Александр Никитич Сеславин, превосходно образованный и необычайно отважный артиллерийский офицер, когда-то начинал службу у Ермолова, был ему безгранично предан. Создав небольшой партизанский отряд, действуя в Подмосковье, Сеславин поддерживал постоянную связь с Ермоловым, не раз выполнял его важные поручения, отличался точностью в своих донесениях и по пустякам никогда не беспокоил.
Приезжая в штаб, Сеславин и друг его партизан Фигнер останавливались обычно у Ермолова, и тот дружески шутил:
– Право, господа, вы превращаете мою квартиру в вертеп разбойников!
Как раз перед отправлением в Фоминское, желая собрать сведения о неприятеле, Ермолов просил Сеславина пробраться к Боровску, и теперь ночное появление партизана обещало что-то интересное.
Войдя в палатку и не снимая еще мокрой, облепленной грязью шинели, Александр Никитич объявил:
– Бонапарт со всею армией из Москвы выступил, Алексей Петрович…
Ермолов, не ожидавший такого известия, опешил:
– Да полно, так ли это, Александр Никитич?
– Головой отвечаю, сам видел, – подтвердил Сеславин. – Пробрался я, как вы приказали, почти к самому Боровску, оставил партию свою в стороне, а сам в лесочке засел, близ большой дороги… Вижу, глубокие неприятельские колонны к городу двигаются. Надо, думаю, как следует разведать! Отвел коня подальше, а сам на дерево залез, которое повыше и с листвой, еще не опавшей… Укрылся кое-как, наблюдаю… Что за черт, гвардия будто французская идет! Присмотрелся, так и есть… Да гвардия-то старая, императорская! Замер я, сижу, дыхания своего не чую… Гляжу, посредине колонны верхом на серой лошади, окруженный маршалами и свитой, сам Наполеон Бонапарт… Вот, думаю, встреча так встреча! И во сне такая картина не приснится! Просидел я на дереве не знаю сколько, а как показался хвост колонны, спустился потихоньку на землю, стал в уме прикидывать, как бы «языка» выхватить…
– Ну, это уж ты чересчур смело задумал, – прервал рассказ Ермолов. – Да я и без того тебе верю!
– Вы верите, другие сомневаться могут, – сказал Сеславин. – А с «языком» оно все-таки вернее… Достал как-никак!
– Помилуй, Александр Никитич! Шутишь ты, что ли?
– Какие там шутки! Отбился один ихний унтер от своих, а я тут как тут… Стукнул легонько по головке, дотащил до коня, перекинул на седло да к вам… Извольте сами его расспросить.
С этими словами Сеславин повернулся, вышел из палатки и сейчас же возвратился обратно. Следом за ним дюжий казак втолкнул пленного французского унтера, державшегося на ногах весьма непрочно от чрезвычайного с ним происшествия. Ермолов распорядился дать ему стакан водки. Пленный охотно выпил, повеселел. И, не заставляя долго просить себя, подтвердил, что французская армия вышла из Москвы 7 октября, куда двигается – он не знает, это держится начальством в секрете, но император, верно, находится среди гвардии.
Ермолов и Сеславин, захватив пленного, отправились в деревню Аристово к Дохтурову.
Дмитрий Сергеевич не спал. Поеживаясь от одолевавшей его лихорадки, сидел в шинели над картой. Оказалось, поздно вечером казачьи пикеты известили его о занятии крупными неприятельскими силами Фоминского и Боровска, а также о появлении французских разъездов на Малоярославской дороге. Сведения Сеславина и показания пленного окончательно все разъяснили.
Ермолов, знавший, что Кутузов более всего опасался движения неприятеля на Калугу, сразу сообразил, что именно этот маневр и пытается теперь осуществить Наполеон.
– Нам ничего не остается, как спешить к Малоярославцу, чтобы заградить путь французам, – уверенно сказал Алексей Петрович.
– Согласен с вами, да надо же прежде приказ светлейшего получить! – заметил Дохтуров.
– Мы сию же минуту отправим фельдмаршалу донесение о нежданном событии, – отозвался Ермолов, – а времени терять нельзя… Фельдмаршал приказал мне действовать его именем. Ответственность я принимаю на себя.
– Ну, тогда и толковать нечего, – сказал, поднимаясь, Дохтуров. – Я всегда готов, сами знаете.
Между тем передовые французские части находились уже под Малоярославцем. Им удалось занять северную окраину города, однако местные жители разобрали мосты через реку Лужу, вступили с французами в бой и задержали переправу до утра. Подоспевший с кавалерийскими эскадронами и конной артиллерией Ермолов занял город, но вскоре был выбит оттуда превосходящими силами противника.
Тем временем войска Дохтурова, спешившие к Малоярославцу, подойдя к реке Протве, натолкнулись на неожиданное препятствие. Ночью заскочивший сюда неприятельский разъезд сжег мост. А саперной части в корпусе не было, и леса поблизости, как на грех, не оказалось.
