Что же касается моей внешней политики - сделайте милость, не вмешивайтесь в нее. Ибо измена начинается с сомнений, продолжается критикой и заканчивается порой пулей!" Мерзавец молча поклонился, его лицо трупа, как всегда, было непроницаемо.
Но когда я вызвал Талейрана... сдержаться уже не смог! Этот подлец, который первым посоветовал мне прогнать испанских Бурбонов, теперь за моей спиной меня же за это и поносил!.. Он услышал от меня все матерные слова, все солдатские ругательства...
Император носился по душной каюте и бешено кричал:
- "Вы вор и подлец, для которого нет ничего святого! Вы... (Непечатное.) Это вы сообщили мне, где находится герцог Энгиенский, и заставили меня поступить с ним так жестоко! (Непечатное.) Это вы заставили меня ввязаться в дурацкую авантюру с Испанией (непечатное), а теперь поносите меня и объявляете, что вы меня предостерегали! Вы говно в шелковом чулке! Вы (непечатное) заслуживаете, чтобы я стер вас в порошок, но я слишком вас презираю... чтобы пачкать руки о вас! (Непечатное.)"
Он опомнился и сказал как-то устало:
- Это был не лучший монолог... Негодяй спокойно слушал. Он это умел. Он был знаменит тем, что однажды, слушая памфлет о себе, заснул! Думаю, пока я на него орал, негодяй готовил ответную реплику. И приготовил. Когда я закончил, он попросил разрешения удалиться. И, выйдя, сказал: "Как жаль, что такой великий человек так плохо воспитан!" Я не мог не оценить этой фразы... Да, вскоре я вернул Талейрана... что делать: он был дерьмо, но и... золото! Единственный, с кем мне было интересно беседовать. У него был блистательный ум... и самое ужасное - я и теперь, после всех его предательств, по нему скучаю... Хотя я многое теперь о нем знаю... Знаю, что вскоре после Эрфурта русский царь начал получать регулярные доносы из Франции, подписанные "Анна Ивановна". Их писал Талейран... Нет, он не был просто шпионом. Это был все тот же голос богатых... Очень устали они от моих грандиозных планов. Очень боялись потерять нажитое... Ладно! Бог, которому он служил когда-то в юности, будет ему Судьей...
Император помолчал. Потом продолжил:
- После моего отъезда из Испании войну продолжали мои маршалы. Испанцы не вняли ни угрозам, ни обещаниям - сражения шли непрерывно. Это были кровопролитные битвы, и какие! Ланн взял Сарагоссу... причем штурмом пришлось брать каждый дом. А потом уже взятый город три недели продолжал сопротивляться! Против солдат воевали женщины и дети... трупы лежали вповалку. На улицах копыта коней скользили в лужах человеческой крови. "Какая грустная победа! - сказал мне потом Ланн. - Я никогда не убивал столько бесстрашных, пусть и сумасшедших людей". Он был подавлен... и вскоре погиб. Мне кажется, что смерть именно тогда вошла в него. Это был лучший маршал.
Я чувствовал: штурм Сарагоссы произвел тяжелое впечатление на Европу. Да, я пребывал в раздражении, но не мог отказаться от Пиренейского полуострова, это был бы конец Континентальной блокады. Между тем испанский груз давил и связывал мне руки... А руки должны были быть свободны, ибо в это время я уже понял: Австрия и Пруссия не просто волновались - император Франц окончательно надумал воевать.
Пятнадцатого августа восьмого года Меттерних прибыл в Сен-Клу поздравить меня с днем рождения. Так они старались усыпить мою подозрительность. Но я старый воробей, я прямо сказал ему, что знаю о настроениях в Австрии. И добавил: "Надеюсь, ваш император не забыл, что не так давно я захватил вашу столицу и большую часть вашей страны. Но вернул почти всё! Я часто думаю: если бы кто-то из моих врагов захватил Париж, поступил бы он с такой умеренностью?" Эти слова оказались пророческими. Думаю, Меттерниху придется их вспомнить на Страшном Суде. А тогда я прямо сказал, что, если Австрия вновь начнет войну, ожидать от меня новой "умеренности" не стоит... Но все было тщетно. Военный угар охватил Австрию. Мне доносили: в Вене слагают песни, зовущие к войне, их распевают прямо на улицах под овации зевак, поэты сочиняют подстрекательские стихи, драматурги - такие же пьесы: они шли в театрах под аплодисменты зала. Двор требовал войны. И Меттерниху, умному, осторожному и трусливому, сжав зубы, пришлось идти у него на поводу. Он вдруг заявил, что моя власть и сохранение европейских престолов - несовместимы. Я потребовал действий от русского царя, тот, конечно же, привычно уклонился. Я был очень раздражен и, пожалуй, впервые не контролировал эмоции. Я начал ссориться с Папой, который не хотел присоединиться к Континентальной блокаде...
