— Я боялся! Товарищ старшина! — честно ответил Кузнецов.— Теперь вы будете говорить правду?— Так точно! Теперь я буду говорить правду! Кузнецову очень хотелось говорить правду. Одну только правду. И ничего кроме правды. Как стоя перед Господом Богом.— Тогда скажите мне, откуда у вас оружие? Кузнецов смутно помнил, что об оружии ему говорить было нельзя. Что о чем-то таком они договаривались с товарищами. Вот только он не помнил, с какими товарищами. И о чем.— Откуда у вас оружие? Отвечать!— Со склада!— Вы его украли?— Никак нет! Мы его не крали! Нет! Мы его получили. На складе. У кладовщика.— Как он смел его вам дать?!— Мы не сами. Мы должны были идти на стрельбы. Вернее, на задание. Нам надо было… Но я не могу об этом говорить…— Ты не можешь об этом говорить? Почему? Ведь я твой командир! Я тебе больше, чем папа и мама! От меня не может быть секретов! Ты слышишь меня?— Так точно! Слышу!— Ты скажешь мне правду?— Я не могу… Я не должен…— Ты хочешь сказать мне правду?!— Я хочу… Я очень хочу… Но я. Я не понимаю, что со мной… Мне кажется… Я хочу… Но мне плохо… Мне очень плохо!..Что происходило дальше, о чем его спрашивал старшина и что он отвечал старшине, Кузнецов не помнил. Наверняка тот что-то спрашивал. И, наверное, он что-то отвечал ..Очнулся Кузнецов уже под навесом. Уже в колодках. С явным ощущением постпохмельного синдрома. С головной болью, дурным запахом во рту и смутными воспоминаниями о вчерашнем дне. В смысле — о прошедших минутах.— Сколько я был там? — спросил он.— Часа два с половиной.— А я что-нибудь рассказал?— Откуда мы знаем. Мы за себя-то ничего сказать не можем…— Мне кажется, что я что-то рассказал… Но я никак не могу вспомнить что…— Мы все не можем вспомнить…На этом восточная поэзия с воткнутыми в уши иголками закончилась. И началась проза. Проза жизни.— Куда вы шли? — спрашивал военный. И тонкой палочкой бамбука, летящей с мелодичным посвистом, бил по голым пяткам.— А-а-а!— Он говорит, что часть маршрута все равно знает. Но ему нужен весь маршрут, — переводил, с состраданием глядя на истязаемого, американец.Американец сидел в плетеном кресле. Потому что стоять не мог. Его пятки опухли, как подушки. Его голые ноги напоминали валенки…— Он требует показать весь маршрут. Он знает, что ты знаком с картой. Что ты кадровый военный армии Советского Союза…Ах они и это знают!Взмах. Посвист и обжигающая не пятки, но прокалывающая все нутро боль. Как видно, и с такими палочками они обходиться умеют!— Где вы проходили? Каждый день. Каждый час.— Я не помню. Я не смотрел на карту… Взмах. Посвист. Рассекающая тело надвое от ступни до мозга боль.— А-а-а-а!!!— Он спрашивает, где вы шли? Извини, я ничем не могу помочь.— Не извиняйся.Посвист… боль!Посвист… боль!Посвист…Боль!!Боль!!!Боль!!!!И темнота потери сознания. Где все равно боль.И холодная вода на голову и лицо.— Как проходил ваш маршрут? Он требует показать на карте…— Я не умею читать карт.— Он говорит, ты умеешь читать. Он видел, как ты читаешь…Взмах… посвист… и боль!Боль!!Боль!!!Боль!!!!… * * * — Ты что-то сказал?— Сказал. Про подводную лодку. И про самолет…— Про золото?— Нет, не про золото. Про то, что мы там должны были что-то взять. Но я не знаю что. Потому что об этом знал один только командир. Которого они убили…— А про вьетнамца? Того?— Нет. Ничего.— А что еще они спрашивали?— Про маршрут. От начала до конца.— Сказал?— Нет. Вернее, не про весь. Только от самолета. И про ребят. Про могилы— И про могилы?