искусства.
Хваленые прусские военные доктрины, за которые безнадежно держался царь, на глазах у всех были развеяны гением Наполеона. А суворовская система выдержала все невзгоды и испытания. Воспитанные в суворовском духе войска доказали свою непобедимость. Генералы, следовавшие суворовским заветам, превзошли в искусстве прославленных наполеоновских маршалов. Кутузов, любимый ученик и соратник бессмертного Суворова, продолжавший развивать и углублять его идеи, стал победителем Наполеона.
И когда офицеры, товарищи по славным партизанским делам, среди которых были Храповицкий, и Бедряга, и Митенька Бекетов, собрались отпраздновать награждение Дениса, он, чувствуя наплыв ясных и зрелых мыслей, подняв бокал, сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105