Штаб корпуса расположился на ночлег в Дашковке. Раевский в простой полотняной рубашке сидел в крестьянской хате у стола, писал при свече донесение Багратиону.
Раевский хорошо знал, как родственно привязан к нему Денис, в искренности чувств его нисколько не сомневался, но ничьих восторженных похвал не выносил и, слегка поморщившись, сказал:
– Право, мой друг, ты, кажется, чересчур преувеличиваешь значение моего поступка. По-моему, более достойно удивления общее усердие войск, спасших сегодня от конечной гибели всю нашу армию…
Дениса, не осведомленного еще о хитрости маршала Даву, последняя фраза удивила. Он спросил:
– Разве такая опасность нам угрожала?
– В этом-то все дело! – подтвердил Раевский. – Мы ошиблись расчетом. В Могилеве сам маршал Даву, собравший против нас весь свой корпус и ожидающий с часу на час прибытия новых дивизий…
– В таком случае, почтеннейший Николай Николаевич, мне думается, опасность не уменьшается, а увеличивается?
– Не беспокойся! Князь Петр Иванович принял надлежащие меры, чтоб не попасть в ловушку. Пока мы дрались у Салтановки, отвлекая внимание маршала, наша армия переправлялась через Днепр…
– Как? Значит… опять отступаем?
– Идем к Смоленску, на соединение с военным министром, – с невозмутимым спокойствием произнес Раевский. – Завтра мы и платовские казаки будем поддерживать заблуждение Даву, полагающего захватить нас под Могилевом, а ночью присоединимся к своим, и… вообрази, с каким носом останется искусный стратег Даву, узнав, что армия Багратиона снова из его западни ускользнула!
Денис вначале огорчился известием об отступлении, но, сообразив, какими обстоятельствами оно вызвано, и представив положение маршала Даву, невольно улыбнулся.
– Получается как в пословице… Не рой яму другому, сам в нее попадешь. Не везет с нами маршалу, что и говорить!
– Да… И потому не везет, любезный Денис, что столкнулся он с войсками необыкновенными, для коих отечество дороже жизни… Вот послушай, как я князю Багратиону отписываю…
И Раевский, пододвинув свечу, прочитал:
– «Единая храбрость и усердие российских войск могли избавить меня от истребления толико превосходным неприятелем и в толико невыгодном для меня месте. Я сам свидетель, как многие штабобер– и унтер-офицеры, получа по две раны, перевязав оные, возвращались в сражение, как на пир; не могу довольно похвалить храбрость и искусство артиллеристов. В сей день все были герои!»
Дверь в горницу внезапно распахнулась. Вбежал разрумянившийся, оживленный Николенька. Приветливо поздоровался с Денисом, подсел к отцу. Тот ласково погладил кудрявую голову мальчика, посмотрел на него с нескрываемой гордостью и неожиданно спросил:
– А ты знаешь, дружок, зачем я нынче водил тебя с собой в дело?
Николенька поднял на отца счастливые влажные глаза, ответил не задумываясь:
– Да, папа. Чтоб умереть вместе! Эта фраза Николая Раевского-младшего, будущего друга А.С.Пушкина, взята нами, как и подлинная выписка из донесения Багратиону, из «Архива Раевских», сборника писем и документов, изданных в 1908 году.



IV

Чем дальше продвигались в глубь России французские войска, тем все больше мрачнел Наполеон. Ни один из его как будто тщательно продуманных планов не осуществлялся. Разъединить и разбить по частям русские армии не удалось. Барклай не остановился в Дрисском лагере и не дал сражения под Витебском, как того желал французский император. Багратион дважды, словно мальчишку, обманул маршала Даву и привел свои войска к Смоленску, где первая и вторая армии соединились.
В кровопролитных столкновениях с русскими арьергардами французы, несмотря на превосходство в силах, нигде не добились решительного успеха. Русские солдаты дрались как львы. Русские генералы, по крайней мере такие, как Раевский, Дохтуров, Коновницын, Платов, оказались во многих случаях искусней прославленных французских маршалов.
И вообще эта военная кампания никак не походила на те, которые Наполеону приходилось вести прежде. Арман Коленкур, находившийся при императоре, записывал:
«Местных жителей не было видно; пленных не удавалось взять, отставших по пути не попадалось; шпионов мы не имели. Мы находились среди русских поселений, и тем не менее, если мне позволено будет воспользоваться этим сравнением, мы были подобны кораблю без компаса, затерявшемуся среди безбрежного океана, и не знали, что происходит вокруг нас… Через несколько дней после нашего прибытия в Витебск, чтобы раздобыть продовольствие, приходилось уже посылать лошадей за 10-12 лье от города. Оставшиеся жители все вооружились; нельзя было найти никаких транспортных средств. На поездки за продовольствием изводили лошадей, нуждавшихся в отдыхе; при этом и люди и лошади подвергались риску, ибо они могли быть захвачены казаками или перерезаны крестьянами, что частенько и случалось» Арная де Коленкур, Мемуары. Поход Наполеона в Россию. Госполитиздат, 1943 г.

