Только отпусти ее.— Не могу. — Он даже не пытается опровергать обвинения.Талли бросает взгляд на стену, будто способен видеть сквозь нее. Наверняка гадает, что же происходит в соседней комнате, почему так тихо. Нервы напряжены до предела. «Господи, пожалуйста. Пожалуйста, Боже. Пусть она умрет быстро. Только бы не мучилась».Подлец поворачивает запор, накидывает дверную цепочку.— Раздевайся, — говорит он, больше не обращаясь ко мне по имени. Куда легче убить обезличенное существо. — Не волнуйся, — нелепо добавляет Джей. — Я не собираюсь ничего делать. Просто надо кое-что изобразить.Поднимаю взгляд на потолок. Он знает, что у меня на уме. Бледное лицо взмокло от пота, он выдвигает ящик комода, вынимает оттуда несколько рым-болтов и красного цвета сушильный пистолет.— Зачем? — спрашиваю я. — Почему именно их?Я имею в виду тех двух мужчин, которых убил Джей.— Поможешь мне закрепить там болты, — говорит тот. — Вон туда, в несущую балку. Полезай на кровать и делай что сказано. И без глупостей.Он кладет болты на кровать, кивком приказывает их взять и исполнять приказание.— Вот так бывает с людьми, когда они суют нос не в свое дело. — Из ящика достает тряпицу и веревку.И не думаю двигаться с места, молча смотрю на него. На постели темным свинцом тускло сияют болты.— Матос пришел по душу Жан-Батиста; пришлось немного поговорить с ним — не хотел крысеныш сразу сознаваться, что у него на уме и кто отдал приказ. Совсем не то, что ты думаешь. — Джей снимает кожаную куртку и вешает ее на спинку стула. — Не семья, а первый помощник, который боится, как бы Жан-Батист не запел да такую хорошую кормушку не выдал. Уж что семья блюдет свято...— Твоя семья, Джей, — напоминаю ему о его принадлежности к преступному семейству и что я знаю его по имени.— Ага. — Пристально на меня смотрит. — Моя семья, черт побери. Мы за своих горой. Что бы ты ни сделал, а семья есть семья. Жан-Батист, конечно, еще та ложка дегтя, ты и сама видела. Тут уж сразу ясно, откуда его проблемы.Молчу.— Мы не одобряем его штучек, — продолжает Джей, словно речь идет о расшалившемся сорванце, который бьет лампочки или увлекается пивом. — Но он — наша плоть и кровь, а наших — не трогать.— Однако Томаса кто-то тронул, — говорю я, и не подумав забираться на кровать. Я не намерена пособничать собственному убийству.— Хочешь правду? Это был несчастный случай. Томас не умел плавать. Запнулся о веревку и свалился с палубы, вроде того, — рассказывает Джей. — Это не при мне случилось. Жан-Батист хотел утопленника подальше от верфи отвезти, дела у нас там были, а если опознали бы его...— Чушь собачья. К сожалению, Жан-Батист записочку при нем оставил: «Bon voyage. Le Loup-garou» — «Счастливого пути. Оборотень». Так он не хотел привлекать к трупу внимание? Стоило бы перепроверить рассказик братца, а? Семья, может, за своих и горой, да только вот Жан-Батист исключение. Сдается мне, плевать он хотел на родную кровь.— Томас был кузеном. — Будто это уменьшает преступление. — Поднимайся и делай что сказано. — Обозлившись, он указывает на болты.— Нет, — не соглашаюсь я. — Делай что собирался, Джей, — упорно обращаюсь к предателю по имени. Мы знакомы, и я не собираюсь облегчать ему задачу, буду называть его по имени и смотреть в глаза. — Я не стану помогать тебе со мной расправляться.За стеной послышался тяжелый удар, будто что-то перевернулось или упало на пол, а потом грохот, и сердце замерло. Слезы душат. Джей скривился, и тут же его лицо снова стало безразличным.— Садись, — говорит он.Подчиняться я отказываюсь, тогда он подходит ближе и отшвыривает меня на кровать Я плачу по Люси.— Ты, рожа поганая, — восклицаю я. — И мальчика тоже убил? Позвал Бенни погулять и повесил? Двенадцатилетнего сопляка?— Зря он сюда заявился. И Митч тоже зря. Знал я Митча. Он меня увидел. Тут уж выхода не было.Джей стоит надо мной и словно не знает, что делать дальше.— И тогда ты убил мальчика. — Отираю глаза ладонями.В его глазах промелькнуло замешательство: видно, с ребенком вышла неувязочка: мальчик дался ему тяжело. На остальных ему плевать, а вот мальчишку простить себе не может.— И ты спокойно стоял и смотрел, как он умирает? Маленький мальчик в воскресном костюме?Джей замахивается и с силой бьет меня по лицу. Все произошло так быстро, что я даже боли поначалу не почувствовала. Просто рот и нос онемели, кожу защипало, и с лица закапало что-то мокрое прямо мне на колени. Кровь. Капля за каплей, а я просто сижу и трясусь, не сводя глаз с обидчика. Процесс пошел, теперь ему легче. Швыряет меня на постель и усаживается сверху, сдавив коленями запястья, так что я ими и пошевелить не могу. Заламывает руки мне за голову. Ох как больно локтю! Подживающий перелом звенит от боли. Талли связывает мне веревкой руки, а сам все ворчит что-то про Диану Брэй. Издевается надо мной, говорит, что Бентона она знала близко, ближе не бывает. А разве он сам не рассказывал, как Брэй на него запала? Будь глупец чуток полюбезнее, может, и оставила бы его в покое. И меня тоже. В голове гулко стучит. Я с трудом понимаю слова.