Вообще держи
сь в стороне от всяких религиозных групп: от них один вред.
В заключение, уже прощаясь, он сказал:
Ц И последнее. Смени комнаты. Ц Это были просторные комнаты с глубокими
нишами окон и крашеными деревянными панелями XVIII века; редко кому из перво
курсников доставались такие. Ц Мне известно немало случаев, когда чело
век погибал оттого, что занимал комнаты в нижнем этаже окнами на внутрен
ний дворик, Ц продолжал мой кузен в тоне сурового предостережения. Ц Сю
да станут заходить люди. Оставлять свои мантии, потом брать их по дороге в
столовую; ты начнешь угощать их хересом. И так, не успеешь оглянуться, а у т
ебя уже не квартира, а бесплатный бар для всех нежелательных лиц из твоег
о колледжа.
Ни одному из этих советов я, по-моему, не последовал. Комнаты я, во всяком сл
учае, не сменил; там под окнами цвели белые левкои, даря мне летними ночами
свой восхитительный аромат.
Задним числом несложно приписать себе в юности разум не по годам и неисп
орченность вкусов, которой не было; несложно подтасовать даты, прослежив
ая свой рост по отметкам на дверном косяке. Мне приятно думать Ц и я иногд
а в самом деле думаю, Ц будто я украсил тогда свои комнаты гравюрами Морр
иса и слепками из Арунделевской коллекции и будто книжные полки у меня б
ыли уставлены фолиантами XVII века и французскими романами времен Второй и
мперии, в переплетах из сафьяна и муарового шелка. Но это было не так. В пер
вый же день я гордо повесил над камином репродукцию ван-гоговских «Подс
олнечников» и поставил экран с провансальским пейзажем Роджера Фрая, ко
торый я купил по дешевке на распродаже в мастерских «Омеги». Еще у меня ви
села афиша работы Мак-Найта Кауффера и гравированные листы со стихами и
з книжного магазина «Поэзия», но хуже всего была фарфоровая статуэтка По
лли Пичем, стоявшая на камине между двумя черными подсвечниками. Книги м
ои были немногочисленны и неоригинальны: «Вид и план» Роджера Фрая, иллю
стрированное издание «Шропширского парня», «Выдающиеся викторианцы»,
несколько томиков «Поэзии георгианской эпохи», «Унылая улица» и «Южный
ветер»; и мои первые знакомые вполне соответствовали такой обстановке. Э
то были: Коллинз, выпускник Винчестера и будущий университетский препод
аватель, обладавший изрядной начитанностью и младенческим чувством юм
ора; и небольшой кружок факультетских интеллектуалов, державшихся сред
него курса между ослепительными «эстетами» и усердными «пролетариями»
, которые самозабвенно и кропотливо овладевали фактами, засев у себя в ме
блированных комнатах на Иффли-роуд и Веллингтон-сквер. В этот кружок был
я принят с первых дней, и здесь нашел ту же компанию, к какой привык в школе,
к какой школа меня заранее подготовила; но уже в первые дни, когда самая жи
знь в Оксфорде и собственная квартира и собственная чековая книжка были
источником радости, я в глубине души чувствовал, что это еще не все, что эт
им не исчерпываются прелести оксфордской жизни.
При появлении Себастьяна серые фигуры моих университетских знакомых о
тошли на задний план и затерялись в окружающем ландшафте, словно овцы в т
уманном вереске взгорий. Коллинз опровергал передо мной положения ново
й эстетики:
Ц Идею «значимой формы» следует либо принять, либо отвергнуть in toto
В целом (лат.)
. Если признать третье измерение на двухмерном полотне Сезанна, тог
да приходится признать и преданный блеск в глазу лэндсировского спание
ля…
Но истина открылась мне только в тот день, когда Себастьян, листая от нече
го делать «Искусство» Клайва Белла, прочел вслух: «Разве кто-нибудь испы
тывает при виде цветка или бабочки те же чувства, что и при виде собора или
картины?» Ц и сам ответил: «Разумеется. Я испытываю».
Я знал Себастьяна в лицо задолго до того, как мы познакомились. Это было не
избежно, так как с первого дня он сделался самым заметным студентом на ку
рсе благодаря своей красоте, которая привлекала внимание, и своим чудаче
ствам, которые, казалось, не знали границ. Впервые я увидел его, столкнувши
сь с ним на пороге парикмахерской Джермера, и был потрясен не столько его
внешностью, сколько тем обстоятельством, что он держал в руках большого
плюшевого медведя.
Ц Это был лорд Себастьян Флайт, Ц объяснил мне брадобрей, когда я уселс
я в кресло. Ц Весьма занятный молодой джентльмен.
Ц Несомненно, Ц холодно согласился я.
Ц Второй сын маркиза Марчмейна. Его брат, граф Брайдсхед, окончил курс в
прошлом семестре. Вот он был совсем другой, на редкость тихий, уравновеше
нный джентльмен, просто как старичок. Знаете, зачем лорд Себастьян прихо
дил? Ему нужна была щетка для его плюшевого мишки, непременно с очень жест
кой щетиной, но, сказал лорд Себастьян, не для того, чтобы его причесывать,
а чтобы грозить ему, когда он раскапризничается. Он купил очень хорошую щ
етку из слоновой кости и отдал выгравировать на ней «Алоизиус» Ц так зо
вут медведя.
