Оказалось, верный Савари, чтобы избавить меня от колебаний, задержал это письмо... Я не спал всю ночь... Быть повелителем для человека с чувствами подчас мучительно!
Впечатление от расстрела было огромное... Фуше сказал: "Это больше, чем преступление, это ошибка". Но это лишь ловкая фраза... В том-то и дело, что ошибки не было, а преступление было - преступление против великодушия. Да, меня проклинали в Европе... Но пусть проклинают, лишь бы боялись. И теперь меня боялись, очень боялись. Бурбоны поняли: решив мстить, я не остановлюсь ни перед чем. Цель была достигнута, хотя и печальными средствами. С покушениями на какой-то период было покончено... Повторюсь: враги долго неистовствовали. Русский царь посмел обвинять меня в бесчеловечности, называл "корсиканским чудовищем". Но он забыл, что я, в отличие от иных государей, умею и люблю отвечать. Я тотчас ответил ему в "Мониторе". Я написал, что герцог был замешан в покушении на правителя страны. К убийцам, готовящим покушение на правителей народов, следует быть беспощадным. Например: если бы русский царь, узнав, что убийцы его отца находятся за границей, захватил их, я бы не возражал!.. Так я напомнил русскому царю, посмевшему учить меня морали, что убийцы его отца находятся на свободе в его собственной стране! Стрела попала в цель, ибо мои статьи читала тогда вся Европа...
Император замолчал, потом вдруг добавил:
- Герцога расстреляли во рву Венсеннского замка... Я поехал потом на это место. Там до сих пор растет одинокое дерево... Была безлунная ночь и в свете факелов... Савари мне рассказал... На стене замка возникла огромная тень несчастного герцога... и этого дерева, около которого его расстреляли... Да, впечатление было огромное... - Он еще помолчал и продолжил: - После этого печального события оба блистательных негодяя поняли: пора! И в один голос заговорили о том, чего я так хотел услышать: как страшно, когда судьбы французской революции и великой нации зависят от жизни одного человека! И я не прав, решив, что с покушениями покончено. Отнюдь! Смерть герцога может оказаться тщетной, если мы не покончим с нынешним положением... Враги республики должны понять раз и навсегда: убийство Первого консула ничего не изменит... Ибо, как это положено во всех европейских странах, тогда на трон Франции взойдет... его наследник!.. Короче, чтобы обезопасить республику, я обязан вернуть монархию и основать новую династию... И Фуше, и Талейран теперь бесконечно повторяли мне это. И я сдался...
Я не мог не улыбнуться.
- Запишите, - хмуро сказал император, - впервые о монархии заговорил не я! Было решено провести плебисцит... И нация подавляющим большинством голосов вручила мне право быть императором французов.
Восторг обоих негодяев!.. С каким шармом епископ-расстрига склонился в изящном поклоне, обратившись ко мне впервые: "Сир". Но на дне глаз... презрительная насмешка аристократа над вчерашним безродным лейтенантом... А Фуше с его иссушенным лицом (кто-то сказал: "Он украл свою голову у скелета"), назвав меня впервые "сир", напротив, отвесил нарочито неловкий поклон вчерашнего якобинца, голосовавшего за смерть короля. И в глазах обычный мрак... Но в уголках рта - та же насмешка над лейтенантом Республики, назвавшимся императором.
Эта пара... Бывший монастырский учитель, который умудрился предать сначала Бога, потом Конвент и Робеспьера, потом Директорию и Барраса... Но зато какой был блестящий министр полиции! Какой мастер сыска!.. И второй выходец из знаменитой фамилии, носивший когда-то фиолетовую мантию епископа, этот великий ум и великий порок: его не очень тайные страсти - разврат и деньги, бесконечные женщины и бесконечные взятки... Но какой революционер не будет спокоен, зная, что министр полиции - это вчерашний якобинец, палач Лиона? И какой аристократ не будет надеяться, если министр иностранных дел из стариннейшего рода, бывший епископ Отенский? Один охранял меня слева, другой - справа, и вместе они объединяли нацию, указывая дорогу, по которой могут идти все. Они ненавидели друг друга, как пес и кот, но как были при этом схожи! Талейран - это Фуше для аристократов, Фуше - это Талейран для каналий. Я всегда знал им цену. Да, предадут, но предадут, если буду слаб, а тогда я был уверен, что никогда не дам им такой возможности! Меня мало заботили их убеждения, лишь бы следовали моим правилам... Тогда они следовали!.. Фуше... О, это хитрейший негодяй, обожавший, кстати, перекладывать на меня непопулярные распоряжения... Хотя благодаря ему я знал все обо всех... порой самые интимные подробности... Но с ним нельзя было терять бдительность. Я всегда проверял его донесения, сравнивая с тем, что приносил Дюрок. И ему это надоело! И он как-то сказал мне: "Поверьте, сир, я знаю все, что знает Дюрок, и еще нечто, о чем не знает никто". Его хвастовство меня разозлило.