Я что же, решила, будто у Бентона со мной одной романчик был? Неужели можно быть такой дурой и верить, что он изменял свой жене, но ни разу не изменил мне? Ха, какая идиотка. Джей встает с постели и направляется к сушильному пистолету. Горбатого могила исправит, говорит он. Так что в Вашингтоне у Бентона с Брэй тоже было, а потом он ее бросил, быстренько так подсуетился, надо отдать ему должное. А такого она спустить не могла — не того поля ягода.Убийца пытается засунуть мне в рот кляп; я не даюсь, мотаю головой из стороны в сторону. Из носа течет кровь, кляп мешает дышать. Брэй Бентона достала-таки, умняга. Она ведь и поэтому тоже решила переехать в Ричмонд, чтобы еще и мою жизнь с откоса пустить. И правильно, неповадно будет.— Вот так, парочку раз сунешь куда не надо, а потом до конца жизни расплачивайся.Джей снова поднимается. Вспотел, лицо бледное.Отчаянно пытаюсь сделать носом вдох; сердце колотится, бьет, точно автомат, и каждая клеточка тела начинает паниковать. Усилием воли пытаюсь успокоиться. Учащеннбе дыхание не способствует обогащению мозга кислородом. Делаю вдох, и кровь стекает по горлу. Я закашлялась, давлюсь; сердце рванулось в грудной клетке, будто кто-то кулаками пытается вышибить дверь. Барабанит, барабанит, барабанит, комната поплыла, и я не могу пошевелиться. Глава 34Две недели спустя Ради меня собрались самые обычные люди. Они сидят тихо, почтительно, пожалуй, даже потрясены. Они не могли не слышать, что произошло: последние известия раструбили повсюду. Наверное, надо жить где-нибудь в африканских джунглях, чтобы не знать, что происходило в последние недели, и особенно в округе Джеймс-Сити, где в протухшей дыре, называемой кемпингом, находилось средоточие коррупции и зла.Казалось, все так тихо в этом Богом забытом местечке, поросшем травой и кустарником. Представляю, сколько здесь останавливалось туристов, в палатках или в самом мотеле, даже не подозревая о происходящей рядом закулисной возне.Грозные силы скрылись, точно смерч, который унесся в океан и исчез там. Насколько нам известно, Бев Киффин жива. Джей Талли тоже. По иронии судьбы теперь его разыскивают те самые люди, с которыми он когда-то работал. Ищут день и ночь, агенты не смыкают глаз и не жалеют усилий: Интерпол присвоил беглецу красную метку, «особо опасный преступник, задержать с возможностью экстрадиции», как и его подружке Киффин. Предполагают, что злоумышленники покинули Штаты и затаились где-то за границей.Передо мной стоит Хайме Бергер. Я — на свидетельской скамье, напротив присяжных: трех женщин и пятерых мужчин. Двое белых, пять афроамериканцев и один азиат. Волей случая здесь представлены расы всех жертв Шандонне. Думаю, руку к этому никто не приложил, но так по справедливости, и я рада случившемуся. Дверь зала заседаний опечатана коричневой бумагой, дабы оградить собравшихся от зевак и газетной братии. Нас с судьями и свидетелями провели в здание суда по подземному переходу, так же, как препровождают на суды заключенных. Все пропитано духом секретности, и судьи смотрят на меня точно на привидение. Мое лицо зеленовато-желтое, все в синяках, левая рука снова на перевязи и в гипсе, с запястий еще не сошли ссадины от веревки. Я осталась в живых лишь благодаря счастливому вмешательству провидения: на Люси был бронежилет. Понятия об этом не имела. Оказывается, она так и прилетела за мной, просто я под пуховой курткой его не видела.Бергер расспрашивает меня о той ночи, когда была убита Диана Брэй. А я будто оказалась в доме, где в каждой комнате играет музыка. Отвечаю на ее вопросы, а сама думаю о другом, в голове витают иные образы, и в потаенных уголках души слышатся совсем посторонние отголоски. Чудом удается сосредоточиться на свидетельских показаниях. Вот упомянули контрольно-кассовую ленту, где указана моя покупка: обрубочный молоток. Затем Бергер зачитывает какой-то отчет из лабораторий, который передали в суд по протоколу, так же как и записи о вскрытии, результаты токсикологического анализа и другие документы. Бергер рассказывает присяжным, что собой представляет обрубочный молоток, и просит меня пояснить, каким образом поверхность инструмента совпала с чудовищными повреждениями на теле Брэй.