— И про могилы. Сам не заметил… Но про гранаты не сказал. Понимаешь? Про гранаты ни слова не сказал. Чтобы они… Пусть только сунутся… Пусть только копнут… И все… Чтобы все… До одного… Гниды косоглазые…— И я сказал…— Про что?— Про лодку… И самолет… И могилы…— Били?— Били… И вот еще. На руке… На руке, с внутренней стороны, от плеча до локтя была снята кожа. Тремя длинными полосами.— Живым на ремни режут. Гады!Издалека, со стороны хижины доносились сдавленные крики.— Кто там?— Далидзе.— Громко кричит…— Шакалы! Дети шакалов! А-а-а!! Чтоб вы…! Чтоб ваши мамы…! А-а-а-а!! Чтоб ваши дети…! И внуки…! А-а-а-а-а!!! Псы вонючие…!Зря горячился Резо. Зря ругался на двух языках. На русском и грузинском. Они все равно их не понимали. Ни тот, ни другой…— Где вы проходили? Вспомните приметы…— Не дождешься! Волк поганый!.. А-а-а-а-а!!— Где вы вставали на дневки? Когда и через какие реки переправлялись?— А-а-а-а-а!!! Потом крики стихли. Потом возобновились вновь. И снова стихли…— Ответьте, где вы находились в первый день? С шести до девяти часов утра?— Пошел ты!. А-а-а-а-а! Больно! А-а-а-а-а!!! Ну больно же! Больно!!! Шакалы-ы-ы!— Ответьте, где вы находились в первый день? С шести до девяти часов утра…— Не помню! Ну сказал же — не помню! Ну честное слово — не помню! Не помню-ю-у-у! Ну вы что, не понимаете?! А-а-а-а-а!!! Бо-о-о-ль-но-о-о-о-о!!! Га-а-ды!— Ответьте, где вы находились в первый день? С шести до девяти часов утра…— Кажется… На побережье… Моря…— Где вы были на побережье моря?— Не помню… А-а-а-а-а-а!!!..Резо и его американца принесли через три часа. И бросили на землю. Еще через полчаса Резо пришел в себя. И тихо застонал. А потом закричал. В голос.— М-м-м! Больно! О-о-очень больно! О-о-очень. М-м-м!…— Ты сказал?Далидзе молчал. И отводил в сторону глаза. И кричал.— Он что-нибудь сказал? Слышь, американец. Он сказал что-нибудь?— Он сказал. Что-нибудь.— Что?— Он сказал что-то про море. И про первый день. Они очень страшно его мучил. Очень, очень страшно…— А потом?— Потом он, как это по-русски, потерял разумность.— Сознание?— Yes. Потерял сознание.— Я не смог. Я не выдержал. Мне было больно. Очень! — тихо произнес Далидзе. — Я не мужчина после этого!— Да брось ты, Резо. Все мы здесь…— Мне было очень больно! Я не знал, что может быть так больно! Вот…Резо раскрыл сжатую в кулак, окровавленную руку. И все посмотрели на его пятерню.На четырех его пальцах вместо ногтей и верхних фаланг торчали кости. Голые кости. Расщепленные на концах. Они просто срезали с них мясо. Просто сострогали, как серную головку со спички… И кусали, и дробили эти кости щипцами.— Падлы! Что творят!..— Я не смог… Я сказал… Я не мужчина… Со стороны хижины доносились новые крики. Новой пары пленников…— Ответьте, где вы находились в первый день с девяти часов утра до полудня? * * * — А-а-а-а-а!!!..— Ответьте, где вы находились в первый день с полудня до двух часов дня?— Бо-о-о-льно-о-о-о!!!..— Ответьте, где вы находились в первый день с двух до четырех часов дня?..— Где вы находились во второй день с шести часов?..— Где вы находились в третий день?..— Где вы находились?..— Где?..— Где?..— Где?.. * * * Через день пленников перестали бить по ногам. И били только по рукам и голове. И резали и жгли тело. И выворачивали суставы. И строгали пальцы…— Теперь меня интересует пятый день. Шесть часов вечера.— Я не помню пятый день. Я не помню, что было в шесть часов вечера.— Постарайтесь вспомнить. Иначе вам будет больно. И вы все равно все расскажете. Вы все равно все рассказываете. Только очень поздно.