Этот человек, которому за столько лет вполне могли бы уже прискучить сту
денческие фантазии, был явно пленен. Я, однако, отнесся к молодому лорду не
одобрительно и в дальнейшем, видя его мельком на извозчике или за столик
ом у «Джорджа», обедающим в накладных бакенбардах, не изменил своего отн
ошения, хотя Коллинз, штудировавший в это время Фрейда, объяснил мне все в
самых научных терминах.
Да и обстоятельства нашего знакомства, когда оно наконец состоялось, был
и не слишком благоприятны. Дело было в начале марта, незадолго до полуноч
и; я угощал у себя факультетских интеллектуалов разогретым вином с пряно
стями; комната была жарко натоплена, в воздухе густо стоял табачный дым и
запах специй, и голова моя шла кругом от умных разговоров. Я распахнул окн
о, и с университетского дворика ко мне донесся довольно обычный здесь пь
яный смех и нетвердый звук шагов.
Ц Постойте-ка, Ц проговорил один голос. Другой буркнул: Ц Ладно, идемте.

Ц Полно времени… Ц не очень внятно возразил третий. Ц Пока Том не проб
ьет последний раз…
Часы на оксфордской колокольне Большой Том бьют в полночь 101 раз.

И тут еще один голос, более звонкий и чистый, чем остальные, произнес:
Ц Знаете, я ощущаю совершенно непонятную дурноту. Простите, принужден п
окинуть вас на минуту.
Через мгновенье в моем окне появилось лицо, в котором я узнал лицо Себаст
ьяна, но не такое, каким я видел его раньше, оживленное и светлое; он мгнове
ние смотрел на меня невидящими глазами, затем перегнулся через подоконн
ик поглубже в комнату, и его стошнило.
Подобные завершения дружеских ужинов не были у нас в диковину; на такие с
лучаи существовал даже определенный тариф вознаграждения служителей;
мы все методом проб и ошибок учились пить и знать меру. И была какая-то тро
гательная чистоплотность наизнанку в том, как Себастьян в своей крайнос
ти поспешил к открытому окну. Но все-таки, что там ни говори, знакомство бы
ло не из приятных.
Товарищи выволокли его из ворот, и через несколько минут студент, задава
вший пирушку, приветливый итонец с моего курса, вернулся, чтобы принести
извинения. Он тоже был сильно пьян, и речи его носили характер повторяющи
йся, а под конец еще и слезливый.
Ц Беда в том, что вина были слишком разные, Ц объяснял он Ц ни количеств
о, ни качество тут ни при чем. Все дело в смеси. Уразумейте это, и вы постигне
те корень зла. Понять Ц значит простить.
Ц Да-да, Ц ответил я, однако на следующее утро, выслушивая упреки Ланта,
все еще испытывал досаду.
Ц Кувшин-другой подогретого вина на пятерых, Ц ворчал Лапт, Ц и вот, по
жалуйста. Не успели даже до окна добежать. Кто не умеет пить, пусть не бере
тся, я так считаю.
Ц Это не мы, Лант. Это один человек не из нашего колледжа.
Ц Мне от этого не легче вывозить всю эту мерзость.
Ц Там для вас пять шиллингов на буфете.
Ц Видел и благодарю, но по мне лучше уж не надо денег п чтоб не было этого б
езобразия.
Я надел университетскую мантию и оставил его в одиночестве делать свое д
ело. В те дни я еще посещал лекции и домой вернулся незадолго до полудня. М
оя гостиная была завалена цветами, во всех углах, на всех столах, полках и
подоконниках, во всех мыслимых сосудах стояло столько цветов, что казало
сь Ц ив действительности так и было, Ц сюда перекочевало содержимое це
лого цветочного магазина. Когда я вошел, Лант как раз заворачивал в бумаг
у последний букет, который собирался унести с собой.
Ц Что это все означает, Лант?
Ц Вчерашний джентльмен, сэр. Он оставил вам записку. Записка была написа
на цветным карандашом поперек целого листа моего лучшего ватмана: «Я жес
токо раскаиваюсь. Алоизиус не хочет со мной разговаривать, пока не убеди
тся, что я прощен, поэтому, пожалуйста, приходите ко мне сегодня обедать. С
ебастьян Флайт». Как это на него похоже, подумал я, считать, что я знаю, где о
н живет; впрочем, я и в самом деле знал.
Ц Занятный молодой джентльмен, и убирать за ним одно удовольствие. Я так
понимаю, вас сегодня к обеду дома не будет, сэр? Я предупредил мистера Колл
инза и мистера Партриджа Ц они хотели прийти сегодня к нам обедать.
Ц Да, Лант, сегодня я к обеду не буду.
Этот званый обед Ц ибо там оказалось еще несколько гостей Ц знаменовал
начало новой эры в моей жизни. Но подробности его стерлись в моей памяти,
на него наслоились воспоминания о многих ему подобных, которые следовал
и друг за другом весь этот и следующий семестры, точно хоровод купидончи
ков на ренессансном фризе.