Десятого апреля австрийские войска начали наступление на земли моего союзника, баварского короля. Всего восемьдесят тысяч моих солдат стояло тогда в немецких землях, а австрийцы поставили под ружье полмиллиона. Инициатива была в руках врага - впервые я позволил это неприятелю. Армия под предводительством эрцгерцога Карла вторглась в Баварию. Австрийцы разбрасывали листовки с призывами к немцам объединиться против французов. И вскоре баварский король вынужден был оставить Мюнхен... Но я был уверен в своей армии. И я обещал солдатам в своем обращении: "Солдаты! Через месяц вы будете в Вене"...
Вначале я быстро сумел образумить австрийцев - нанес им шесть поражений за шесть дней. И уже двадцать третьего апреля въезжал в отбитый мною Мюнхен. Правда, неприятелю впервые удалось взять в плен отряд французов в тысячу человек, но я поклялся, что австрийцы заплатят своей кровью за этот позор моей армии. И в битве при Экмюле взял двадцать тысяч пленными, почти всю их артиллерию и пятнадцать знамен.
До сегодняшнего дня я изумляюсь непостижимой памяти императора. Я проверял потом цифры - всё точно.
- Эрцгерцог Карл с трудом спасся от плена - ускакал с поля боя. А потом была битва при Регенсбурге. Опять непривычно ожесточенная... Я даже был легко ранен - шальная пуля задела ступню... Весть моментально распространилась по армии... Я понял: медлить нельзя. Тут же, на поле боя, мне наспех перевязали ногу, и я вновь сел на коня при радостных кликах солдат. Но это был еще одно предупреждение - прежде пули меня избегали.
К вечеру мы взяли город и восемь тысяч пленных. Но множество австрийцев предпочли смерть в бою. Так что успех не заслонил правды - я столкнулся с непривычно упорным, ожесточенным сопротивлением австрийцев. И, пожалуй, впервые! После нескольких выигранных сражений, уже направляясь к Вене, я вынужден был сжечь замок Эберсберг, стоявший насмерть. Запишите: австрийцы потеряли двенадцать тысяч убитыми и пленными, и я опять занял прославленное Молкское аббатство, где уже стоял в восемьсот пятом году. Тогда я не тронул ничего. Теперь я разрешил моим солдатам опустошить знаменитые винные подвалы монастыря.
Через два дня я уже был под Веной.
Защищать город император Франц поручил брату, эрцгерцогу Максимилиану. Я предложил ему сдать столицу - пощадить дома и имущество несчастных горожан, а самому заняться каким-нибудь полезным делом, поскольку сопротивление бесполезно. Глупец гордо отказался. Тогда я приказал батареям громить Вену. Уже через пару часов город был объят пламенем. Эрцгерцог, объявлявший еще накануне, что будет защищаться до конца и живым не сдастся, поспешил бежать, бросив столицу.
Моя ставка была в Шенбрунне - австрийском Версале. Сюда и прибыла делегация горожан с ключами от города. И я мог теперь сказать своим воинам: "Солдаты! Прошел месяц с тех пор, как неприятель вторгся во владения нашего союзника. Ровно через месяц, как я вам обещал, вы в Вене..." Вена пала, но сопротивление не было сломлено! Воспользовавшись нашей нерасторопностью, эрцгерцог Карл успел переправить армию через Дунай и сжег все мосты. Я был в изумлении - и от везения неприятеля, и от его непривычного упорства. Я все яснее понимал - это другая война.
Теперь мне предстояло форсировать Дунай. План был совершенно ясен переправить армию по отмели до острова Лобау, оттуда навести понтонный мост и высадить войска на левом берегу... И началась битва... столь яростная, что я еще раз почувствовал - передо мной другая армия. Она заразились духом Испании, теперь мне приходилось выцарапывать победу... И, когда храбрец Ланн уже рубил австрийцев, рухнул мост. Это был еще один знак - судьба начинала отворачивать свое лицо. Но тогда я прогнал эту мысль... Мне пришлось приказать отступить... от столько раз битых австрийцев. Они храбро теснили нас, артиллерия била непрерывно, они многому от меня научились. И, проклятье, я потерял лучшего - Ланна. Ему оторвало ногу ядром. Он лежал на земле уже в забытьи. А я сидел над ним. Он умер на моих глазах. Как мне будет не хватать его в Москве!..
В тот день я потерял двадцать тысяч... Вся Европа гудела о моем отступлении. В Париже распространились слухи о моем поражении, Австрия торжествовала, говорили, что я заперт на острове Лобау и даже... погиб! Самое смешное: Франц послал прусскому королю радостное сообщение о моей смерти. И пригласил поглядеть на мою могилу. По Германии прокатились бунты. В Тироле, в Вестфалии вспыхнули восстания. Это были нехорошие зарницы... В это же время англичане высадили десант в Нидерландах и грозили Бельгии. В Париже, не привыкшем к таким неудачам, началась паника, ее умело раздувал Фуше. Он тотчас издал любопытное воззвание: "Докажем миру, если гений Наполеона и придал великий блеск Франции, его присутствие вовсе необязательно, чтобы отразить угрозы врага". Якобинец вспомнил дни революции и возродил Национальную гвардию. Расторопно мобилизовал сорок тысяч национальных гвардейцев "для отпора врагу". Вернувшись в Париж я, конечно же, одобрил его меры, но хорошо запомнил: "его присутствие необязательно". И уже вскоре в очередной раз Фуше расстанется с министерством полиции.