— Зачем вам все это? Зачем вы нас мучаете? Лучше просто убейте…— Мы не виновны в ваших страданиях. Вы сами виновны в ваших страданиях. Мы не приглашали вас в нашу страну. Вы пришли, не спросив нас. С оружием в руках. И убивали наших бойцов, которые хотели остановить вас. Потому что это их страна. Вы убили много наших бойцов… Мы не трогаем гостей. Но вы не гости. Вы пришли без нашего согласия и не хотите рассказать зачем… Зачем вы пришли в нашу страну?— За приборами. С разбитого самолета.— Мы не верим вам. Где эти приборы? Куда они делись? Если вы пришли за приборами?— Мы потеряли их. Ну, в смысле бросили. Когда начались бои.— Где бросили? При каких обстоятельствах?— Ну не знаю я где. Не знаю, при каких обстоятельствах. Их командир прятал.— Один?— Один. Ну один. Ну честное слово — один.— Мы не верим вам.— Ну а зачем мы, по-вашему, пришли? Зачем?— Наверное, вы хотели убить старейшину нашей провинции…— Старейшину? Какого старейшину? Какой провинции? О каком старейшине вы говорите? На хрена он нам сдался, ваш старейшина!..— Или взорвать дамбу. Вот здесь. В верховьях этой реки. Чтобы затопить наши поля. Чтобы погиб урожай и скот. Чтобы наш народ голодал…— Что вы такое городите? Какая дамба?! Какой скот?! Это полная ерунда! Ни хрена себе — взрывать?! Ну вы точно тут все в детстве головой о бамбук ударились! Не хотели мы ничего взрывать. Даже не думали! Мы шли за прибором. Не ясно, что ли? Вот за их прибором. У нас даже не было взрывчатки! Где наша взрывчатка?— Вы спрятали ее, когда наши бойцы преследовали ваш диверсионный отряд.— Ну какой диверсионный? Мы за прибором шли. Ну вы что, совсем отупели тут в джунглях… Да убери ты свои щипцы! Ну убери ты их Христа ради. Я же правду говорю. Ну мамой клянусь. Ну Буддой вашим! Или как он у вас там… Мы про эту дамбу даже ничего не знали!— Вы два раза переходили эту реку. Здесь и здесь. Вы поднимались вверх по ее течению. Зачем вы поднимались вверх?— Ну что вы за тупоголовые такие. Говорят же вам, не знали мы, что там дамба. Ну не знали! Не знали!!! Мать вашу вьетнамскую…— Зачем вы тогда пришли?— За прибора-а-а-а-ами-и-и!!! Убери щипцы! Больно же! Убери-и-и! Больно-о-о! А-а-а-а-а!!!..— Зачем вы пришли в нашу страну?..— Зачем вы пришли?..— Зачем?..— Зачем…И снова: «Ты. И ты!»… «Ты. И ты!»… «Ты. И ты!»… Каждый день. И каждую ночь… * * * — Слушайте, мужики, может, скажем им, где «груз». Чтобы они проверили и успокоились. Ведь все равно доконают. У меня уже живого места нет. Еще немного, и я им даже то, что не знаю, расскажу. И чего не было… Американцы все сказали, и их не трогают. Почти совсем не трогают. Чем мы хуже… Ну ведь если по совести рассудить, то самолет на их территории лежал. И, значит, по закону им принадлежал. И все, что в нем… Он их больше, чем наш… Давайте отдадим. Один хрен, им эти приборы без надобности. Куда им их присобачивать? Под хвост мулам? Для точности наведения на базар? Чтобы по дороге с пути не сбиться? Они даже не врубятся, что это такое…— Черт его знает. Может, и верно. А то они нам своей дамбой всю душу вымотают. Все жилы по одной повытягивают…— А если в дамбе признаться? И вообще во всех дамбах страны. Скажем, хотели устроить всемирный вьетнамский потоп. Чтобы извести их население. Под корень. Может, они разозлятся и пожалеют нас. И убьют?..— Даже не мечтай! Они взрывчатку заставят искать! Которой нет! И снова пытать будут. До тех пор, пока мы место не покажем! А где мы его возьмем, это место? Если нет ни его, ни взрывчатки… Нет, лучше «груз» сдавать… Глядишь, они поверят и успокоятся. И грохнут нас за ненадобностью. Я бы сдал. Мне моя смерть важнее чужих приборов…— Где эта смерть… Хоть бы колодки сняли! Можно было бы удавиться. Или вены вскрыть. Или глотки друг другу перегрызть!