"Например?"
Он издал странный звук, который у него обозначал смех.
"Например, я знаю, что вчера человек невысокого роста в сером сюртуке покинул Тюильри, пользуясь потайным ходом. Его сопровождал только слуга. В карете с зашторенными окнами он отправился к синьоре Грассини... Впрочем, все это знаете вы сами... - Он выдержал эффектную паузу и добавил: - Но то, что певица изменяет вам со скрипачом Роде, знаю только я!"
Император засмеялся, и этот смех будто разбудил его. Он вздрогнул, посмотрел вокруг, словно пытаясь понять, где он. Никогда не видел, чтобы кто-нибудь так умел уходить в прошлое. И сказал хрипло:
- Последний кусок - в мусор! - И добавил: - Идите спать.
Утро. Сегодня будем записывать его коронацию. Я помню, как горевали его поклонники в Европе, когда было объявлено, что он решил возложить на себя императорскую корону. Я жил тогда в Англии. Кто-то горько пошутил: "Быть Бонапартом и стать императором - какое понижение!" Помню мои разговоры с маркизом Л. Он сказал с горечью: "Тьму лет назад Карл Великий поехал в Рим к Папе, который возложил на него корону. Нынче вчерашний лейтенант вызвал Папу к себе. Наместнику Господа приказано короновать республиканского офицера-атеиста. И Папа приехал. Церковь проглотила небывалое унижение перед лжекесарем. Как все выродилось! О жалкий век и жалкие души!.."
Император, как всегда, пил кофе, когда я пришел в каюту. Сидел с отсутствующим видом с чашкой в руках. Потом поставил ее на стол и начал диктовать, даже не поздоровавшись:
- Коронация... А ведь это было всего каких-то одиннадцать лет назад. Но в другой жизни... Не записывайте - фраза банальна. Тысячу лет назад Папа короновал Карла Великого. С тех пор ни один из королей не мог похвастать, что его короновал глава католического мира. И вот я, будущий объединитель Европы, объявил себя наследником великого императора. И Папа согласился возродить тысячелетнее прошлое. Да еще с важнейшей поправкой - не я к нему, а он ко мне приехал. Иначе я попросту отобрал бы у него все его владения. Так что у него было два выхода - приехать или очень пострадать. Он предпочел приехать... Чтобы сохранить достоинство, Папе пришлось пошутить: "В конце концов Рим отомстил галлам: Бонапарт, родом итальянец, будет теперь управлять этими варварами..."
Я встретил его в Фонтенбло. Чтобы не целовать ему руку, я не вышел из экипажа, его пересадили в мою карету. Я едва сдерживал смех, глядя на этого хитрого итальянского графа, ставшего Папой. В его глазах вместо святости я прочел лишь нетерпеливое ожидание. Он хотел знать, что получит за свой приезд... Я отвел ему дворцовый "Павильон Флоры", перестроенный в знак уважения в стиле ватиканских дворцов. Ему подарили драгоценную тиару, столь дорогую, что он постеснялся ее носить и выставил в Сикстинской капелле... Великолепный экипаж, увенчанный папской тиарой, должен был везти его в Нотр-Дам... И тут выяснилось, что мы с Жозефиной не венчаны! Я как-то об этом никогда не думал... А оказалось, что она "от этого всегда очень страдала".
Перед коронацией состоялось наше тайное венчание. Она была счастлива. И, конечно же, приняла самое пылкое участие в создании своего туалета для коронации. И порядком надоела знаменитому ювелиру, который делал (точнее, бесконечно переделывал) ее корону.
Я был автором всего действа. Я разработал его детально, как диспозицию сражения. Мои ученые по пергаментам изучили древнюю церемонию коронации Карла Великого. Но я придумал внести в нее некоторую неожиданность, которая должна была всем показать: коронуется император Республики! Но об этом после...
Я занимался всем: утвердил великолепный декор Нотр-Дама во время коронации и убранство ложи, где должна была сидеть мать... Мне показали коронационные костюмы тех, кто был приглашен в собор (список составлял я). Маленьких куколок в этих костюмах расставили на моем столе в кабинете. Я и Жозефина склонились над ними: Папа, кардиналы, придворные (так теперь именовались вчерашние республиканцы) выстроились на столе. Я чувствовал себя судьбой, смотрящей сверху на крошечных, жалких людей. Я также утвердил корону и скипетр, который скопировали со скипетра Карла Великого... И свое новое имя: "Наполеон Первый, император французов".
И наступил день коронации. Все прошло великолепно, как я и задумал... Папа шествовал в собор, окруженный духовенством... Правда, по древнему обычаю впереди него шел осел, напоминая о въезде Христа в Иерусалим, что весьма повеселило парижан и несколько нарушило торжественность шествия... В собор я прибыл после Папы. Собор сверкал золотом и драгоценностями коронационных костюмов. Сверкала и моя мантия, которую я надел в соборе, все те же драгоценности, то же золотое шитье... Весила она столько... но я терпел...