Обострились отношения и с Папой... Я настаивал на соблюдении им правил Континентальной блокады и Конкордата. Папа объявил мне, что Конкордат соблюдает и моего права предлагать французских епископов не оспаривает, лишь размышляет по поводу моих кандидатур, поэтому порой возникают задержки. Что же касается блокады, то миссия Папы на грешной земле запрещает ему принимать чью-то сторону в размолвке между чадами Церкви... "Наместник Бога должен сохранять мир со всеми..."
Я написал ему, что англичане - еретики с точки зрения его римской церкви, я же его союзник, и он обязан поддерживать меня. Ибо моя борьба с Англией должна стать борьбой римской церкви с англиканской ересью. Но мои религиозные размышления его не убедили, и порты Папской области по-прежнему были открыты для английских судов.
После моей первой неудачи на Дунае Папа начал распространять слухи, что это Божья кара за непочтительное обращение с Его Наместником на земле. Я угрожал: "Вы, Ваше Святейшество, духовный глава Рима, а я - его император". "Императора римского не существует", - сообщал он мне.
Пришлось убедить его в обратном. Я написал ему, что если торговля с англичанами будет продолжаться, мне придется лишить его папских владений. В ответ Папа пригрозил: "Я не буду сопротивляться оружием. Я стану на пороге крепости Святого Ангела у входа в мои владения, и Вашим войскам придется маршировать по телу Наместника Бога, который помазал Вас на царство..." И пригрозил предать меня анафеме. Я ответил, что эта оригинальная средневековая мысль немного опоздала. И просил помнить, что корона мне досталась по воле народа и по воле Божьей. И я буду для него всегда Карлом Великим, но не Людовиком Кротким.
И я приказал генералу Миолли занять Рим и Папскую область. Из Шенбрунна я подписал декрет о присоединении к Франции Папской области. Над замком Святого Ангела папа смог увидеть печальный финал нашего спора развевавшийся флаг Франции... Я понимал последствия этого шага. И вообще я чувствовал, как всё заволновалось вокруг. И как нужна сейчас впечатляющая победа!
Я укрепил Лобау, дал армии забыть неудачи и пополнил ее корпусом Макдональда, пришедшим из Италии. После побед в Далмации подошел и корпус Мармона. Теперь отдохнувшие солдаты рвались в бой - отомстить за поражение от столько раз битых австрияков... Я дочерна загорел на здешнем солнце, здоровье окрепло, нервность прошла. Я знал, в каком месте ждут меня австрийцы. Но они забыли: я всегда являюсь совсем в другом месте и неожиданно. Так было, конечно, и на этот раз.
В ночь на пятое июля в ужасную грозу, под беспощадно хлеставшим ливнем, я форсировал Дунай. Я вымок до нитки, но после удушающей жары последних дней это было даже приятно... На следующий день мои войска развернулись у Мархфельда. Не ждавший меня здесь эрцгерцог Карл торопливо отступил к Ваграму. Там и должна была произойти решающая битва. Эрцгерцог расположил свои войска так, чтобы зажать меня в тиски обоими флангами своей армии. Против левого крыла австрийцев я выставил корпуса Удино и Даву. Против правого - Бернадота и Массена...
Главные силы - победоносную Итальянскую армию и мою гвардию - я оставил в резерве... Маневрируя, я все время перебрасывал их на самые уязвимые участки сражения, когда судьба боя висела на волоске, и они не раз переламывали ход битвы. Эти удачные маневры все решили. После одиннадцати часов кровопролития я разгромил эрцгерцога. Пятьдесят тысяч австрийцев легли на не просохшем после ночных дождей поле. Мне не удалось уничтожить их всех, как при Аустерлице, не хватило кавалерии... да и немецкие войска, сражавшиеся на моей стороне, не лучшим образом себя проявили. Был подозрительно ненастойчив и Бернадот. Так что Карлу удалось увести остатки войск в Моравию. Но и свершившегося было достаточно. Над долиной Ваграма в последний раз взошло мое солнце...
Двенадцатого июля ко мне явился князь Лихтенштейн, адъютант императора Франца. Я принял его нарочито мрачно. Австрийцы просили перемирия. Я сказал, что не я начал эту войну и оттого вынужден их наказать за коварство и злонамеренность. "Я знаю - ваш государь хотел встретиться на моей могиле с другими государями, моими врагами. Но, как видите, им пока придется повременить. Сообщите императору, что все города, куда вошли мои солдаты, остаются в моих руках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37