Когда свеча разгорелась, я увидел, что и облик старуш
ки нисколько не изменился.
Нам, тем, кто помоложе, кажется, что если пошла жизнь на убыль, под уклон, зна
чит, каждый день должен что-нибудь разрушать, разъедать, сводить на нет. Н
о потом смотришь, человек скрипит и скрипит. Проходят годы, а он все такой
же, ни хуже, ни лучше. Видимо, перед самым финишем выходит организм на неку
ю ровную прямую, все приходит в равновесие. В горестное, конечно, равновес
ие, но так и держится. По крайней мере, для бабки Евлампии два года прошли м
имо. Я хотел навести старушку на воспоминания.
Ц Помните, мать Евлампия, мы заезжали однажды летом, два года назад?
Ц Стара я стала. Может, и помнила бы, Ц стара.
Сергей Васильевич был независим от бабки, был не связан с архангелом Мих
аилом, стоящим на окне, и чувствовал себя более свободно. Он был редакторо
м областной газеты, в нем билась практическая журналистская жилка. Он то
тчас начал расспрашивать старушку о быте, о будничных сторонах ее жизни.
Для меня оказалось важным только то, что она хранительница огоньков, а Се
ргею Васильевичу нужно было непременно узнать, на какие деньги живет ста
рушка, где берет продукты, каков ее месячный бюджет, кто за ней ухаживает.

Ц Ходят. Из деревень женщины ходят. Кто кусочек хлебца принесет, кто саха
рку, кто гривенничек. А много ли я съем? Что твой воробей.
Разговор на бытовые темы быстро сблизил старушку и Сергея Васильевича. Я
видел, что авторитет моего друга растет на глазах. Почувствовав благопр
иятность обстановки и зная, что второго столь блестящего случая не будет
, я неожиданно спросил:
Ц Мать Евлампия, может быть, вы отдали бы мне вон ту икону? Ту, что стоит на
окне без дела.
Я спросил и ждал обыкновенных после такого вопроса слов:
Ц Что ты, миленький, Бог с тобой, разве иконы отдают, разве их из дому вынос
ят? И как это я могу отдать, если мне поручено хранить до скончания века?
А так как я знал к тому же с прошлого раза, кем именно поручено, то и просил б
ольше для своего спокойствия, нежели с надеждой на результат. Но мать Евл
ампия спокойно спросила:
Ц А ты не выбросишь?
Ц Как можно, мать Евлампия!.. Али мы…
Трясущееся личико повернулось к Сергею Васильевичу.
Ц Как посоветуете, отдать ему архангела Михаила?
Ц Не сомневайся, бабушка, отдавай, В хорошие руки попадет твоя икона, он п
онимает.
Ц Ну что ж, видно, так Богом положено, бери.
От Волосова мы отъехали с зажженными фарами. В их лучах по извилистой дор
оге появлялись и пропадали то колосья ржаного спелого поля, то придорожн
ый куст, то травянистый косогор, то бревенчатый мосток, то быстротечная р
ечка.

Сергей Васильевич никогда не видел, как это так, из-под одних красок могут
появиться совсем другие. Он недоверчиво слушал мой рассказ о слоях живо
писи на иконах и, в частности, совсем не верил, что под голубым архангелом,
добытым нами, окажется другой архангел, древний, ярко-красный.
Мне хотелось удивить Сергея Васильевича и показать ему воочию, как из-по
д голубого будет появляться ярко-красное. А не появиться оно не могло. Слу
чай подвернулся, можно сказать, классический. Безошибочно древняя доска
и очевидная молодость масляной живописи. Надо знать еще, как легко размя
гчается от растворителя масляная краска, как эффектно она взбухает под ф
ланелевой тряпочкой компресса, как легко снимается ватой или скальпеле
м и какой сразу чистый и яркий остается на месте компресса прямоугольнич
ек. Одним словом, я хотел показать Сергею Васильевичу фокус, будучи увере
н в его успехе и предвкушая этот успех.
На другой день, позавтракав, мы приступили к священнодействию.
Бережно положили икону на стол кверху живописью, обтерли ее чистой ватко
й, расставили склянки, баночки, разложили скальпели, пинцет, гирьку и даже
шприц, хотя он здесь никак не мог понадобиться: никаких вспученностей на
иконе не было. Я выбирал только место, куда поставить компресс, чтобы прои
звести наибольшее впечатление.
Для начала я выбрал верхнее поле иконы, а именно то место, где было написан
о церковнославянскими буквами: «Архангел Михаил». Я видел насквозь. Гляд
я на грубую жирную надпись, я видел под ней изящные, четкие, несколько смещ
енные, по сравнению с верхними, буквы и не по синему фону, а по охре. Я это ви
дел и поэтому поставил компресс на буквы. Всю надпись мой компресс захва
тить не мог, да и не было нужды. Но все же из-под одной жирной, неряшливой бу
квы по синему должна была появиться другая, легкая и породистая буква по
охре.