Войска, отчетливо слышавшие уже орудийную канонаду под городом, вынуждены были остановиться на берегу. Все понимали, как дорога сейчас каждая минута. Но что же делать? Пехота могла еще с трудом перебраться вплавь через глубоководную речку. А как быть с орудиями?
Заметив селение, расположенное недалеко от переправы, Дмитрий Сергеевич поскакал туда.
– Братцы, выручать надо! – обратился генерал к крестьянам, собравшимся у хаты сельского старосты. – На помощь к своим спешим! Слышите, бой идет? Мост через реку нужен…
– Леса-то у нас подходящего нет, вот беда! – сказал со вздохом староста. – А то бы мы с великим удовольствием помогли…
– Как лесу нет? А избы наши на что? – крикнул, перебивая его, пожилой кривой крестьянин по имени Клим.
– Да ведь без жилья на зиму останешься, – робко произнесла какая-то баба.
Толпа зашевелилась, загудела:
– Эка важность! Землянухи выкопаем!
– Дело, вишь, какое: хранца окаянного колотить идут! Грех не помочь!
– Верно! Тащи топоры и веревки, ребята! Запрягай лошадей.
– С моего сруба начнем, мужики, – опять предложил Клим. – Летось только поставил…
Спустя какой-нибудь час мост был готов. Войска Дохтурова тронулись дальше. Следом шли войска Раевского.
Получив подкрепление, Ермолов вновь занял город. Но противник с часу на час тоже усиливался, подходили главные силы. Завязался ожесточенный, длительный бой. Город восемь раз переходил из рук в руки.
Поздно вечером Наполеон, остановившийся в деревне Городне, близ города, убедился, что замысел его разгадан. Кутузов со всей армией приближается к Малоярославцу. Одновременно русские войска по приказу фельдмаршала перехватили другую Калужскую дорогу – через Медынь.
На военном совете, собранном императором, маршал Бессьер одним из первых высказался за то, чтобы, не принимая боя с Кутузовым, отойти к Можайску.
– Разве мы не видели поля битвы? – сказал он. – Разве не заметили, с какой яростью русские рекруты, еле вооруженные, едва одетые, шли на смерть?
– Надо как можно скорее убраться из этой проклятой страны, – с неожиданной солдатской откровенностью высказался генерал Мутон.
Император бросил на него мрачный взгляд, но ничего не возразил.
А на следующий день произошло событие, окончательно вынудившее Наполеона отказаться от осуществления своего первоначального плана.
Утром он решил осмотреть малоярославские позиции, занимаемые французами. Сопровождаемый маршалом Бертье, генералами Коленкуром, Раппом и конвойным эскадроном, император едва успел отъехать с полверсты от Городни, как из ближнего леса показался кавалерийский отряд, устремившийся прямо на императора и его свиту.
– Государь, это казаки! – первым догадался Коленкур.
– Не может быть, вы ошибаетесь, это наши! – отозвался, сдерживая коня, император.
Генерал Рапп схватил под уздцы и поворотил его лошадь:
– Это казаки, не медлите!
– Точно, они, нет сомнения, – заметил, бледнея, маршал Бертье.
В это время громовое «ура» и крики огласили воздух. Казаки быстро приближались. Генерал Рапп двинулся вперед с конвоем. Казацкая лава мгновенно смяла французов. Наполеон, оцепенев от ужаса, ожидал своей участи. Спасла случайность. Казаки, не зная, что в отряде находится французский император, заметили поблизости артиллерийский парк, обоз и бросились туда. Маршал Бессьер поспешил на помощь императору с конными гвардейцами и отбил нападение казаков.
Вернувшись в Городню, Наполеон отдал приказ об отступлении войск через Можайск. Началось, как и предполагал Кутузов, бесславное бегство армии Наполеона по разоренной Смоленской дороге.

XII

Ничего не зная о происходящих событиях, отряд Дениса Давыдова по-прежнему громил неприятельские войска и транспорты в районе Вязьмы.
12 октября отряд остановился на отдых верстах в тридцати от столбовой дороги, в пустовавшей помещичьей усадьбе близ села Дубрава. Деревянный господский дом, занятый партизанами, выглядел неприютно. Стекла в окнах разбиты, полы, двери и печки испорчены. В комнатах пусто, холодно. Хозяева, уехавшие из усадьбы в начале войны, забрали с собой мебель и домашнюю утварь. Но в доме можно было укрыться от холодного осеннего дождя, лившего беспрерывно вторые сутки.
Чувствуя небольшую простуду, Денис наскоро выпил горячего пунша и улегся спать на охапке соломы. Он уже задремал, когда в соседней комнате, где располагались гусары, возник оживленный разговор. Дощатая перегородка, отделявшая комнату, позволяла отчетливо различать голоса.
Денис невольно прислушался.
Крестьянин Федор Клочков, возвратившись из села, рассказывал гусарам, с которыми давно сумел подружиться, о том, как хорошо и вольготно живут в здешних местах мужики.