Некоторое время заседание идет в таком же ключе. Говорю, а сама гляжу на лица тех, кто здесь собрался судить меня. Присяжные, которые только что сидели с безучастными лицами, заинтригованы, потом поражены, шокированы. Когда я описывала сколы на черепе и практически вывалившееся глазное яблоко, которое болталось в глазнице, одной из присутствующих становится дурно. Здесь Бергер добавляет, что в соответствии с отчетом лаборатории инструмент, обнаруженный в моем доме, имел на себе следы ржавчины. Далее она задает мне вопрос, был ли ржавым молоток, приобретенный мною в магазине скобяных товаров после гибели Брэй. Отвечаю отрицательно.— Реально ли, чтобы подобная вещь проржавела за каких-то несколько недель? — спрашивает она напрямик. — Как по-вашему, доктор Скарпетта, могло ли молоток проесть от оставшейся на нем крови настолько, что он оказался в таком состоянии, в каком был обнаруженный у вас инструмент? Тот самый, что вы видели в руках Шандонне, когда он напал на вас?— На мой взгляд, такое маловероятно, — отвечаю я, зная, что в моих интересах ответить именно так. Хотя и не важно: я бы сказала правду, даже не будь это в моих интересах. — Кроме того, полицейские по идее должны убедиться, что молоток сух, прежде чем помещать его в пакет для сбора улик, — добавляю я.— А сотрудники лаборатории, которые получили обрубочный молоток на исследование, отметили, что он ржавый, верно? Я правильно зачитываю отчет? — Она слегка улыбается. На Бергер сегодня черный костюм в тонкую голубую полоску; разбирая дело, она перемещается по залу мелкими шажками.— Я не знаю, что говорится в отчете лаборатории, — отвечаю. — Не читала.— Ну разумеется, не читали. Вас не было на службе около десяти дней. А этот отчет нам сдали позавчера. — Она бросает взгляд на распечатанную на протоколе дату. — Только здесь действительно говорится, что инструмент с кровью Брэй был ржавым. Он выглядел старым, а как я понимаю, продавец скобяных товаров утверждает, что молоток, который вы приобрели у него вечером шестнадцатого декабря — почти через двадцать четыре часа после гибели Брэй, — однозначно таковым не был. Вам продали совершенно новый инструмент. Правильно?И опять же я не знаю, что утверждал продавец в магазине, и напоминаю об этом Бергер. Присяжные ловят каждое слово, каждый жест. Я вообще не участвую в даче свидетельских показаний. Бергер попросту задает мне вопросы, на которые я ответить не способна, дабы она сама рассказала присяжным то, что считает нужным. На любом заседании специальной комиссии есть одна замечательная и в то же время опасная вещь: здесь не присутствует ни судья, ни адвокат; вопросам Бергер возражать некому. Она может спрашивать меня о чем угодно, активно пользуясь своим правом, потому что теперь тот самый редкий случай, когда прокурор пытается доказать невиновность обвиняемого.Бергер интересуется, в какое время я вернулась из Парижа и направилась по магазинам. Прокурор упоминает, что в тот вечер я зашла в больницу навестить Джо, не забыла она и о последующем телефонном разговоре с Люси.Час «икс» все ближе: ситуация накаляется. Как бы мне хватило времени домчаться до дома Брэй, избить ее до смерти, подложить улики и сделать так, чтобы все выглядело по-другому? И зачем почти двадцать четыре часа спустя покупать обрубочный молоток, кроме как по той самой причине, о которой я твержу с самого начала: чтобы провести тесты? Вопросы повисают в воздухе, а Буфорд Райтер сидит за прокурорским столом и изучает какие-то записи в блокноте, усердно пряча глаза.Отвечаю Бергер пункт за пунктом. Говорить мне все труднее. Во рту ссадины от кляпа, которые теперь воспалились. С детства оскомин не набивала, уже и забыла, как это больно. Временами какая-нибудь ранка на языке то и дело заденет о зуб, и слова коверкаются, будто у меня дефект речи. Я устала, в руке пульсирует боль, на мне снова гипс — когда Джей заломил мои руки и стал привязывать их к изголовью кровати, получился вторичный перелом.— Я заметила, что вам трудно говорить. — Бергер замолкает, дабы обратить на сей факт особое внимание. — Доктор Скарпетта, я знаю, что к нашей теме это отношения не имеет.Вот уж нет, для Хайме Бергер все имеет отношение к теме. У нее для каждого вздоха есть повод, для каждого шага, для каждого выражения на лице; важно все, абсолютно все.— Однако я хотела бы на секундочку отклониться в сторону. — Она больше не вышагивает, вопросительно вздымает ладони. — Пожалуйста, расскажите присяжным, что с вами произошло на прошлой неделе. Я знаю, все сидящие в этом зале задаются вопросом, почему на вас следы побоев и слова даются вам с трудом.Она прячет руки в карманах брюк и терпеливо подбадривает меня, дабы я поведала о случившемся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67