Как я и предполагал, масляная краска размякла быстро.
Ц Ну, Сергей Васильевич, теперь смотри. Показываю фокус. Что мы видим пер
ед собой? Мы видим масляную живопись девятнадцатого века. Мы видим букву
намалеванную зеленым по синему. Сейчас я сделаю красивый жест Ц и что мы
увидим тогда? Тогда мы увидим шестнадцатый век, мы увидим ту же букву, толь
ко написанную другим мастером и, следовательно, по-другому. Красивые чер
ные линии будут сочетаться с охрой. Итак, я беру вату, сворачиваю ее в туго
й тампон, окунаю ее в растворитель, подношу к иконе и…
Размокшая синь вместе с зеленой буквой «а» стерлась с такой же легкостью
, с какой стерлась бы с листа бумаги только что прилипшая, не успевшая еще
приклеиться, мокрая переводная картинка. Она даже и не стерлась, а как-то
соскользнула со своей основы, но основой у нее оказалась, увы, не охра с из
ящной черной буквов, а белый, глянцевый, чистый левкас.
Я не поверил своим глазам. В первое мгновенье я подумал, что, может быть, пр
отравил все слои живописи и снял слишком решительным и слишком небрежны
м движением. Но этого быть не могло. Я хотел показать фокус Сергею Василье
вичу, а вместо этого мать Евлампия и ее Михаил Архангел показывали фокус
мне самому.
Скорее я намочил фланельку и наложил ее на одежды архангела. Сергей Васи
льевич самодовольно ухмылялся. Я старался найти объяснение случившему
ся. Вероятно, дело в следующем: на старой иконе обкрошились поля, левкас от
стал и осыпался. Когда икону подновляли обсыпавшиеся места заполнили но
вым левкасом, на который мы теперь и наткнулись. Компресс на одежде, на сер
едине доски, сейчас покажет, что мои предположения правильны.
Однако участок архангеловой одежды смылся, обнажив точно такой же левка
с, как и в первом случае. В отчаянии я ставил компрессы куда попало: на руки
архангела, на фон, на нимб, на лик, наконец. Результат получался один и тот ж
е.
Ц Факир был пьян, и фокус не удался, Ц ехидно подвел итог моей деятельно
сти Сергей Васильевич.
Да, фокус не удался. Но почему? Какая-то вопиющая нелепость. На доске шестн
адцатого века живопись девятнадцатого, и больше ничего нет. Абсурд. Новы
й, свежий, без крокелюров левкас. Самодовольный, плоский, тупой левкас вме
сто яркой живописи. Куда ни сунешься со своим компрессом, всюду натыкаеш
ься на ровную плоскую белизну.
По какому-то наитию, а может, просто со зла и от полного отчаяния я углубил
наискось острый конец скальпеля в белую, ненавистную мне слепую массу и
сильно поддел, подковырнул ее. Кусочек левкаса величиной с трехкопеечну
ю монету отскочил и стрельнул к потолку. Следующее мгновение принадлежи
т к тем, которые, как говорят, человек вспоминает в свой смертный час. Доны
шко образовавшейся выемки горело сочной и ровной киноварью. Иконописец-
обновитель не стал писать по древнему письму, а сначала покрыл его своим
левкасом, снова загрунтовал. Осторожными теперь движениями носика скал
ьпеля я расширил брешь в шестнадцатый век до прямоугольника в несколько
квадратных сантиметров, а потом этот прямоугольник промыл растворител
ем.
Я не знал способа, которым реставраторы удаляют левкас, положенный повер
х живописи. Да и непозволительно было бы мне самому браться за такую икон
у. Я отвез ее в Москву и там отдал в опытные руки реставратора.
Между прочим, новый архангел оказался написанным вверх ногами по отноше
нию к прежнему, основному архангелу. Оно и понятно: положив новый грунт, жи
вописец забыл потом, где у иконы верх, где низ. Скорее всего, он вовсе не зад
умывался над этим.

11

Ну что ж, такова материя этой книги. Когда пишешь про целинные земли (а я пи
сал), то и дело встречаются на страницах «пшеница», «степь», «дрофа», «трак
торист». Когда пишешь книгу о грибах (а я писал), то и дело встречаются на ст
раницах «сыроежки», «рыжик», «опушка», «мухомор».
Сегодня я пишу об иконах. Удивительно ли, что встречаются на страницах «о
клад», «церковь», «Михаил Архангел», «Борис и Глеб». Если речь в книге идет
об иконах, нужно описывать иконы.
Я не специалист, не искусствовед. Мне трудно было бы заниматься сравните
льным анализом новгородской и суздальской живописных школ, или сравнив
ать московские царские письма с письмами северными, или дать развернуту
ю характеристику строгановского письма.
Но поскольку речь в моих записках идет об иконах и приходится постоянно
упоминать тот или иной иконописный сюжет, то, прежде чем написать еще два-
три в меру занятных эпизода из истории моего увлечения, я хочу взять на се
бя смелость сказать по нескольку слов об основных, о наиболее распростра
ненных, наиболее часто встречающихся иконописных сюжетах.