Папа сидел в окружении кардиналов, мы с Жозефиной преклонили колени, и он совершил обряд помазания и благословил нас. И вот наступил главный момент, которого все ждали, думаю, со злорадством: я, коленопреклоненный, должен был получить корону из рук Папы. И Папа уже протянул руки к алтарю, где лежала корона, чтобы возложить на мою голову... но я преспокойно поднялся и взял корону сам. И, повернувшись спиной к Папе и лицом к собравшимся, сам возложил ее на себя! После чего надел корону и на голову коленопреклоненной Жозефины...
Да, Наполеон сам заработал свою корону - и сам должен был надеть ее на себя. Недаром моя корона была сделана в виде лаврового венца из золотых листьев. Языческая корона императоров Римской республики. Ибо я - император Республики французской! И весь Нотр-Дам ахнул от восторга!
Когда я возлагал корону на голову Жозефины, то увидел слезы на ее глазах. И хотя вначале я много шутил по поводу этого несколько маскарадного зрелища, но в тот момент тоже был взволнован...
Потом я сел на трон с вензелем моего нового имени. Золотые пчелы и орлы, украшавшие трон, олицетворяли постоянный труд и воинский подвиг. И оттуда я прошептал достаточно громко, чтобы услышал Жозеф: "Если бы наш отец увидел все это!"
Правда, когда все закончилось, я тотчас сбросил мантию и сказал брату: "О, счастье! Теперь я могу хотя бы свободно дышать..."
Когда я вышел из собора, сразу спросил Фуше: "Как все прошло?" "Великолепно". - "А что враги?" - "Хвалят зрелище, но своеобразно: "Золотое шитье, пудра на париках - все как в добрые старые времена. Не достает только трехсот тысяч французов, которые сложили голову, чтобы сделать такую церемонию невозможной". Еще он сообщил, что Байрон и Бетховен отказали мне в былой любви. Он ловко умел отравить настроение...
Император помолчал и добавил загадочно:
- Ничего, скоро я верну любовь лучших людей Европы, поверьте... - И продолжил диктовать: - За ужином я сказал Жозефине: "Слава Богу, и это вынесли... Четыре часа церемонии! Теперь королям придется называть меня братом". Но она не принимала шуток... Она была потрясена. И я попросил Жозефину о том, чего она хотела больше всего: "Не снимай корону за ужином". Она была счастлива и ужинала в короне...
А ведь это действительно было чудо! Чудо, которое сотворил я сам. Моя жена - в короне! Боже мой, моя жена - императрица!
Так появилась во Франции Четвертая династия. Меровинги, Каролинги, Капетинги и вот теперь Бонапарты... И надпись, вызывавшая вначале улыбки, но для меня полная смысла: "Император, согласно Конституции республики". Все как в любимом Риме. Я вернул времена Цезаря...
А потом я короновался в Италии.
Однако трон оставался для меня не больше, чем куском дерева. Коронации, все эти титулы нужны были только моему государству. Никто в моем доме не заметил, чтобы я хоть как-то после этого изменился. Огонь в камине, одеколон после бритья, разбавленный "Шамбертен" и ванна два раза в день - вот все, что мне было нужно.
Ибо подлинные времена величия и поклонения прошли. Я как-то сказал Жозефине: "Я слишком поздно родился. Я прошел прекрасный путь, чего тут гневить Бога! Можно считать, что я уже повелеваю Европой... А вскоре всю ее завоюю... И, может быть, покорю Англию. И моя империя охватит больше земель, чем империя Александра Македонского. Но и тогда нельзя будет сравнить мое могущество с величием Александра. Завоевав Азию, он объявил себя сыном Юпитера, и весь Восток ему верил. Если бы я объявил себя сыном Отца Небесного, любая рыбная торговка подняла бы меня на смех..." Жозефина посмотрела на меня в ужасе, как на сумасшедшего. А я ведь шутил. Да, шутил...
Император помолчал и добавил глухо:
- Жалкий век лавочников! Величия не осталось на мою долю... Всюду стена!
Он долго сидел, задумавшись. Потом сказал:
- Вычеркните последнее... - И продолжил: - Коронация примирила меня со старыми аристократами. Я разрешил им вернуться. И они радостно возвращались. С каким изяществом они произносили знакомые слова: "Сир... Мадам..." Слова их молодости!
После коронации мои генералы стали маршалами. Эти сыновья лавочников, трактирщиков, булочников должны были носить придворные костюмы. Но бархат, мундиры с золотым шитьем плохо сидели на израненных телах... А их супруги должны были учиться танцевать и вести беседу так, чтобы Европа не померла от смеха. И это было ох как нелегко! К примеру, жена маршала Лефевра, камергера моего двора, известная в юности в одном портовом заведении под прозвищем "Мадам без церемоний", никак не могла забыть свой живописный жаргон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37