– Нынче, братцы мои, в каждой избе и пироги, и мясо, и брага не в диковину, – говорил радостным, взволнованным голосом Федор. – А уж как свадьбы али праздники богато справляют – отродясь не видывал!.. Кум Арефий девку в соседнюю деревню просватал – двух кабанов зарезали, три бочки пива наварили…
– Тебе-то самому много ль поднесли? – перебивая Федора, спросил с насмешкой угрюмый по виду гусар Шкредов.
– А галушки им не сами в рот сигают? – вставил басовитый гусар украинец Зворич.
Все засмеялись. Рассказу Федора явно не верили.
– Нечего зря зубы скалить, – обидчиво отозвался Федор. – Я вам правду-истину сказываю…
– Ты скажи лучше, с чего это мужики тут разбогатели? – спросил пожилой и степенный гусар Пучков.
– С того самого, что без господ они живут, по своей волюшке, – с особым значением произнес Федор.
Гусары сразу затихли. Слова Федора, видимо, всех поразили.
– Это… как же так, паря? – недоумевая, приглушенным голосом произнес наконец Пучков.
– Да ведь сами господа отсель уехали… Вишь, хоромина пустая! – ответил Федор. – Ну, а бурмистра под Вязьмой будто хранцы убили… А время подошло страдное! Как тут быть, что с барским хлебом делать? На корню оставлять жалко, в господские амбары ссыпать – нельзя: басурманы кругом шныряют, живо к рукам приберут… Вот всем миром и порешили мужики по душам и хлеб и скотину господскую поделить.
– Эх ты, мать честная, как ловко обдумали! – сочувственно заметил молчавший до сих пор гусар Егор Гробовой. – Этак и впрямь припеваючи жить можно!
– А разве мародеры-нехристи в село не заглядывали?
– Заглядывали, – подтвердил Федор. – На прошлой неделе целая команда заявилась, человек за двести. Мужики с хлебом-солью их встретилиг угощения всякого наготовили и на брагу хмельную не поскупились, а ночью перевязали всех да в Калугу отправили.
– Здорово! – опять подал голос Егор Гробовой. – Значит, верно, что по своей волюшке живут… И хранцев признавать не желают и без господ не скучают.
– Подожди, возвратятся еще господа-то, – мрачно вставил Шкредов.
В горнице на несколько секунд наступила тишина. Кто-то тяжело вздохнул, и вдруг тишину всколыхнул взволнованный, страстный шепот. Голоса людей уже трудно стало различать. Говорили чуть не все сразу, перебивая друг друга, спеша высказать глубоко затаенные сокровенные свои думы:
– Слух-то был, будто после войны волю объявят…
– Верно, братцы! И я слыхал, что крепостных не будет…
– Указ давно уже заготовлен. Да пока скрывают…
– Половина барской земли, говорят, мужикам отойдет…
– Солдатам и ополченцам за верную службу по пять десятин нарежут…
– Жизни своей не жалели! Заслужили!
– Эх, привел бы господь дожить до волюшки!
На Дениса этот необычайный, случайно услышанный разговор произвел сильное впечатление. Денис был хорошим командиром. Следуя примеру Багратиона и Кульнева, он относился к нижним чинам взыскательно, но гуманно. Строго запрещал телесные наказания, заботился о хорошем снабжении отряда, часто запросто беседовал с гусарами, казаками и знал, что пользуется у них доверием и уважением. Видя, как сражаются с неприятелем его гусары и казаки, Денис объяснял эту отвагу общим патриотическим чувством и еще тем, что ему удалось суворовскими методами воспитать в людях воинскую доблесть и бесстрашие. Мужество крестьян-партизан казалось более удивительным, но и здесь было несомненно, что рождено это мужество беспредельной любовью народа к своему отечеству. Так на самом деле оно и было.
Поэтому мысли о возможности внутренних волнений, владевшие дворянством в начале войны, постепенно у Дениса исчезли. Защита родины, казалось ему, объединила все сословия, направив все усилия к одной цели. А о том, что будет дальше, после войны, Денис не думал. «Якобинские мысли» об улучшении тяжелой участи народа, высказанные некогда Базилем, он считал и странными и несвоевременными. Да и сам Базиль в конце концов признал, что затеял разговор не вовремя.
И вот теперь приходилось опять возвращаться к этому тревожному и мучительному вопросу. По тому сочувствию, с которым отнеслись гусары к рассказу Федора о мужиках, живущих без господ, по той страстности, с какой обсуждались слухи о воле, Денис понял, как, в сущности, различны корни патриотических настроений дворянства и крепостного крестьянства. Все желали освобождения России от чужеземцев. Но при этом дворянство и он, Денис, хотели сохранить тот строй жизни, который существовал, а солдаты и крестьяне, сражаясь с общим неприятелем, надеялись на создание нового, лучшего для них общественного строя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105