Читатель может пропустить эту главу, если она окажется очень скучной, ка
к, впрочем, и вообще он может отложить, даже выбросить эти записки и взять
что-нибудь более близкое его душе: о строительстве газопровода, о подвиг
ах разведчика, о колхозной МТС. Я и сам не век собираюсь писать об иконах
Ц одну только эту книгу. А там перейду на живой, современный материал. Нап
ишу о директоре совхоза (есть у меня на примете интересный директор), напи
шу большую автобиографическую книгу, напишу исторический роман из врем
ен Василия Третьего, напишу (вслед за своими «грибными» записками) книже
чку о целебных травах…
А пока я буду рассказывать об иконах. Конечно, именно этой главы могло бы с
овсем не быть. Но возможно, иной читатель, твердо знающий, чем «Венера» Джо
рджоне отличается от «Венеры» Тициана, не знает с такой же четкостью, чем
«Владимирская Божья Матерь» отличается от «Боголюбовской Божьей Матер
и». Может быть, читатель, представляющий себе разницу между «Мадонной» Р
афаэля и «Мадонной» Боттичелли, более смутно различает, что такое «Илья
в пустыне», а что такое «Огненное вознесение Ильи», что такое «Успенье», а
что такое «Благовещенье».
Если это так, если действительно не каждый, придя в Третьяковскую галере
ю и Русский музей, умеет, не читая таблички, издалека отличить «Рождество
Богородицы» от «Рождества», или «Введение» от «Сретенья», или «оранту» о
т «одигитрии», то, может быть, и эта глава принесет какую-нибудь простейшу
ю пользу. По-моему, при всех обстоятельствах лучше знать немного больше, ч
ем немного меньше, в особенности если речь идет о родном национальном ис
кусстве, завоевавшем, впрочем, себе великую интернациональную славу.
Необходимо сделать две существенных оговорки. Во-первых, иконописных сю
жетов сотни, сотни и сотни. Все их невозможно не только описать Ц перечис
лить. На иконах изображаются разные эпизоды из Библии, как из Ветхого, так
и Нового Завета, пророки, апостолы, отдельные их деяния, огромное количес
тво святых в разнообразных сочетаниях и комбинациях. Речь может идти тол
ько о наиболее распространенных, о наиболее часто встречающихся сюжета
х.
Во-вторых, сюжет один, но иконы разные. Дело в том, что нет на свете двух оди
наковых икон. Да, существуют каноны, по которым «Вход в Иерусалим» нужно п
исать, изображая ослика, и чтобы на ослике сидел Иисус Христос, и чтобы сто
яли деревья, и была архитектура Иерусалима, и люди бросали бы под ноги осл
ику пальмовые ветви и одежды.
Сюжет четко определен. Но сколько бы мы ни увидели на своем веку «Входов в
Иерусалим», все «Входы» будут отличаться друг от друга, как полотно Нест
ерова отличается от полотна Репина и как полотно Врубеля отличается от п
олотна Васнецова.
Можно взять пример еще проще, без деревьев, без архитектуры, без многих де
йствующих лиц, скажем оглавный «Николай Угодник». По сути Ц портрет. Всю
доску занимает лицо Николая, по-церковному Ц лик. Предопределено, что у Н
иколая должна быть борода, предопределено портретное сходство на всех м
ногочисленных иконах. Никто, взглянув хоть раз, не спутает Николая Угодн
ика с другим святым. И все-таки все Николаи разные, точно так же как неодин
аковы портреты, написанные с Пушкина Тропининым, Кипренским и всеми позд
нейшими художниками.
Значит, нужно иметь в виду, что я в этой главе буду говорить о канонических
иконописных сюжетах, а не о живописных качествах той или иной конкретно
й иконы.
Вот как о том же самом рассуждает иконописец Севастьян в замечательном р
ассказе Лескова «Запечатленный ангел»: «…только в обиду нам выдумано, чт
о мы будто по переводам, точно по трафаретам пишем. А у нас в подлиннике по
становлен закон, но исполнение его дано свободному художеству. По подлин
нику, например, ведено писать святого Зосима или Герасима со львом, а не ст
еснена фантазия изографа, как при них того льва изобразить, Святого Неоф
ита указано с птицей-голубем писать; Конона Градаря с цветком, Тимофея с к
овчежцем; Георгия и Савву Стратилата с копиями, Фотия с корнавкой, а Кондр
ата с облаками, ибо он облака воспитывал. Но всякий изограф волен это изоб
разить, как ему фантазия его художества позволит…»
Между прочим, существует вульгарная точка зрения, будто необходимость п
исать канонизированные сюжеты сковывала инициативу живописцев, держал
а их в деспотических рамках, вступала в противоречие с талантом и волей х
удожника. Думать так можно, только не имея ни малейшего представления о ж
ивописи вообще. Постараюсь пояснить свою мысль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25