.
Вот этот особый характер войны, заметно усиливавшееся сопротивление народа тревожили французского императора больше всего… Начиная вторжение в Россию, хорошо осведомленный о бедственном состоянии крепостного крестьянства, продолжавшего борьбу с помещиками, Наполеон никак не предполагал, что эти самые крестьяне в то же время так пламенно любят свою родину, что они согласятся скорее умереть, чем примириться с тем, чтобы чужеземцы топтали землю их предков. А дело обстояло именно так.
Правда, в первые дни войны среди некоторой части крестьянства распространился слух, будто Наполеон хочет освободить их от крепостной зависимости. Слух этот смертельно напугал царское правительство и крепостников-помещиков Н.Н.Раевский, с которым Денис Давыдов находился в тесном общении, на биваках близ Несвижа писал 29 июня своему дяде: «Я боюсь прокламаций, чтобы не дал Наполеон вольностей народу, боюсь в нашем краю внутренних беспокойств. Матушка и жена, будучи одни, не будут знать, что делать» («Русский вестник», 1898 г., кн. 8, «Письма Раевского»).

. Однако пугаться им было нечего. Ведь Наполеон уже не был генералом Бонапартом, некогда командовавшим республиканскими войсками. Он был самодержцем, стремившимся упрочить монархическое правление, и не менее, чем крепостники-помещики, опасался революционных действий народа.
Опираясь в захваченных местностях на некоторую часть помещиков, не эвакуировавшихся в глубь России, Наполеон сразу и решительно встал на защиту их классовых интересов. Уже в начале июля население литовских городов и сел читало следующее объявление:
«Все крестьяне и вообще сельские жители обязаны повиноваться помещикам, владельцам и арендаторам имений или лицам, их заступающим. Обязаны ничем не нарушать собственности, исполнять все предписанные им работы и повинности, исполнявшиеся до сего времени».
И когда дворяне Витебской и Могилевской губерний обратились к Наполеону с просьбой защитить их от своих собственных крестьян, самочинно захвативших землю, император приказал немедленно создать карательные экспедиции для «подавления крестьянских бунтов против помещиков».
Карательные экспедиции, грабежи и насилия неприятельских войск, чинимые над мирным населением, лишь усиливали его лютую ненависть к чужеземцам.
Народ всюду поднимался на борьбу. Литовские и белорусские крестьяне, сжигая продовольствие и фураж, чтоб не попали в руки неприятеля, бежали в леса и первыми, по собственному почину, начали народную партизанскую войну.
По глухим лесным тропам и по оврагам, следом за наполеоновскими войсками шли вооруженные топорами и вилами русские, украинские, литовские и белорусские партизаны, нападая на отдельные войсковые подразделения, уничтожая обозы, захватывая оружие.
Для защиты своего тыла и борьбы с партизанами Наполеон вынужден был выделять крупные воинские силы, тем самым чувствительно ослабляя армию, и без того изнуренную длительными маршами. Положение ухудшалось с каждым днем. Мысли о мире теперь все чаще и чаще приходили в голову французского императора.
– Я хочу мира, и я не был бы требователен в вопросе об условиях мира, – признался он Коленкуру. – Если б Александр прислал ко мне доверенное лицо, мы могли бы быстро прийти к соглашению… Есть много способов уладить дело так, чтобы русские не остались слишком недовольными и не убили Александра, как его отца…
Народная война, встревожившая Наполеона, явилась непредвиденным обстоятельством и для царского правительства. Узнав о первых партизанских действиях в тылу противника, Александр крепко задумался. С одной стороны, было очевидно, что именно такая война поможет быстрее уничтожить неприятеля, а с другой – страшили последствия. Расправившись с иноземными грабителями, вооруженный народ мог восстать внутри страны. Палка была о двух концах. Александр дал указание военному министру относиться к действиям партизан с большой осторожностью и от выдачи им оружия воздержаться. «Война народная слишком нова для нас, – записал тогда русский офицер Глинка. – Кажется, еще боятся развязать руки…»
Во всяком случае, никакой помощи партизанам царское правительство оказывать не собиралось.