Я шел туда не без колебания, ибо то была чужая территория, и какой-то вздор
ный внутренний голос предостерегающе нашептывал мне на ухо с характерн
ой интонацией Коллинза, что достойней было бы воздержаться. Но я в ту пору
искал любви, и я пошел, охваченный любопытством и смутным, неосознанным п
редчувствием, что здесь наконец я найду ту низенькую дверь в стене, котор
ую, как я знал, и до меня уже находили другие и которая вела в таинственный,
очарованный сад, куда не выходят ничьи окна, хоть он и расположен в самом с
ердце этого серого города.
Себастьян жил в колледже Христовой церкви, на верхнем этаже Медоу-Билди
нгс. Я застал его одного, он стоял и обколупывал бекасиное яйцо, которое вы
нул из большого, выложенного мохом гнезда, украшавшего середину стола.
Ц Я их пересчитал, Ц объяснил он, Ц и вышло по пять на каждого и два лишн
ие. Эти два я взял себе. Умираю с голоду. Я безоговорочно отдался в руки гос
под Долбера и Гудолла и теперь чувствую себя так упоительно, словно все в
черашнее было лишь сном. Умоляю, не будите меня.
Он был волшебно красив той бесполой красотой, которая в ранней юности, сл
овно звонкая песня, зовет к себе любовь, но вянет при первом же дыхании хол
одного ветра.
В его гостиной были собраны самые неуместные предметы Ц фисгармония в г
отическом ящике, корзина для бумаг в виде слоновьей ноги, груда восковых
плодов, две несуразно огромные севрские вазы, рисунки Домье в рамках, Ц и
все это выглядело особенно странно рядом с простой университетской меб
елью и большим обеденным столом. На камине толстым слоем лежали пригласи
тельные карточки от хозяек лондонских салонов.
Ц Этот злодей Хобсон запер Алоизиуса в спальне, Ц сказал он. Ц Впрочем,
наверное, и к лучшему, потому что бекасиных яиц на него не хватит. Знаете, Х
обсон питает вражду к Алоизиусу. Я вам завидую Ц у вас прекрасный служит
ель. Сегодня утром он был со мною очень добр, когда другие могли бы выказат
ь строгость.
Собрались гости. Это были три итонских выпускника, ныне первокурсники, э
легантные, слегка рассеянные, томные юноши; накануне они все вместе побы
вали на каком-то балу в Лондоне и сегодня говорили о нем, словно о похорон
ах близкого, но нелюбимого родственника. Каждый, входя, прежде всего брос
ался к бекасиным яйцам, потом замечал Себастьяна и наконец меня Ц со све
тским отсутствием какого-либо интереса, словно говоря: «У нас и в мыслях н
ет оскорбить вас хотя бы намеком на то, что вы с нами незнакомы».
Ц Первые в этом году, Ц говорили они. Ц Где вы их достаете?
Ц Мама присылает из Брайдсхеда. Они для нее всегда рано несутся.
Когда с яйцами было покончено и мы приступили к ракам под ньюбургским со
усом, появился последний гость.
Ц Мой милый, Ц протянул он. Ц Я не мог вырваться раньше. Я обедал со свои
м н-н-немыслимым н-н-наста-вником. Он нашел весьма странным, что я ухожу. Я
сказал, что должен переодеться перед ф-ф-футболом.
Он был высок, тонок, довольно смугл, с огромными влажными глазами. Мы все н
осили грубошерстные костюмы и башмаки на толстой подошве. На нем был обл
егающий шоколадный в яркую белую полоску пиджак, замшевые туфли, большой
галстук-бабочка, и, входя, он стягивал ярко-желтые замшевые перчатки; пол
угалл, полуянки, еще, быть может, полуеврей; личность полностью экзотичес
кая.
Это был Ц мне не нужно было его представлять Ц Антони Бланш, главный окс
фордский эстет, притча во языцех от Чаруэлла до Сомервилла. Мне много раз
на улице показывали его, когда он вышагивал своей павлиньей поступью; мн
е приходилось слышать у «Джорджа» его голос, бросающий вызов условностя
м, и теперь, встретив его в очарованном кругу Себастьяна, я с жадностью пог
лощал его, точно вкусное, изысканное блюдо.
После обеда он вышел на балкон и над толпой студентов в свитерах и теплых
кашне, спешащих мимо на реку, в рупор, странным образом оказавшийся среди
безделушек Себастьяна, завывающим голосом декламировал отрывки из «Бе
сплодной земли»
Поэма Т. С Элиота (1888Ц 1965) Ц американского и английского поэта Перевод
А. Сергеева.
.
Ц А я, Тиресий, знаю наперед, Ц рыдал он над ними из-под сводов венецианс
кой галереи, Ц

Все, что бывает при таком виз
ите,
Я у фиванских восседал ворот
И брел среди отверженных в Аиде.

И тут же, возвратясь в комнату, весело:
1 2 3 4 5 6 7 8