…Снова подошли конвойные. Принесли и бросили очередную пару. И выбрали новую.— Ты. И ты…— Зачем вы пришли в нашу страну?..— Где вы были утром шестого дня?.. — Где вы были?..— Где?..— Где?..— Зачем?..И после каждого вопроса — крики боли и ужаса!Боли и ужаса!..Боли!..Боли!..Боли…— Все, мужики! Я пас! Я им про все расскажу. Даже про детские шалости. Даже про то, как я за бабами в бане подглядывал. Я больше не могу… Глава 34 Неожиданно пытки прекратились. Совсем. Пленников вымазали с ног до головы мазями, обмотали «лопухами» и оставили в покое И даже накормили. Не сделали только одного — не сняли колодки. Чтобы они чего-нибудь с собой не сотворили.— Что они опять задумали?— Кто их знает? Мне иногда кажется — они вообще не думают. Потому что нечем. Потому что у них что задницы, что то, что насажено на шею, — устроено совершенно одинаково. Если судить по содержимому…— Не скажи… Мне кажется, они знают, чего добиваются. Особенно этот, главный. Который нас допрашивает. Который следователь.— И чего?— Возможно, хочет сделать из нас козлов отпущения. Чтобы набить себе цену. И заработать лишнюю звездочку на погон. Для этого и дамбу придумал…— Они просто плохой люди, — высказали свое мнение американцы, — которые не любят цивилизаций.— А мне кажется, все гораздо проще. Они садисты и психопаты. Им нравится, когда их жертвы кричат и извиваются от боли. Это добавляет им значимости. А дамба для того, чтобы пытать как можно дольше. Потому что реальных доказательств ни за, ни против мы представить не сможем…— Что вы гадаете? Один черт, мы здесь ничего не решаем. Хотят мучить — будут мучить. Захотят убить — убьют. Захотят оставить в покое — оставят в покое. Но после того, как убьют…Прошел день.Пленников еще два раза накормили-напоили. Правда, не как людей — как домашнюю скотину, поставив на колени между зажатыми в колодках руками миски с похлебкой. Отчего есть приходилось, влезая всем лицом в горячую емкость, и лакать, подобно собакам. Но на такие мелочи внимания уже никто не обращал. Лакать так лакать Главное, чтобы было что лакать.Потом пришел местной выпечки доктор, поклонился и еще раз обработал раны. Поклонился — и ушел.Второй день был как первый.Снова с кормежкой, медицинской помощью и свободным, в пределах колодок, досугом.На третий день колодки сняли. С ног. Что уж вообще ни в какие рамки… В деревянном плену остались только руки. Несколько часов пленники занимались только тем, что разгибали закостеневшие позвоночники. Очень постепенно разгибали. Вздрагивая и вскрикивая от боли.Потом снова принесли еду. Которую теперь можно было лакать стоя на коленях. И вилять хвостами, выражая хозяевам свою признательность за сытный обед.— У меня такое впечатление, что эти приматы решили из нас сделать парнокопытных. Чтобы доказать превосходство своей желтой расы над белой.— Ну да, а потом откормить и продать каннибалам. Живым весом.— Живым весом это как? — переспросили американцы.— Как скотину. Перед убоем.— Лично я хоть к каннибалам. Если по этому поводу они наконец станут выводить нас в туалет!— Да! Большой человек не хорошо всегда делать в штаны. Хорошо только очень маленький, — подтвердили американцы.Утром четвертых суток к пленникам подошли вооруженные вьетнамцы и скомандовали подъем.— Встать!Пленники встали вместе с повисшими на руках колодками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40