* * *

Первым знакомым офицером, которого встретил Денис в Смоленске, был Дибич. Он служил в штабе корпуса Витгенштейна, прикрывавшего Петербургскую дорогу, и примчался с известием о победе над войсками маршала Удино, одержанной при Клястицах отрядом Кульнева.
Дибич сообщил и подробности дела. Наголову разбив авангардные части противника, захватив большой обоз и девятьсот пленных, Кульнев увлекся преследованием и наскочил на главные силы французов.
Вынужденный отступать под сильным натиском превосходящих неприятельских сил, Кульнев стал переправляться через реку Дриссу. В это время снарядом, разорвавшимся вблизи, ему оторвало обе ноги. Кульнев упал, но, увидев приближавшуюся неприятельскую кавалерию, опасаясь, что его могут захватить, собрал последние силы и, сорвав с себя генеральские эполеты и ордена, сказал адъютанту:
– Спрячь эти знаки, дабы неприятель не тешил себя мыслью, что ему удалось убить русского генерала! VI VI
Наполеон все же о смерти Кульнева узнал и не замедлил сообщить в Париж, что «убит Кульнев, одна из лучших русских кавалерийских генералов».


И через несколько минут скончался.
Тело любимого командира солдаты врагу не отдали, вынесли из боя, похоронили с воинскими почестями недалеко от места сражения.
Дениса печальная весть совершенно расстроила. После смерти отца это была самая тяжелая утрата. Ведь столько прекрасных воспоминаний связывалось с душевно близким ему Яковом Петровичем!..
Выслушав Дибича, Денис не удержался от слез. Однако время было не такое, чтобы давать волю горестным чувствам. Смерть Кульнева усилила в душе Дениса гнев и озлобление против неприятеля.
… До последнего времени Денис не так уж часто соприкасался с простым народом, знал его недостаточно и никак не предполагал, что он может сыграть решающую роль в войне с вооруженными до зубов наполеоновскими полчищами. Более того, Денис, как и другие офицеры-дворяне, в начале войны даже боялся, как бы французы не смутили народ прокламациями и как бы не начались внутренние волнения. Крепостное крестьянство, воспользовавшись случаем, могло осложнить дело и помешать борьбе с неприятелем.
Однако, когда еще по пути в Смоленск до ахтырцев дошли слухи об отважных действиях крестьян в тылу французов, Денис понял, как велика сила народного патриотизма, и сразу оценил огромное значение начинавшей разгораться крестьянской партизанской войны.
– Попомните слово, не поздоровится от наших гверильясов господам французам, – заметил он товарищам. – В Испании для Бонапарта цветочки были, а в России будут ягодки…
Это мнение окончательно укрепилось в нем после одного происшествия. Под Смоленском Денис вызвался с двумя взводами гусар поехать в дальнюю разведку. Местность была небезопасная. Французские фуражиры, как удалось выяснить, уже наведывались сюда, бесчинствовали в ближних селениях. Поэтому гусары, соблюдая осторожность, пробирались более глухими лесными дорогами.
И вот однажды, в сумерках, когда подъезжали к небольшой лесной деревушке, намереваясь здесь заночевать, где-то вблизи раздался подозрительный свист и почти следом в глубине леса гулко прозвучал выстрел.
Денис быстро вывел гусар на поляну перед деревней, построил в боевой порядок, приказав вахмистру Колядке с несколькими спешенными гусарами пройти в лес по направлению выстрела и разведать, в чем дело.
Спустя некоторое время гусары возвратились и привели с собой трех крестьян. Двое из них оказались почтенными стариками; они были в длинных холщовых рубахах и лаптях, в руках держали охотничьи ружья. Третий был вдвое моложе своих спутников. Высокий, худощавый, с небольшой русой бородкой, в добротных сапогах, легком пиджаке и картузе, он производил впечатление скорее городского мастерового, чем крестьянина. Держался с достоинством и вооружен был двумя французскими пистолетами, засунутыми под пиджаком за кожаный пояс.
Денису не представляло большого труда догадаться, что это за люди, и так как поговорить с крестьянами-партизанами давно уже хотелось, он встретил их дружелюбно и радушно. Усадил у костра, поднес даже по чарке водки.
Партизаны, ободренные хорошим приемом, разговорились, отвечали на все вопросы обстоятельно, откровенно.
– Мы поначалу за хранцев вас приняли, – признались старики, – вот, стало быть, и переполошились… чтоб лесной народ упредить…
– Какой же это народ лесной? – с любопытством спросил Денис.
– Которые, значит, в лесах проживают, от нехристей себя спасают… Со всех сторон нынче народ в леса-то бежит!
– А я слышал, будто и такие есть крестьяне, что у неприятеля остаются? – задал осторожный вопрос Денис.
– Греха таить нечего, батюшка начальник, были и такие, – отозвался один из стариков, – да им потом горше других пришлось… Я хотя про свою деревню Хмелевку скажу… У нас поначалу тоже некоторые крестьяне от хранцев хорониться не пожелали… Слушок их обнадежил, будто хранцы эти волю дают и барскую землю сулят… А они, как в деревню вошли, так первым делом за мужицкий хлеб и скотину взялись.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105